«Дагестанское общество расколото»

// Социальные причины формируют разницу между кавказскими регионами по активности террористического подполья

30-летняя уроженка Дагестана Наида Ахиялова совершила самоподрыв в пассажирском автобусе в Волгограде, сообщил в понедельник представитель Следственного комитета России Владимир Маркин. Число жертв взрыва в автобусе в Волгограде к вечеру понедельника возросло до шести человек, погибла также предполагаемая смертница. В Волгограде объявлен трехдневный траур.

Напомним, бомба сработала в автобусе в 14.05 на остановке общественного транспорта «Лесобаза». По информации волгоградской полиции, всего пострадали 32 человека, из них 28 госпитализированы. Восемь человек находятся в реанимации в тяжелом состоянии. Среди раненых был годовалый ребенок. Возраст самого старшего пострадавшего – 86 лет.

Как сообщили газете ВЗГЛЯД источники в Дагестане, семья смертницы живет в Буйнакске. Ее мать – почтальон, кумычка по происхождению, а отец – аварец. О смертнице известно, что она считается гражданской женой Дмитрия Соколова (1992 года рождения), одного из участников незаконных вооруженных формирований. По оперативным данным, Наида Асиялова училась вместе со своим будущим мужем Дмитрием Соколовым в одном из московских вузов. Она завербовала мужа, после чего Соколов переехал в Дагестан и перешел на подпольное положение. Сейчас он в розыске как участник махачкалинской банды.

О том, насколько типична для Дагестана история смертницы Асияловой и ее русского мужа Соколова, в интервью газете ВЗГЛЯД рассказал старший научный сотрудник Института экономической политики им. Е.Т.Гайдара Константин КАЗЕНИН.

ВЗГЛЯД: Константин Игоревич, почему в соседней Чечне такое явление, как смертницы, ушло в прошлое, а в Дагестане остается? 

Константин КАЗЕНИН: Сравнивать Чечню и Дагестан – не только по количеству смертниц, но и в любом другом аспекте – надо с очень большой осторожностью. Сейчас это два совсем непохожих региона, хоть они и расположены рядом. Напомню банальное – Чечня прошла через две войны.

После второй войны там под эгидой Кадыровых прошел процесс внутреннего примирения. В чеченской среде, полтора десятка лет раздиравшейся, казалось, непреодолимыми противоречиями, был достигнут определенный общественный договор, в результате которого на службе у федеральной власти оказалась масса людей, ранее от этого достаточно далеких.

Наряду с этим в чеченском обществе пока еще очень силен «поствоенный синдром», люди готовы отказываться от многих претензий к власти, от многих амбиций, «лишь бы не было войны». Все вместе это и обеспечивает Чечне относительный мир – по крайней мере, на поверхности.

Что касается Дагестана, то там, к счастью, не было войн «чеченского» масштаба и, к несчастью, не достигнуто примирение. Дагестанское общество в крайней степени расколото. Это раскол между элитой и теми, кто не имеет шанса в нее попасть. Раскол между разными религиозными течениями – сейчас, похоже, усиливающийся, судя, например, по конфликтам вокруг некоторых мечетей в пригородах Махачкалы. Противоречия, связанные с земельным вопросом, особенно в равнинной части республики. Многочисленные конфликты, в которые вовлечены силовики. Борьба между пресловутыми «кланами», особенность которой в том, что вовлекаются в нее не только обитатели высоких кабинетов, но и гораздо более широкие группы населения, так или иначе зависимые от «бульдогов, грызущихся под ковром».

Все это вкупе с обвальным ростом городского населения (Махачкала, к примеру, за 20 лет из города с населением в 300 с лишним тысяч человек превратилась de facto в миллионник) создает колоссальную социальную напряженность.

Конечно, никакие причины не могут служить оправданием террора. Но, на мой взгляд, необходимо думать над тем, какие обстоятельства формируют «спрос» на экстремистские идеи. То, что «предложение», в том числе зарубежное, на «рынке» этих идей есть, не вызывает сомнения.

Но разницу кавказских регионов по активности террористического подполья я бы объяснял социальными причинами, причем в первую очередь не уровнем финансовой обеспеченности, а общим уровнем конфликтности в местном обществе.

ВЗГЛЯД: НТВ выяснило, что смертница выросла в ауле Гуниб. Это как-то объясняет ее судьбу? Горное село – трудно заработать, вырваться из застывшего в горской традиции общества…

Константин КАЗЕНИН: Гунибский район – не самый бедный в дагестанских горах. В советское время выходцев оттуда было много в дагестанской партийной верхушке, тогда считалось, что район «на особом счету». И сейчас некоторые выходцы из района занимают в республике высокое положение, при этом интересоваться делами района не перестают.

В Дагестане, действительно, есть районы и даже отдельные села, где ситуация с экстремизмом особенно сложная. Часто это такие места, где еще в 1990-е годы был серьезный внутрирелигиозный конфликт. Но Гуниб к таковым вряд ли можно отнести.

Что касается того, что «трудно вырваться», то дагестанская молодежь обычно очень мобильна. «Трудностей» такого рода для молодых людей чаще всего вовсе нет, да и для девушек они не столь серьезны, как были еще 20–30 лет назад, когда редко кто уезжал в города без разрешения родителей.

ВЗГЛЯД: Раньше уже случалось, чтобы в террор уходили люди русского происхождения, например, но чтобы старшая по возрасту дагестанка завербовала молодого русского паренька из ближнего Подмосковья… Это типично?

Константин КАЗЕНИН: Относительно среды, близкой террору, говорить о какой-либо «типичности» вообще очень трудно. Там, насколько можно судить, особые нормы поведения, в том числе и в семейной жизни.

Родственники, находящиеся вне этого круга, вряд ли могут всерьез влиять на тех, кто в него попал. Сопоставлять обстоятельства жизни предполагаемой террористки с тем, что типично для Дагестана, не имеет смысла.

ВЗГЛЯД: Помогут ли как-то бороться с террором призывы Рамазана Абдулатипова к повышению уровня культуры в республике?

Константин КАЗЕНИН: Я не уверен, что террор как-то связан с уровнем культуры в обществе. Была ли Российская империя последней трети XIX – начала XX века некультурной страной? А Италия времен «Красных бригад»?

Что касается политики дагестанских властей, я бы обратил внимание вот на что. При предыдущем главе Дагестана Магомедсаламе Магомедове очень много говорилось о необходимости диалога между разными ветвями ислама, об «адаптации» боевиков, готовых сложить оружие, и так далее. Быть может, принятая тогда система мер была чересчур «пиаровской», чрезмерно публичной. Сейчас от нее отказались. Увы, уровень террористической преступности не снизился.

До сих пор много спорят, возможны ли переговоры с экстремистами. Для меня очевидно другое: в республиках, особенно неблагополучных в этом отношении, нужно широкое общественное обсуждение всего, что касается радикализма. Обсуждению подлежат и ситуация в местном исламе, и положение в молодежной среде, и работа правоохранительных органов.

Дело не в каких-то «сторонах переговоров», а в том, чтобы все, кто находится в легальном поле, могли подключиться к общественной дискуссии вместе с властью и правоохранительными органами. Запрос на это в Дагестане есть. Пока этого не получается, надежд на улучшение ситуации мало.

Арсен ХИЗРИЕВ
«Взгляд», 21.10.2013