«Люди все время боятся, что из-за этой сволочи их придут убивать»

В середине сентября поселок Карца Пригородного района Северной Осетии, населенный преимущественно ингушами, чуть не превратился в новую горячую точку. Ольга АЛЛЕНОВА побывала в поселке, расположенном ближе других к Владикавказу, и выяснила, что чувствуют местные жители, когда в североосетинской столице взрываются смертники.

«ЕСЛИ Я ИНГУШ, ЭТО НЕ ЗНАЧИТ, ЧТО Я ВРАГ»

От центра Владикавказа до поселка Карца всего 15 минут езды. Поселок расположен через дорогу от большого современного военного городка: здесь совсем недавно отстроили дома офицерского состава и общежития для 58-й армии, дислоцированной в Северной Осетии.

Именно сюда после теракта на центральном рынке Владикавказа направились несколько сотен молодых осетин. К поселку пригнали БТР и ОМОН, и шествие удалось остановить (см. материал «Если мы поднимемся, мало не покажется» в N 37). Но никто не знает, что случится здесь завтра.

В североосетинском поселке Карца живут 4800 человек. 3700 из них ингуши. Соотношение национальностей, населяющих поселок, хорошо видно по составу учеников в местной средней школе: в ней учатся 560 детей, из которых 317 ингушей, 72 осетина, 54 русских, 20 азербайджанцев и 4 грузина.

Сегодня эту статистику приводят, когда хотят убедить, что межнациональных конфликтов здесь нет. А в былые времена, говорят, местные жители и не знали, кто из соседей какой национальности.

70-летний Бесолт Ерижев поселился в Карца в конце 1950-х, когда его семья вернулась после депортации. С тех пор он отсюда никуда не уезжал. «Я весь Кавказ могу пройти пешком,— улыбается Бесолт.— Мне никто зла не причинит. Потому что я мирный человек». Уверенность старика основана на убеждении, что Аллах не позволит обидеть мирного человека.

— А как же теракты против мирных людей? — спрашиваю я.

— Это преступники, они идут против воли Аллаха,— отвечает старик.— Они во власти темных сил. Они и в Ингушетии взрывают людей. Им все равно, кого взрывать.

Мы стоим возле мечети. Будний день, полдень, жара. Местный мулла уехал в Назрань. Старики собираются во дворе мечети на обеденную молитву.

— Мулла у нас хороший, молодой, ему сорок,— говорит другой старик, Халид Джаниев.— Учился в Казани. Он говорит, что нельзя убивать, воровать, ругаться, обижать соседей. Он ненавидит смертников.

— Почему же их так много?

— Они во власти темных сил.

— Почему же так много молодежи уходит в подполье?

— Их надо воспитывать.

— А кто должен их воспитывать?

— Власть. Обстановка у нас какая? Работы нет. Денег нет. Кто-то заманивает их в лес. За убитого милиционера дают 200 тыс. руб., за убитого военного — 150 тыс. руб. Это большие деньги. Молодежь хочет жить красиво и богато.

— А вы воспитываете?

Неловкое молчание. Старики не могут открыто признать, что идеология подполья устроена так, чтобы свести на нет их авторитет. Радикальная идеология, основанная на протесте против традиций и поддерживающих эти традиции старейшин, прижилась быстро, особенно среди молодых людей. Они считают стариков неграмотными в вопросах ислама. Считают, что им запудрили мозги. И поэтому влияние стариков, о котором до сих пор так много говорят представители власти, оказалось нулевым.

— В 20 лет человеку хочется разрушать,— после долгой паузы говорит Бесолт.— Независимо от того, осетин ты или ингуш.

Мы выходим со двора мечети на пустынную улицу.

— Если я ингуш, это не значит, что я враг,— говорит Халид Джаниев на прощанье.— И я не должен жить в страхе. А люди все время боятся, что из-за этой сволочи их придут убивать. Преступник, который взорвал людей на рынке, это погибшая душа. У него нет ни национальности, ни отца-матери.

И уходит молиться.

«ЕВКУРОВ МОЛОДЕЦ, ОН СОВРЕМЕННО МЫСЛИТ»

Мы едем по поселку. Кое-где у домов стоят старики, из школы возвращается стайка веселых детей. В какой-то момент я понимаю, что меня смущает. Я не вижу на улице ни одного молодого человека старше 16 лет.

Водитель объясняет, что все на работе. Слов старейшин о том, что у молодежи нет работы, он не слышал.

— Боятся выходить из дома люди,— говорит глава национально-культурного ингушского общества «Даймохк» Магомед Гадаборшев.— После теракта люди ограничены в передвижении. Боятся ехать на рынок или в больницу. Мы, ингуши, от этого теракта тоже пострадали.

Сноха и внучка Магомеда 9 сентября были на рынке; их отбросило взрывной волной, и они отделались легкими царапинами. Когда по Владикавказу поползли слухи о том, что на рынке не было ни одного ингуша, потому что они якобы знали о готовящемся теракте, Магомед первым пришел к главе местной администрации и сообщил: «Мои там были». И ему еще долго придется это доказывать. Потому что в Осетии до сих пор популярны слухи о том, что в 1992 году в ночь перед началом войны все ингуши уехали из республики.

Магомед устал от стереотипов. Он говорит, что Осетия для него единый дом, в котором живут и осетины, и ингуши, и русские, и грузины.

Я задаю Магомеду вопрос, который мне задавали во Владикавказе. Я спрашиваю, почему ингуши не проводят митингов с осуждением терактов.

— Преступники совершили преступление в святой день,— отвечает Магомед.— Три дня отведены Всевышним на празднование. Но преступники не считаются ни с чем. Все мусульмане знают, что это тяжелый грех. И наши люди осуждают это. Но митинги не дают положительного эффекта. Митинги — это опасность. Не принято у нас митинги проводить. Сразу милицию нагонят, военных. Мы эти вопросы решили обсудить на сходе, собрать авторитетных людей и поставить вопрос о том, как нам навести порядок в своем доме. Почему эти незваные гости сюда проникают? Почему мы все время их боимся? Надо же поставить им заслон наконец.

В поселке Карца с 2001 года действует своя народная дружина. В ней семь человек. Она выходит на улицы не каждый день, а только когда ее об этом просит администрация. В этой дружине и дочь Магомеда.

— Уважение к женщине здесь большое,— объясняет он.— Замечание из уст женщины мужчина принимает молча, а если мужчина сделает замечание мужчине, так и кулаки в ход пускают.

В задачи дружинников входит наблюдение за порядком, а главным образом, за появлением в поселке незнакомых людей.

— В основном незнакомцы — это те, кто в гости приезжает из Ингушетии,— говорит Магомед,— но все равно надо наблюдать внимательно. Здесь никто не хочет, чтобы случилось что-то плохое. Разве вы захотите, чтобы у вас дома подрались или что-то разрушили? Вот и мы не хотим.

Идем к районной администрации. Глава Джемал Гаглоев приветствует Магомеда и обсуждает с ним предстоящий сход старейшин.

— У нас здесь проблем нет,— говорит чиновник.— Живем одной семьей.

— Но кое-что накипело, есть что обсудить,— возражает Магомед.— Как можно стоять возле правительства Северной Осетии и держать антиингушские плакаты? И как можно было журналистам говорить, что террорист-смертник — ингуш? А потом выяснилось, что это неизвестно кто. А всю неделю люди думали, что это ингуш, и все газеты московские про это написали. Мне дочка звонила из Германии: «Отец, пишут, что смертником был ингуш, что теперь будет?» Я точно знаю, это делают те, кто не хочет примирения осетин и ингушей. Как только отношения налаживаться стали, опять взрыв — и все опять стало плохо.

Магомед вспоминает, что такое уже было после Беслана. Ингуши боялись выходить на улицу.

— А мы в те дни никуда не прятались,— говорит старик.— Я на второй день предложил свои услуги по переговорам. Вот глава подтвердит.

Джемал утвердительно кивает: «Я тогда в милиции работал, помню».

— Но мне перезвонили и сказали: «Террористы требуют других людей»,— продолжает Магомед.— А потом все ингуши стали виноваты. Так нельзя. Мы ненавидим этих преступников. Нигде в Коране не написано: «Убей человека». Любой смертник — это убийца вдвойне. Даже от кровной мести мы начинаем сегодня уходить, хотя это и древний обычай. Потому что это опять же убийство. Евкуров уже поставил вопрос — прекращать кровную месть. Для тех семей, которые веками враждуют, это просто спасение. Евкуров молодец, он современно мыслит.

Магомед прощается и выходит. Уже в дверях оборачивается:

— Нам надо, чтобы в Осетии был мир и порядок. Чтобы у всех были одинаковые права. И ни один ингуш другого вам не скажет.

В 1992-м здесь, в Карца, шла настоящая война. Но ингуши после войны отсюда не уехали. Поэтому возвращение ингушских переселенцев в Карца не вызывает такого горячего обсуждения, как, к примеру, в райцентр Октябрьское. Наверное, это связано с тем, что многие ингушские дома в Октябрьском заняты выходцами из Южной Осетии. А в Карца если и были брошенные дома, они так и стояли пустыми много лет. И только теперь их хозяева возвращаются, в этом году — 15 семей.

В кабинет заходит начальник местной милиции Асланбек Суанов. Я спрашиваю его о сентябрьском походе на Карца и о том, чем все это могло закончиться.

— Ничем хорошим,— отвечает милиционер.— Но думаю, до этого не дошло бы. Все МВД тут было, на подступах к Карца.

— Значит, все-таки испугались?

— Да не особо. Мы тут ко всему готовы. Но лучше перестраховаться, чем потом локти кусать.

— Как те милиционеры на Черменском круге, которые террориста пропустили?

— Это не я сказал, это вы.

В здании администрации, на первом этаже, работает кружок кавказского танца. Хореограф Даша Дзотова — ингушка, каждый день она приезжает сюда на работу из Назрани.

— Как же вы ездите на работу каждый день через 105-й пост? — спрашиваю я.— Наверное, после теракта трудно стало?

— Совсем нет,— отвечает Даша.— Паспорта проверят и пропускают. Мы привыкли. Здесь можно жить нормально, главное — слухам не верить. Слухи — это очень плохое дело. Вот недавно у нас слух пошел, что одна наша жительница поехала в Октябрьское за газ платить и пропала. Мол, убили ее и закопали. Все были так в этом уверены, что, когда выяснилось, что она замуж вышла в Октябрьском, никто не поверил.

— За осетина вышла?

— За осетина. Такое до сих пор случается.

«Коммерсантъ-власть», 4.10.2010

Фото: Заур ФАРНИЕВ