Кавказ — наше будущее

// Кавказская политика — это авангард, выполняющий рекогносцировку на местности, на которой очень скоро окажемся мы все

Кавказская политика состоит в усилении военного присутствия в регионе и связанного с ним насилия, в будоражащих общественность инвестиционных проектах, в делении религиозных конфессий на «правильные» и «неправильные». И эта политика зачастую приводит к результатам, противоположным публично заявленным целям.

Страх и унижение облегчают рекрутинг участников неформальных вооруженных формирований (НВФ) среди лишенной социальных лифтов молодежи. Отсутствие защиты со стороны государства вызывает к жизни архаичные инструменты обеспечения коллективной безопасности — семейно-родовые автократии, этнические группы, политические кланы. А рост неравенства на фоне приватизации судебной системы лучше любого проповедника восстанавливает общество против государства.

ХВОСТ ВИЛЯЕТ СОБАКОЙ

Нужно отдавать себе отчет в том, что разговоры об отделении Кавказа нереалистичны. Наш Кавказ географически и экономически включает, кроме национальных республик, Ставропольский край, Ростовскую область и Краснодарский край. Это и есть самая настоящая Россия, а мозаичность ее институциональной, этнической и конфессиональной структуры напоминает Москву и Подмосковье. В этом отношении активно обсуждаемое в СМИ Ставрополье и Московская агломерация различаются только масштабами людских и финансовых потоков. Уж если кто и не Россия — так это Москва. Именно по масштабам доходов и цен.

Какова вероятность, что отделенный от Федерации Северный Кавказ (по какой границе?!) будет сильно отличаться от Чеченской республики в 1994-2000 гг.? Значит, проект отделения непременно должен включать строительство «Великой русской стены», красочно описанной в «Дне опричника» Владимира Сорокина. Тогда горнолыжный кластер и мост на остров Русский покажутся мелкими провинциальными стройками.

Вопрос, отделить ли Кавказ, на самом деле не стоит — стоит вопрос, как избежать радикального политического кризиса, который все чаще становится главной темой форсайтов и по отношению к которому кавказская политика — лакмусовая бумажка. Сползем в сецессию на юге — значит, трансформация всей политической системы пройдет через хаос, значит, центростремительный тренд в корпорации власти заменится трендом центробежным. Прошлогодний теракт в Казани, тревожные новости в других регионах, криминализация московских улиц — звонки из будущего.

Поэтому роль кавказской политики, если учитывать общий реверс политической системы, особенно за последний год, — это роль авангарда, производящего рекогносцировку на местности, на которой очень скоро придется оказаться всем.

РЫНОК НАСИЛИЯ

И экспертное сообщество, и представляющие или маскирующие власть в публичном пространстве спикеры говорят об одном и том же: нужно создать рабочие места, победить коррупцию, клановость и сепаратистов.

В этом поле лежит и дискуссия о «традиционном» и «политическом» исламе. Ислам в России — предмет пристального внимания не только ученых и богословов, но и правоохранительных органов. Сложившаяся формула: поддерживать традиционный ислам и преследовать ислам политический — является еще одним примером опасного ручного управления.

Существуют проблемы с употреблением понятий «традиционный ислам», «суфийский ислам», «политический ислам», «салафитский ислам» и т. д. Под традиционным исламом понимают иногда не просто ислам, лояльный государству, но собственно официальное духовенство. Большинство же верующих под традиционным исламом понимают веру, которую они исповедуют. И это живая вера, воспринятая от родителей и односельчан, которая развивается со временем, зависит от образования, влияния имамов, алимов и просто знакомых.

Наложение шаблона-антитезы «традиционный ислам — политический ислам» конструирует религиозный конфликт там, где его могло бы и не быть, превращает часть верующих во врагов государства, маркируя их экстремистами и радикалами, а другую часть — в бюрократию от ислама, подобную бюрократии православной.

Что и переводит конфликт в насильственную фазу. Стена, которую пытаются административно и даже законодательно (нашумевший дагестанский закон о ваххабизме) построить между радикальными и не радикальными мусульманами, на самом деле проходит не по границам конфессий, даже не по границам религий или идеологий. Есть группы, которые готовы признавать равные права других на жизнь, собственность, справедливость, свободу совести и слова, а есть те, которые готовы пойти на насилие ради установления своего порядка, как бы этот порядок ни назывался.

И эта граница подвижна — она зависит от качества государственных институтов значительно больше, чем от идеологической пропаганды.

Карамахи и Чабанмахи, два даргинских села в Кадарской зоне Буйнакского района Дагестана, объявили себя живущими по законам шариата и потому, что это был оптимальный способ обеспечения безопасности и распределения земли. И так живут многие села в горах.

Память о Шамиле кодирует жителей сел Гимры (родина и место «дислокации» одного из самых дерзких лидеров НВФ — Ибрагима Гаджидадаева, возможно убитого в спецоперации 20 марта 2013 г.) и Балахани (родное село Мариам Шариповой, подорвавшейся в московском метро) Унцукульского района того же Дагестана как априори врагов государства. А затопление в связи со строительством Ирганайской ГЭС 400 гектаров садов, лишившее заработков тысячи домохозяйств, сомнительная оценка ущерба, криминальное распределение компенсаций за сады и дома — все это создает социальный контекст и для рекрутинга молодежи в подполье, и для протестных настроений, не приводящих к насилию.

Стремление формально поделить людей на своих и чужих по границе конфессий или месту происхождения чревато тем, что они объединятся по интересам безопасности и доступа к ресурсам. И тогда это уже будет не контртеррористическая операция, а военная активность, способная спровоцировать масштабную национально-освободительную борьбу.

А пока это только борьба за щедрость, инструменты подавления политических конкурентов или банальное выживание между этническими или религиозными группами превращает любой конфликт в актив. Капитализация этого актива осуществляется на политическом и бюджетном рынках. Коррупционные механизмы — откаты, покупка должностей — связывают бюджетный рынок и рынок насилия как сообщающиеся сосуды, все глубже разрушая инфраструктуру государства, паразитируя на государственных финансовых и организационных ресурсах. Проблема терроризма и сепаратизма напрямую связана с сочетанием двух разрушительных для инфраструктуры государства рынков — бюджетного рынка и рынка насилия.

Рынок насилия — это совокупность:

- правил и процесса осуществления сделок по «продаже безопасности»;

- субъектов (военных профессионалов) вооруженной борьбы, продающих безопасность, в том числе и от себя самих (НВФ, правоохранительные органы, организованная преступность, ЧОПы);

- субъектов (предпринимателей и чиновников), покупающих безопасность жизни и собственности.

Практика продажи безопасности — различные виды крышевания, обеспечение физической защиты, откуп от преследования правоохранительных органов или НВФ, манипуляции с заложниками. Одна из популярных практик — «послание флэшек», когда предприниматель или чиновник получает посылку, флэш-карту с видеозаписью, на которой амир (военный предводитель вооруженной группы) в том числе и с помощью угроз пытается убедить адресата платить дань. Флэшечную технологию широко используют многие — некоторые амиры оказывались действующими сотрудниками правоохранительных органов.

Бюджетный рынок формируется из различных схем распределения бюджетных субсидий, инвестиций, государственных гарантий, социальных программ и программ развития инженерной, транспортной и социальной инфраструктуры. Это и практика откатов, и использование «своих» подрядных организаций, и страховые выплаты, и государственные инвестиции в частные по своей сути объекты.

Покупка пенсий, пособий по инвалидности и откаты за компенсации, выплачиваемые по случаю утраты или порчи имущества, затопления садовых участков и домостроений при создании водохранилищ для ГЭС, — это тоже бюджетный рынок, тесно связанный с рынком насилия.

Рекомендации экспертов бороться с коррупцией, клановостью и безработицей прямо противоречат интересам, в том числе и жизненным интересам, получающих эти рекомендации чиновников, предпринимателей и политиков, связанных этими двумя рынками в единую корпорацию. Сам себя за волосы из болота мог вытащить только барон Мюнхгаузен.

ТОКСИЧНЫЕ ИНВЕСТИЦИИ

Институты развития, вроде ВЭБа и его «дочек», как и разработчики «стратегий развития», делают вид, что у нас независимые суды и зрелый институт собственности. В то время как кавказские политики и топ-менеджеры увязли, как пчелы, в сиропе из семейно-родовых, этнических, конфессиональных, клановых и феодальных отношений. Да и сам «дракон государства» в последнее время занимается исключительно своей физиологией, в ручном режиме контролируя экспорт и энергетическую инфраструктуру. Даже борьба с инакомыслием стала какой-то гротескно-бессмысленной. Тем не менее, почти брошенное драконом государство по инерции, в ручном режиме определяя правых и виноватых, карает одних или поддерживает других.

Но не существует живого инвестора, которому достаточно красивых электронных презентаций и грамотных, составленных по всем правилам бизнес-планов. На этих сомнительных основаниях выделяются только бюджетные инвестиции и бюджетные гарантии, да и то не всегда.

Иногда и хорошо, что реальные деньги остаются на месте. Например, если бы ГК КСК удалось изначально задуманное — перенести хотя бы 30% своей виртуальной презентации «в натуру», то и Приэльбрусье, и Домбай были бы уничтожены. Во время строительства объектов кластера инвестиции в действующие «дикие» площадки были бы заблокированы, как они были заблокированы одними разговорами про кластер. А после запуска, пусть даже только Архыза на 17 000 «горнолыжных коек», пришлось бы где-то брать горнолыжников. И их бы взяли — у Приэльбрусья и Домбая, — административно или по-военному, с помощью КТО, закрыв «неправильные» курорты, чтобы развивались «правильные», создающие новые рабочие места и налогооблагаемую базу. Как уже закрывали почти на год горнолыжный курорт в Приэльбрусье.

Конкуренция этнических, религиозных и других организаций, а также политических групп за государственную поддержку исключает поддержку этими группами формирования и поддержания инфраструктуры самого государства на местах. И судебная система, и система обеспечения решений судов (правоохранительная система и ее отдельные институты) становятся объектами приватизации и превращаются в инструменты политической борьбы и экономической конкуренции, а не основой поддержания базовых институтов — собственности, контрактов, наследования и других деталей машины экономического развития, двигателем которой независимый суд и является. Корпорация власти замыкается и отсекает любых конкурентов от политических ресурсов, часто — с помощью насилия. Это и есть момент перехода к насильственной фазе конфликта.

Денис СОКОЛОВ, руководитель Центра социально-экономических исследований регионов RAMCOM
Vedomosti.ru, 01.04.2013