Грузинский Грааль

// Культ грузинского вина очень характерен для русской культуры. Только нам могли десятилетиями продавать под торговой маркой «Глоток свободы» смесь сладкого компота со спиртом

Писатель Сергей Щеглов дал столь точную характеристику грузинского вина, что я, отсмеявшись, решил добавить несколько слов о своем опыте знакомства с «амнистированным» недавно напитком.

За прошедшие после «амнистии» несколько недель я тоже купил несколько бутылок грузинского вина: «Саперави», «Мукузани», «Киндзмараули», «Цинандали» и даже «Хванчкару», которая стоит в Москве от 800 до 1200 рублей.

Слова Щеглова о том, что четыре бутылки попали у него в категорию «никогда больше», а одна в «можно пить, если больше нечего», заставили меня прослезиться, потому что точнее не скажешь. Для сравнения я попробовал абхазский «Чегем» – его можно пить, но он должен стоить не 350–400, а около 200 рублей.

В 70–80-е годы приезжавшие к нам из Тбилиси гости шутили о грузинском вине, что его будут производить, пока не закончатся вода и краска. Рассказы очевидцев о вине разных марок и разной цены, разливаемом на грузинских рынках из одной бочки, а также анекдот про «Минассали» относятся к тому же времени.

О качестве грузинских вин все, что надо, сказал еще Иоселиани в своем первом полнометражном фильме «Листопад», где ради выполнения плана винзавод разливает недозревший «Саперави», который могут пить только наивные туристы из России.

Фильм снят в 1966 году, поэтому нет смысла повторять распространяемую не столь честными, как Иоселиани, грузинами легенду про случившуюся в конце ХХ столетия «порчу» некогда качественных вин.

Еще коварнее другая легенда – о будто бы существующем где-то в Грузии «настоящем» вине. Эту торговую модификацию легенды про Грааль обязательно рассказывают любому, кто плохо отзовется о грузинском виноделии, ему говорят: «Просто тебе попалось вино не того производителя».

Такие слова свидетельствуют о неуважении к покупателю и желании обвести его вокруг пальца. Продавец знает, что покупатель будет годами тратить свои деньги и печень в поисках «правильного» «Саперави», которого не существует в природе.

Виноделие – это жесткие стандарты, жесткий контроль за качеством и жестокая конкуренция. Рассказ о том, что у дедушки Резо из Телави получалось хорошее вино, никогда не заинтересует французского винодела, который прекрасно понимает, сколько нужно потратить денег и сил, чтобы запустить дедушкино вино в производство.

К тому же так называемые «природные полусладкие вина», то есть в которых сахар не успевает выбраживать полностью, мало кому нужны.

Это понятно: полусладкие вина сами по себе непопулярны среди ценителей, а уж переплачивать за то, что прохлада грузинского климата не позволяет вину дозреть, – да с какой стати?

Если уж говорить о недозревших винах, то в них короткий период выдержки или ранний период созревания винограда, что характерно для «Божоле нуво» и особенно для португальского «Винью верде» (Vinho Verde), становятся основой для получения уникальных вкусовых качеств, чего не скажешь о грузинских недобродивших винах.

С точки зрения классического виноделия незрелость грузинских «природных полусладких» – серьезнейший недостаток, как, например, непропеченный хлеб или обувь, к которой не успели пришить подошву.

То же можно сказать и об имеретинской и кахетинской технологиях производства вина, когда виноматериал месяцами бродит вместе с мезгой (косточками и веточками). Во всем мире виноделы считают это верхом дурновкусия, так как этот способ не только заглушает тонкие нюансы напитка, но и надежно маскирует его недостатки кричащей гаммой.

Культ грузинского вина связан с восприятием Кавказа русской культурой, с духом свободы, таким дефицитным в «континентальной» России.

Мандельштам писал: «Кахетинское густое / Хорошо в подвале пить, – / Там в прохладе, там в покое / Пейте вдоволь, пейте двое, – / Одному не надо пить!»

Окуджава пел: «Виноградную косточку в теплую землю зарою, / И лозу поцелую, и спелые гроздья сорву, / И друзей созову, на любовь свое сердце настрою. / А иначе зачем на земле этой вечной живу?» В этих словах мы видим то же стремление объединиться за бокалом вина с кем-то из своих людей против чего-то гнетущего, прорывающегося из внешнего мира. Этим внешним миром была для обоих поэтов современная им Россия (в ту пору – СССР).

Культ Грузии в целом и грузинского вина в частности был своего рода духовным бегством от российской действительности. Разумеется, такое бегство особенно привлекало творческую и интеллектуальную элиту. «Издревле русский наш Парнас / Тянуло к незнакомым странам, / И больше всех лишь ты, Кавказ, / Звенел загадочным туманом», – сказал об этом Есенин.

Грузинское вино пили не ради вкуса, а ради ощущения сопричастности выдуманной романтической жизни, которая, за неимением опыта реальных прав и свобод, была дана нашему народу только в мечтах.

Забавно, что и горцы пили его не ради вкуса.

«В горах бокалы поднимают не только с целью выпить, а еще и потому, что бокал в руках – повод сказать людям то, что не скажешь в другое время», – пояснял Расул Гамзатов.

(Тут уж впору спросить: а кавказское вино вообще можно пить ради вкуса?)

Затем Грузия со своим вином стала еще дальше от России, а оттого казалась еще краше.

Волшебное видение закончилось, как только мы к нему прикоснулись. Нам обещали глоток свободы, а угостили смесью компота со спиртом. То же произошло и со свободой.

Та свобода, которую мы представляли в 80-е и в 90-е – сначала по привезенным с Запада тряпкам, потом по рассказам о Грузии, Прибалтике и ющенковской Украине, – на поверку оказалась своим качеством сродни легендарному «Минассали».

Настоящая свобода возможна лишь как результат длительной, растягивающейся на десятилетия, если не на столетия, работы, борьбы за гражданские права. Но ведь как характерно, что наша культурная элита потратила те же десятилетия на духовное бегство от «свинцовых мерзостей» российской действительности к горным орлам, шумной Куре и уютным подвальчикам с веселыми друзьями, коротающими бесценное время за жалкой пародией на европейское вино!

Михаил СОЛОМАТИН
«Взгляд», 24.09.2013