Таймураз МАМСУРОВ: «Я не могу сказать, что мы сделали все и этого достаточно»

Глава Северной Осетии Таймураз МАМСУРОВ рассказал, можно ли помочь жителям Беслана забыть трагедию и почему на дорогах республики по-прежнему берут взятки.

— После трагедии в Беслане прошло десять лет. Люди по-прежнему нуждаются в психологической помощи. Она оказывается?

— Меня коробит, когда говорят про десять лет Беслана. Люди воспринимают это странно, десять лет — это что, юбилей какой-то? Почему вдруг сейчас начали задавать вопросы? А когда было девять лет? А потом будет 11 лет, потом 15, потом 25, 48, 59 и так далее — для нас, жителей Беслана, никакого значения нет, сколько лет прошло. Это боль, она перманентная, и мы умрем с этой болью. Поэтому дело не в десяти годах, а в том, что жизнь продолжается. И мы все время старались понять, как живут эти убитые горем люди, что можно сделать для того, чтобы минимизировать их разочарование в жизни, а у многих и полную потерю смысла жизни. Мы старались и стараемся, но никто не знает, что в такой ситуации можно сделать, чтобы люди это горе забыли. А если говорить о формальной части, то у нас было много людей, кого надо было лечить, в том числе и за границей. И мы практически без внимания никого не оставили. Мы сделали все возможное, чтобы молодежь, которая пережила эту трагедию, получила образование. Чтобы она адаптировалась к этой жизни. И вся страна нам в этом помогала. И вузы московские, и солидные специализированные клиники просто безотказно нам помогали. Трудности тоже были. Они возникали из-за необходимости лечения за рубежом, у многих пострадавших были такие медицинские диагнозы, что только в зарубежных странах им могли помочь. Мы старались это все делать. Есть еще много людей, которым нужны реабилитационные курсы два раза в год, мы их тоже не забываем. Но я не могу сказать, что мы сделали все и этого достаточно. И никто не может. Такого порога нет. Сколько бы мы ни делали, этого будет недостаточно. Но это мои земляки, мои соседи. Мои одноклассники. Это судьбы, которые со мной лично связаны. И вся моя команда все эти годы настроена была так, что, если заходила речь об этих людях, мы бросаем все и принимаем необходимые решения, как бы трудно они ни давались. И будем продолжать это делать. Независимо от того, десять лет прошло или 12.

— Когда говорят о десятилетии трагедии, имеют в виду еще и то, что в этом году выпускниками стали те дети, кто тогда, во время теракта, пошел в первый класс. Это целая эпоха.

— Не совсем так. Были первоклассники, которые пошли тогда в школу. А были там и грудные дети, и они тоже будут когда-то выпускниками. Я думаю, моей жизни не хватит, чтобы увидеть самого маленького ребенка, который через все это прошел и для которого все сделано. Они будут жить, а нас не будет, они будут жить с этим горем, с этой памятью, а нас уже закопают. У этой трагедии нет срока давности. Но мы понимаем, что нужно жить, идти вперед, что-то делать, и вся страна, и руководство страны идет навстречу.

— Квоты в высшие учебные заведения для детей Беслана будут сохраняться?

— Там ситуация меняется, но я регулярно обращаюсь к ректорам вузов, в которых квот нет, или в Министерство образования России, и, как правило, этот вопрос решается. И за это тоже спасибо всем, кто идет навстречу.

— Вы, наверное, миллион раз анализировали те события. Чего хотели террористы? Есть мнение, что в Беслане тогда попытались вбить новый клин, начать новую войну на Кавказе — между осетинами и ингушами. Что вы думаете о таком возможном мотиве?

— Судя по тому, как вели себя эти уроды, не было у них никаких великих политических способностей, никаких клиньев они не собирались вбивать. Они, как собаки, получили от кого-то команду «фас» и пошли в Осетию. А вторую команду им уже никто не дал, они сами повели себя, как могут повести себя трусы и последние подлецы. Расправились с детьми и женщинами. Я не думаю, что у них какие-то большие планы были. По крайней мере, в тех записках, которые они писали с какими-то требованиями, ничего разумного не было: «Остановить войну в Чечне». Мы им говорим: «Сейчас мы ее через пять минут остановим, как вы узнаете, что мы ее остановили? Оттуда войска выводить нужно целый год. Вы что, год будете наших детей заложниками держать?» Я не думаю, что у них были какие-то глубокие политические цели. Но вы правы в том, что эффект от того, что они сделали, был такой, да. Напряжение, особенно со стороны Осетии, накаленная до предела ситуация. Своими поступками эти нелюди добились того, что межнациональные отношения накалились до ужасного состояния. Фактически люди тогда уже двинулись с мест, уже пошел процесс, в считаные часы могла вспыхнуть война. И спасибо моему народу, у которого хватило мудрости прислушаться к нам и сказать, что не нужно сейчас это делать. Остыли. Это было очень нелегко.

— А как сейчас осетино-ингушские отношения развиваются? Ведь проблемы остаются?

— Проблемы всегда есть, в основе их лежит социальное самочувствие людей. Исторические травмы тоже есть. Но с руководством Ингушетии у нас такие хорошие контакты, что мы добились многого. Добились, чтобы наша молодежь общалась начиная с детского возраста: ребята участвуют во всех мероприятиях, которые проводятся на общекавказском уровне или на уровне Осетия–Ингушетия. И наша интеллигенция общается. И в этом залог нашего будущего. Вырастет новое поколение, свободное от этих тупых стереотипов, которые заставляют нас друг о друге думать, как о нации врага. На этом поприще у нас с моим коллегой Юнусбеком Евкуровым никаких проблем нет. И с другими руководителями субъектов — с Рамзаном Кадыровым, с Рашидом Темрезовым, с Юрием Коковым, с главой Дагестана Абдулатиповым, с губернатором Владимировым — мы на личном уровне тесно общаемся. И это имеет огромное значение для людей, которые понимают: «Раз представители республик так друг с другом общаются, то мы можем спокойно смотреть друг на друга тоже». В этом плане мы на правильном пути.

— В Пригородный район продолжается возвращение ингушей, которые жили там до депортации?

— Если вы говорите о каком-то массовом процессе возвращения, то нет. Сейчас наступила та стадия, когда люди сами решают, где им жить. Так же, как и по всей Осетии. Есть определенные неудобства, где-то мы людям обещали создать инфраструктуру, но пока по разным причинам это не удалось.

— По каким именно?

— Из-за реорганизации здесь, на месте, федеральных структур, которые этим занимались. Потом вдруг все эти задачи бросили на нас, а от предыдущей работы осталось очень много незавершенных вопросов. Это касается строительства поликлиник, квартир, опорных пунктов полиции, дорог и так далее. И все это вдруг упало на плечи нашей республики. Но мы постараемся эту работу завершить. А говорить о том, кто возвращается, кто нет, бессмысленно. Пока мы здесь с вами сидим, кто-то уехал, кто-то приехал, это же живые люди, отец здесь живет, сын к нему оттуда приехал, потом уехал, или наоборот. Мы к этому не относимся, как к какой-то вынужденной миграции. Это жизнь. Между нами нет никакого забора, окопов, рвов неопределимых, и люди сами решают, где им жить и как им жить.

— В этом году в поселке Новый в Пригородном районе была громкая акция протеста из-за задержания нескольких человек. Не создает ли работа полиции дополнительное напряжение в Пригородном районе?

— Напряжение создает любой преступник, когда его хватаешь за шиворот, а он начинает орать, что его схватили по национальному признаку, будь он ингуш, грузин, осетин, русский. А когда показываешь родителям: вот твое чадо, вот уголовное дело, вот что он совершил — тогда все успокаиваются. Это везде так, и в Москве на этих рынках, там же тоже полная презумпция кавказской виновности — чуть что, сразу национальность подключают к делу. Это последнее прибежище любого подлеца, который, чтобы смазать свою подлость, говорит, что он не подлец, а это национальность его притесняют.

— Но ведь в этом поселке отпустили задержанных.

— Нет, отпустили тех, кто не совершил ничего противозаконного. Разобрались и отпустили. А те, кто реально замешан в преступлениях, привлечены к ответственности, как положено.

— В Богоявленском женском монастыре в Алагире работает реабилитационный центр, единственный в стране, где оказывают помощь детям Беслана. У них были спонсоры из Германии, а потом они ушли. Кто помогает этому центру сейчас?

— Помогаем. Подробностей не хочу, в случаях с монастырями и храмами это обесценивает всю помощь. Центр работает и будет работать. И мы хотим, чтобы услугами этого центра пользовались те, кому нужна такая помощь. Это не только дети Беслана, это в целом дети, которые пережили какую-то трагическую ситуацию, и им нужна психологическая реабилитация. Или дети с разными нарушениями.

— В Северной Осетии большой изолятор временного содержания, сюда везут задержанных из разных республик. А напряжения из-за этого нет? Все-таки их могут попытаться отбить, устроить какую-то провокацию.

— Мне не докладывают, кого куда везут, я из прессы узнал, что Цапки из Кущевки тоже у нас сидели, оказывается. Но никакого напряжения это у нас не вызвало. И меня мало интересует, кто там в клетках сидит и какие показания дает. Сейчас я этой проблемы не вижу. Вот до Беслана это было, когда всех из соседних республик задержанных привозили сюда. После этого мы сказали, что мы не отстойник, не надо это делать, нас услышали. Сейчас, если бы было напряжение в обществе по этому поводу, я бы почувствовал.

— Хочу спросить вас о коррупции на дорогах. В Северной Осетии, да и вообще на Кавказе, эта проблема не решена. Люди постоянно говорят о взятках. Я вот недавно была свидетелем взятки на посту. Неужели с этим никак нельзя справиться?

— Мы об этом говорим и на заседаниях парламента, и на совещаниях. Меня уверяют, что с этим борются. Есть те, кто дискредитирует и сотрудников ГАИ, и всю республику. Но один сотрудник ГИБДД, молодой парень, мой земляк из Беслана, защитил сотни людей, а сам погиб. Посмертно получил Героя России. Его судьба мне интересней, чем жизнь этих уродов, которые из-за 100 рублей продают свою профессию и родину. В этой структуре у нас большая текучесть кадров, которую ставят в вину нынешнему руководителю, а он говорит: «А как быть, если постоянно всплывают такие случаи? Гнал и буду гнать, пока не появится какая-то устойчивая группа тех, которые при нынешней зарплате готовы работать на честь и на совесть». А в маленькой республике обирать людей — это же открыто признаться в том, что ты взяточник, ты же никуда и никогда не скроешься. Они же не в масках, их же все знают. Это остаточная деформация в головах, когда все еще считается, что в ГАИ нужно идти для того, чтобы зарабатывать. Их просто еще не выкорчевали из системы.

Ольга АЛЛЕНОВА
«Коммерсантъ Власть», 01.09.2014