Писатель с безупречно чистой совестью

Сегодня исполнилось бы 75 лет Георгию ТЕДЕЕВУ (1938-2002) – писателю, драматургу, публицисту, человеку высочайших нравственных принципов, которые он никогда не разменивал на ласку власти или на перспективу материальной поддержки. С таким набором персональных характеристик он и в советскую эпоху был редким экземпляром, а сегодня, когда нескрываемый расчет и банальная выгода стали в стране и в Осетии главными критериями состоятельности, Георгий Алексеевич выглядел бы и вовсе раритетным.

В новую, постсоветскую эпоху Георгий Тедеев до последних дней своей жизни пытался достучаться до соотечественников. Он неустанно проповедовал непреходящие ценности, оставаясь одним из немногих в писательской среде публицистом, высказывавшимся по злободневным для общества проблемам на страницах периодической печати.

«Тедеев был замечательным публицистом, и его выступления всегда имели общественный резонанс», – сказал о нем народный поэт Осетии Шамиль Джикаев.

Для духовного выздоровления Осетии обоих – Георгия и Шамиля – сегодня так остро не хватает…

Вечер памяти Георгия ТЕДЕЕВА состоится во вторник, 24 декабря, во Владикавказе, в Центральной городской библиотеке (Архонский перекресток). Начало – в 13 часов.

«Он жаждал справедливости, а справедливости не было»

Жорж ГАСИНОВ. Писатель Георгий Тедеев.

Георгий ТЕДЕЕВ

«Черная жемчужина»
(фрагмент из романа)

Ростом брел подавленно, и ему хотелось пенять на судьбу, отвергать ее жестокую к делам человеческим игру и жалеть не только себя, но и каждого, кто был достоин лучшей доли, но по капризу судьбы оказался обделенным ею. И почему-то ставил себе в укор то, что они с Бореной смотрели на эти тени, оба одинаково снедаемые непосильной для сердца тоской, что в час ответственный были неосмотрительны и выказали преступное легкомыслие там, где требовалась чрезвычайная осмотрительность. Отчего они здесь, в царстве синих теней, на этом роковом рубеже, на котором судьба так жестоко вопрошает? Произволением какого ангела или божества они исторгнуты из той жизни, где от каждого, в том числе и от них тоже, пусть немного, но что-то все-таки зависело?.. Как обозначать границу между Божьим промыслом и собственными действиями с ошибками и личной виной каждого?..

Вопросы эти мучительно сверлили мозг Ростома, не находившего ни одного ответа, который бы не усугублял его черной тоски, точно змея жалившая его сердце. Временами ему казалось, что вместо него в синем ущелье бредут два Ростома: один – вопрошающий, другой – обязанный отвечать и оправдываться! И этот другой почему-то представлялся ему таким же черным, как царица жемчужин в ожерелье на его шее. Между тем уже запахло тухлыми испарениями известного на всю землю асов источника с серной водой в узкой части ущелья. А слева внизу, между Ардоном и кремнистой дорогой, неожиданно сверкнуло синее озеро, похожее на чудовищных размеров лазуритовое зеркало в каменном обрамлении.

Борена остановилась, пораженная, как показалось Ростому, необыкновенным цветом воды – таким густо-синим, будто именно здесь рождались эти синие призраки, собравшиеся в глубине ущелья для какого-то обрядового сидения. Смертельная тоска исказила лицо девушки. Она задышала часто, как раненая, и, горестно закрыв лицо руками, выкрикнула:

– Умерли, все умерли! – потом завыла, как волчица, у которой охотники унесли волчат: – А мы идем в солнечную страну! Я не хочу-у-у!

И вдруг, оборвав вой, застонала и побежала назад.

Ростом, давно уже предчувствовавший такой надрыв, метнулся за ней. Догнав девушку, он схватил ее. Борена яростно обернулась, как загнанный в угол хищный зверек, и, опалив Ростома ненавидящим взглядом и зарыдав, заколотила кулачками в его грудь. Она извивалась ужом, порываясь бежать дальше, так что бледный и испуганный Ростом вынужден был обхватить ее, пытаясь отвести от себя руки, которыми девушка теперь упиралась ему в грудь. Они поддались без заметного сопротивления, но тут же скользнули обратно вверх, мешая Ростому. Дальше это повторялось уже беспрерывно, так что борьба с обеих сторон получалась бессмысленной.

Борена не могла вырваться, а Ростом не мог успокоить ее или хотя бы завладеть ее вниманием, чтобы попробовать успокоить ее. Он с ужасом чувствовал себя в положении человека, не сведущего в лекарской науке, но вынужденного оказывать лекарские услуги, не зная, во вред они больному или на пользу.

– Боже! – вдруг крикнул он срывающимся голосом. – За что все это? Бо-о-о-же!..

И заплакал. И, уже плача, взывал к Борене:

– Прошу тебя!.. Умоляю…

А она, похожая на разгневанного ангела, с диким блеском в огромных глазах, только стонала, пытаясь вырваться. Она извивалась с гибкостью змеи и быстротой ласки, и Ростом, едва справлялся с ее удесятерившимися силами. Впрочем, борьба, яростная со стороны Борены и сдержанно мягкая со стороны Ростома, оставалась безрезультатной, и это пока было хорошо, потому что любой исход этой борьбы с победой в ней или поражением кого-нибудь из них, страшил Ростома: Борена, ни надломленная, ни возбужденная до безумия, не могла идти по этой опасной дороге по горным кручам. Поэтому Ростом уже плакал не стыдясь, словно стоял над мертвой Бореной, когда уже ничем нельзя помочь случившейся беде. И лишь сквозь слезы бормотал бессмысленные слова, в нежный и тревожный тон которых он вкладывал свой укор Богу и свою любовь к Борене.

И вдруг, когда Борена опять вырвала свою руку, которую Ростом на этот раз прижимал к груди, они отчетливо услышали короткий и глухой звук, который обычно издает лопнувшая струна фандыра или тетива лука. И грянь в это время гром – и тот бы не заставил так мгновенно опомниться обезумевшую Борену и плакавшего Ростома.

Молодые люди окаменели и со страхом и недоумением уставились друг на друга, потом, чрезвычайным усилием воли отведя глаза, завороженно стали следить за тем, как сыпались на кремнистую землю переливчато-белые жемчужины – одна за другой, словно отстукивая роковые мгновения на камнях дороги.

– Уауу! – внезапно вскрикнул Ростом и, вскинув голову, удивленно, с исказившимися чертами лица, посмотрел на возлюбленную. Он открыл рот, желая, по-видимому, сказать что-то, но тут из его горла хлынула кровь, и он медленно повалился на раскатившиеся зерна жемчуга, к ногам возлюбленной.

Между его лопатками, пропоров кожаный монгольский панцирь, торчало копье с подрагивающим древком…

Острый, как кинжал крик Борены вонзился в серый и могучий рев Ардона – и девушка, ударив себя по щекам, без чувств рухнула на уже мертвого молодого Фаринкона…

В это время, выступив из-за скалы, возле них остановились два воина – старый и молодой.

– Это девушка асская, – сказал молодой. – Но почему она так убивается из-за монгола?

Старый нагнулся и вздрогнул.

– Это не монгол! Это ас! О, сотворивший нас Бог! – прошептал он и, вытаращив глаза, посмотрел на своего молодого товарища.

Молодой тоже склонился над мертвым, но тут же отпрянул.

Божья правда – ас! Но как можно было узнать его в монгольском платье! да еще если он преследовал асскую девушку!

– Плохое дело, совсем плохое… – смущенно пробормотал старый и вдруг проговорил: – Смотри-ка, однако… – он присел и стал собирать жемчужины.

– Будь внимателен, – велел он молодому. – Мои глаза уже не так зрят. Надо, видишь ли, все собрать.

– Вот еще!.. И вот!.. – оживленно приговаривал молодой воин, хватая жемчужины, и вдруг вскрикнул: – Черная! Черная жемчужина!..

— В самом деле – черная! – поразился старый, беря заскорузлыми пальцами вспыхивавшую аспидными отсветами жемчужину. – И какая большая! Я слышал, что такие бывают, но не верил. А теперь вижу собственными глазами. Черная ведь и громадная! Больше перепелиного яйца!

И, сурово посмотрев на товарища, сказал:

– А ты будь внимателен. Чтобы ни одно зерно не пропало. Это – достояние нашей сестры, – затем, повернувшись к Борене, добавил, обращаясь к молодому товарищу: – Эх, что наделали мы…

– Где нам было знать, что это ас… – ворчливо оправдывался тот, все еще собирая жемчужины.

– Поспеши, юноша, – прервал его старый. – Видишь, наша сестра в обмороке. О ней надо позаботиться…

Он уставился на Борену и, смущенно почесывая в затылке, вздыхал и изумлялся:

– Какая, Бог мой, красавица! Увидишь собственными глазами, а не поверишь, что такие бывают. И он был красавец, ей под стать – хорошая была бы пара, глазам на радость. Но как мы могли знать, что с нею ас, а не монгол? Мы не могли… Мы охраняли проход в ущелье… А тут монгольское платье! Мы не могли, никак не могли. О, Бог!..

И закаленный воин поднял тоскующий взгляд к небу, словно укорял небеса за такое упущение. Но там были лишь серые облака с синими между ними рваными полосами, равнодушные ко всему, что происходило на земле…