Алексей ВОСТРИКОВ: «Я верил в будущее Южной Осетии, и счастлив, что такой момент наступил!»

Алексей Востриков – личность для Южной Осетии легендарная. В ходе первой (в современный период) грузино-осетинской войны 1991-92 годов, на него молились, как на бога. Командир вертолетного полка в Цхинвале он был непреодолимой преградой на пути грузинских вооруженных формирований, бесчинствовавших над мирным населением Южной Осетии. С помощью российских вертолетчиков перевозились раненые, эвакуировались беженцы, доставлялись в осажденный Цхинвал жизненно необходимые грузы. Словом, полковник Востриков был и защитником, и спасителем, и надеждой на лучшее будущее, ради которого Южная Осетия и несла такие огромные жертвы и неимоверные лишения.

То, что совершил настоящий русский офицер Востриков, живет в благодарной памяти народа. Когда ему случается сейчас, спустя годы, появиться в Цхинвале (к сожалению, крайне редко), то его тут же многие узнают и стремятся «взять в плен» – уговорить зайти в дом в качестве особо желанного гостя. Всеобщая демонстрация почтительности с одной стороны утомляет, но с другой – подчеркивает, что благие дела не проходят бесследно.

Алексей Никитич Востриков сегодня живет в Краснодаре. После 28 лет армейской службы он стал лицом гражданским, но продолжает летать, потому как «главная для летчика мечта – высота».

С Алексеем ВОСТРИКОВЫМ встретился главный редактор сайта «Осетия-Квайса» Игорь ДЗАНТИЕВ.

– Мы с вами не виделись в качестве интервьюируемого и интервьюера почти 18 лет – с тех пор, как вы в обстреливаемом Цхинвале рассказывали об обстановке в городе и республике тогдашнему корреспонденту телерадиокомпании «Ир» для программы «Южная Осетия сегодня». Вы помните ту нашу беседу?

– Если честно, не помню. Лицо ваше запомнилось, а детали – нет. В то время я давал интервью довольно часто. Репортеров тогда приезжало много. Ни от кого из журналистов я не отмахивался. Наоборот, всячески помогал, и на вертолете возил – смотрите, что происходит. Считаю, что во многом благодаря журналистам в ту войну удалось прорвать информационную блокаду и донести правду до России и мира. Хотя мне за контакты с прессой частенько доставалось от начальства.

– От военного или, как в те годы нередко бывало, горе-политики вмешивались?

– В основном от окружного. А однажды командующий Закавказским военным округом генерал-полковник Патрикеев прямо взбесился.

– И что его возбудило?

– Публикация в «Мегаполис-экспресс» – была такая популярная газета в Москве. В ней напечатали (сам я не читал, мне по телефону зачитал сначала Мужиков, начальник штаба управления авиации округа, а потом и сам Патрикеев), что полковник Востриков сказал: основные торговцы оружием – это Лукашов (начальник управления авиации), Мужиков и Патрикеев.

– Смело даже по тем «золотым» для прессы временам…

– Я вообще-то такого не говорил. Но тогда после телефонного разговора с взбешенным Патрикеевым, начал анализировать и вспоминать. И вспомнил, что разговор был недалеко от КПП с несколькими журналистами. Кто-то из них спросил о торговле оружием. Ну, Лукашова я «зацепил». Поговаривали, что он большие деньги делал на этом. Но мне задали вопрос: «А как Патрикеев?». Я сказал примерно следующее: «Патрикеев как командующий отвечает за округ точно так же, как я отвечаю за все, что творится в моем полку». Вот такой разговор действительно был. А его преподнесли так, как было нужно. Вот и начал меня «жевать» Патрикеев по телефону – такая была история.

– Как вообще вы попали в авиацию, а, будучи в авиации, – в Южную Осетию?

– Вы спросили, а я подумал, как же меня побросала судьба по всей нашей необъятной стране! Родился я в Павлодарской области Казахстана. Вырос на Алтае. Окончил девять классов, а потом учился в вечерней школе в Барнауле и работал на заводе Трасмаш. Ходил в аэроклуб, занимался по примеру старшего брата парашютным спортом. Затем уехал в Бердск Новосибирской области, там был учебный авиационный центр, снова учился и работал на радиозаводе. Выучился летать на вертолете МИ-1. Это был мой первый вертолет. Потом – Оренбургская область, Бузулук. Мое первое звание младшего лейтенанта. Написал рапорт в авиацию. Где-то через полгода пришел приказ, и в 1972 году я попал во Львовскую область. Тогда же переучился на вертолет МИ-8. А дальше… Калинов, Львов, Бердичев, Ораниенбург, Мальвинкель, Нерчинск…  В Забайкалье 7 лет отслужил. Цхинвал – мое восьмое место службы.

– Южная Осетия после Забайкалья наверное вам казалась раем?

– Забайкалье – суровое место, и зима там суровая. Я сначала удивлялся, что там всю зиму при погонах никто не ходит. Зимой на машине выезжаешь, руль двумя руками еле провернешь. Но я с благодарностью вспоминаю те годы. Я там год был командиром эскадрильи, потом начальником штаба полка. Вот с этой должности мне предложили перевестись командиром в Цхинвал.

У меня в Нерчинске под столом стоял масляный обогреватель. Я его никогда не выключал, чтобы тепло было ногам. И оставил обогреватель товарищам, считая, что еду на юг, в тепло, где обогреватель ни при каких обстоятельствах не понадобится. А приехал – там тоже зима. И снега много. Однажды в Цхинвале столько навалило снега, что снегоротор поломался. Пришлось брать в долг у саперов, чтобы расчистить летное поле.

– А вообще вы до этого слышали про Южную Осетию?

– Нет. Но считал, что труднее службы, чем в Забайкалье, у меня уже не будет. Однако быстро понял, как я ошибался. Конечно, самым трудным оказался Цхинвал.

– Вы помните день, когда вы приехали в Цхинвал?

– Помню все в деталях. В первых числах июля 1990 года прибыл сначала в Тбилиси, в Закавказский военный округ. Доложил о прибытии начальнику управления авиации Лукашову. С улыбкой о нем вспоминаю, и добрых слов мало могу сказать. Он провел меня по службам, представил, но сразу сказал: «Так, когда приезжаю я или мои инспекторы, чтобы прием был на высшем уровне. А то «повыступал» Каримов в Цулукидзе (командир соседнего вертолетного полка – ред.), его сняли с должности и отправили инспектором в Забайкалье».

– Вас тогда кавказские нравы в военной среде не удивили?

– Удивили. Я промолчал, для меня все это было внове – встречи, приемы. Но я так и не воспринял этой «идеологии». Да и обстановка вскоре стала такой, что уже не церемоний было. После того, как меня представили в округе, из Цхинвала прилетел за мной вертолет. И мы вместе с Лукашовым вылетели. Он меня представил полку. А Мухамеджанов, которого я сменил в должности, стал вводить меня в курс дела. Ему не терпелось перейти в штаб округа.

– Отметили ваше вступление в должность с начальствующим десантом?

– Как-то обошлось. Они сразу улетели в Тбилиси. Единственный раз за все время моей службы в Южной Осетии отметили слегка, когда я аккурат к 9 мая 1991 года полковника получил. Были два полковника из Тбилиси и Еревана, потому что мой полк был двойного подчинения – он подчинялся 7-й пехотной армии в Ереване и управлению авиации округа в Тбилиси. Вот у меня дома немножко и обмыли погоны. Но вообще-то я не любитель спиртного, употребляю мизер.

– Вы можете вспомнить свои первые дни в Южной Осетии? Вы сразу перевезли семью в Цхинвал?

– Не знаю, кто так проектировал, что полк находился в одном месте, а военный городок – на противоположном конце города, но это с военной точки зрения абсолютно неграмотно. Семья подъехала в Цхинвал только к концу года, когда я обустроился. Жилье мне дали через месяц. Предыдущий командир полка квартиру мне так и не оставил – использовал ее как склад для вещей. Позже он загрузил ими трофейный УАЗик, а сам УАЗик погрузил в КАМАЗ. Кто-то из журналистов это отснял и поехал в полк. Тут Мухамеджанов и прибежал ко мне за помощью: подтверди, мол, журналисту, что все законно. Но я ему прямо сказал: «Вообще-то процентов на 90 это незаконно». И он тут же сник. Кроме того, двуличным человеком оказался. Осетинам говорил, какие грузины плохие, а грузинам – что осетины и есть мерзавцы. Зачем же таким хамелеоном быть!?

– С чего лично для вас началась военная фаза событий в Южной Осетии?

– С простых человеческих проблем. Войны еще не было, но в воздухе уже пахло порохом. В декабре 1990-го я приехал из Торжка, где прошел переобучение, во Львов, чтобы забрать семью. А тут передают, что обстановка накалилась до предела, автономия Южной Осетии отменена, то есть фактически объявлена война. Билеты до Тбилиси достал с огромным трудом – за двойную цену. Прилетел, пришел в штаб, а как добираться-то? Хорошо в штабе воздушной армии меня ждали – своему знакомому из Львова дозвонился генерал Давыдов. Он и помог. Но нас на «Волге» тормознули между Гори и Цхинвалом. Меня, честно говоря, возмутило поведение грузинских милиционеров – так они себя по-хамски уже тогда вели. Стали требовать пропуск, не хотели и слышать, что  я – советский офицер, и место моей службы находится в Цхинвале.  Пришлось применять командные навыки.

– У вас была информация по армейской линии, что в начале января 1991 года грузинские вооруженные формирования войдут в Цхинвал?

– Никакой такой информации не было. Когда грузины вошли в город, и он, весь в баррикадах, был разделен на две части, грузины меня тоже пытались останавливать, но я им прямо заявил, что никому, кроме своего командования, подчиняться не намерен.

– Как у вас в полку восприняли вооруженные события?

– Начали на меня давить выдать офицерам оружие. Я долго сопротивлялся. Потом выдал, но вскоре вынужден был его отобрать.

– Почему?

– А потому, что не все нормально ведут себя с оружием. У одного отобрали пистолет, у другого – автомат. Еще один по неосторожности прострелил себе руку. Вот я в итоге и отлучил большинство военнослужащих от оружия, разрешил его постоянно иметь при себе только командирам эскадрилий.

Обстановка была наэлектризованная. Я сам себе чуть два раза ногу не прострелил. Сначала ходил с пистолетом, а когда совсем тяжело стало, то с коротким автоматом. Не выпускал его из рук. А когда приходилось в воздух стрелять, в горячке забывал на предохранитель поставить…

– Вы как-то координировали свои действия с саперным полком, тоже располагавшимся в Цхинвале?

– К сожалению, недостаточно. С командиром саперного полка Владимиром Ивановичем Кондратьевым мы были в хороших отношениях, но как-то не получилось нам тесно и постоянно взаимодействовать. Побаивался я полностью доверять. И теперь жалею. «Сдавали» же тогда на всех уровнях только так. Я про себя много нового узнавал. Когда приехал в Москву на доклад, там уже выяснил, что на меня бумага была от командующего округом Патрикеева на главкома сухопутных войск Семенова с ходатайством о снятии с должности. Формулировка: не выполняет приказы, раздает интервью направо и налево без разрешения штаба. И в это же время пришла бумага от председателя Верховного Совета Южной Осетии Тореза Георгиевича Кулумбегова с ходатайством представить меня к награде.

– Эти бумаги как бы уравновесили друг друга?

– Не знаю, мне же эти факты стали известны потом.

– Ходатайство Патрикеева неудивительно. Даже нам, журналистам, было известно, что у вас, мягко говоря, сложные взаимоотношения с полностью прогрузинским начальствующим составом Закавказского военного округа.

– С заместителем Патрикеева – Беппаевым у меня была одна нехорошая стычка. Когда обложили Цхинвал, и я в ответ поднял вертолеты, их обстреляли. Из Тамарашени из БТРа подбили наш вертолет. Я сам сидел на вышке, руководил. Пробили гидросистему, и я дал команду на срочную посадку. А второму вертолету дал команду открыть огонь на поражение. И Беппаев тут же поднял такой крик, что, наверное, стены содрогались: «Востриков! Востриков! Ты провоцируешь войну России с Грузией!». И пошел молоть языком. Я, грешным делом, тоже не выдержал: «Мне эти ваши грузины вот где сидят!». Чувствую, он завис от неожиданности. Видимо, переваривал услышанное. А я добавляю: «Я не позволю, чтобы по моим вертолетам стреляли!» Он стал кричать еще громче: «Это не твои вертолеты, это российские вертолеты! Это не твои летчики, это российские летчики. У тебя есть только жена и дети». И как понес…

– Вообще эта позиция обласканных в Тбилиси советских военных о невмешательстве армии, даже когда на нее саму нападают, принесла много бед нашей стране. И много жертв. По крайней мере, больше жертв, чем могло бы быть. Вы разделяете эту точку зрения?

– Не только разделяю, а и скажу так: если армия не способна себя защитить, то это уже не армия. Всем известен случай, который был в 1992 году, когда с пригорка над Цхинвалом грузинский танк прямой наводкой лупил по городу, по девятиэтажкам. А в это время у меня в полку находились заместитель министра обороны России генерал-полковник Кондратьев,  зам. командующего округом генерал-лейтенант Оганян, начальник инженерного управления генерал Габидуллин, о котором, кстати, осталось хорошее впечатление, и много других высокопоставленных военных. И вот часть снарядов стала падать не только в непосредственной близости от вертолетного полка, но и практически на его территории.

Кондратьев возмутился: «Востриков, у тебя здесь что? Гарнизон?». Отвечаю: «Гарнизон». «А почему тогда ты не поднимаешь вертолеты?». «Мне же в округе категорически запретили что-либо предпринимать!». Кондратьев: «Давай, принимай меры!». А за его спиной генерал Оганян показывает мне кулак. Мол, и не вздумай. Но я без колебаний взял телефон, дал команду поднять вертолетную пару и пресечь огонь.

Через несколько минут я удивился: только вертолет с аэродрома взлетел, а трассеры уже пошли по нему. Или уже настолько продажная система к тому моменту была, или все так умело подслушивалось – не знаю, что и предполагать… Ведь мы частенько вертолеты поднимали, но только два случая было ответного обстрела. А тут уже все знали о предстоящем задании. Нас, конечно, уже ничто не могло остановить. Вертолет ракетами отработал по этому танку, и он замолчал. Навсегда.

Естественно, поднялся вселенский крик. Начали меня «душить» со всех сторон. Даже Кондратьев испугался собственной смелости. Но я подошел к нему и сказал: «Товарищ генерал-полковник, если кто-то будет предъявлять претензии, при вас же два снаряда разорвались на территории военного городка, и я, согласно законам военного времени, имею полное право поднять вертолеты».

Потом, через много лет, мы встретились с Кондратьевым в Краснодаре. Он стал вспоминать тот случай и даже извинился, что не сумел меня по-настоящему защитить от окружного начальства. Но я его успокоил: «Наоборот я вам благодарен, что вы мне хоть руки тогда не связали».

– Сколько за время войны 1991-92 гг. было обстрелов вертолетной части?

– Обстрелы были часто. Но у нас была команда: не реагировать. Один 30-мм снаряд даже попал в стену штаба.  Другой влетел в окно в жилом городке. Инженеру эскадрильи повезло: он в это момент на кухню вышел. А пробоины и выбоины от пуль – это вообще не поддается подсчету.

– С первых же дней войны вы взяли на себя большую гуманитарную миссию. Сколько рейсов было сделано?

– Много. К несчастью, в 1992-м один наш экипаж погиб – семь офицеров и с ними 13 человек на борту. Возвращались из Владикавказа, похоже, пытались пройти под облаками и наткнулись на гору. Но чаще мы летали до Джавы. Эвакуировали раненых. Даже хлеб перевозили. Стычки с осетинами тоже бывали, однажды дошло до того, что я схватился за пистолет.

– Неужели вертолет хотели отобрать?

– Нет, пытались его загрузить так, что взлететь не было никакой возможности. Я им говорю: «Ребята, я же не взлечу!». Но этого никто и слышать не хотел. А в Дменисе какой случай был!? Меня чуть с должности не сняли.

– Что произошло?

– Накануне прошла информация, что в Дменисе ночью всех вырежут. Уговорили меня вывезти оттуда беженцев. Как сейчас помню, командиром экипажа был капитан Галкин. Он туда прилетел, а в вертолет набилось столько…  Паника среди жителей была невероятная. А в селе с двух сторон высокие тополя. Футбольное поле, на которое сел вертолет – отнюдь не «Лужники» – крохотное, почти как для мини-футбола. И в кочках. Если бы ровная площадка хотя бы была, чуть проще взлетать было бы. В общем, дошло до того, что с Галкина сорвали шлемофон, за волосы начали таскать. Он по радио со мной связался, у нас полеты были. Я сам полетел туда. Час сорок я там крутился, пытаясь рядом подсесть. Бесполезно. Объясняем людям, что второй вертолет прилетел, чтобы их забрать. Никто из первого вертолета не выходит. Ни в какую. Еле-еле, еле-еле через полтора часа удалось уговорить несколько человек. Галкин рискнул взлететь, а я сел на его место.

– Пока я не вижу причин, за что вас можно было бы упрекнуть.

– Это вы рассуждаете со своей стороны. Но я-то действовал незаконно.

– Гуманитарная миссия не может быть незаконной.

– С точки зрения определенных военных начальников еще как может быть! Словом, прилетаю из Дмениса в Цхинвал, а там как раз генерал Курцев, зам. командующего 7-й армии из Еревана, начальник авиации полковник Касьянов. Картину происходящего они знали, и Курцев сходу заявил: «С должности тебя будем снимать, я сейчас буду разговаривать с министром обороны. Ну, конечно, он немножко меня «на пушку» взял, но скандал опять очень сильный получился.

– Так с министром обороны он так и не связался?

– В тот раз нет. Но до этого, в самом начале войны, с министром обороны СССР маршалом Язовым по телефону приходилось объясняться. Приезжаю в часть, а мне докладывают: «Вас разыскивает министр обороны». Позвонил в Москву, представился, меня быстро соединили. Язов: «Товарищ Востриков. Вот у меня здесь грузинская делегация, она утверждает, что вы снабжаете осетин оружием». Я отвечаю: «Товарищ министр, у меня два дня назад была комиссия из округа, проверяли все мое оружие, оно все на месте».

Через день прилетает генерал-полковник, начальник Главного ракетно-артиллеристского управления минобороны СССР с комиссией.  Как начали все шерстить.

– И что «нашерстили»?

– Ко мне в итоге претензий не было, но ведь нервы мотают, везде лезут – почему то, да почему это. Да и вообще проверяющих было – пруд пруди. Приехал один раз полковник из Москвы из Главного политуправления. И весь важный такой ходит: это сделайте так, а это – вот эдак. Я ему: «Это не положено по уставу, а это – по приказу». А он мне: «Скажи, что полковник из Москвы сказал». Он думает, что если полковник, да еще из Москвы, то я должен упасть и в истерике перед ним от счастья биться. Вот такие чванливые деятели приезжали.

Я с благодарностью вспоминаю одного генерал-полковника, по-моему, его фамилия Попов. Тоже из Москвы. Он начальник всех автомобильных подразделений страны был. Вот один из очень немногих посланцев Москвы, который, видя сложнейшую обстановку, подошел и спросил: «Командир, чем я тебе могу помочь?». По-человечески. Я отвечаю ему: «А чем вы мне поможете!?». «Сколько тебе надо УАЗиков?». Отвечаю: по штату положено столько, а в наличии столько. «Два новых УАЗика я тебе дам». «Вы дадите, а они у меня их в округе заберут», – реже правду я. Тот: «Сказал дам, значит, получишь».

Проходит буквально неделя, раздается звонок из Москвы. Сообщают, что могу получить два новых УАЗика. А надо же получать их в Тбилиси. И началось, как я и предполагал. Лукашов: «А зачем тебе два! А кто на них будет ездить?» И пошло-поехало. Короче, отправил я водителя, мне дали только один УАЗик, а второй – нет. И, что самое интересное, они его на меня «повесили», т.е. числился он за мной, а сами куда-то его «толкнули». А потом мне один из начальничков в округе заявляет: «Ну, я с тебя тот УАЗик списал».  «Какой молодец! – отвечаю ему. – Ты с меня его списал, а я его вообще в глаза видел?».

– Почему вы стали неугодным не только в начальственных кабинетах Закавказского военного округа, но и у тогдашних грузинских руководителей?

– Они же несколько раз пытались на штурм Цхинвала идти. А у меня прапорщики – и осетины, и грузины. Я прекрасно знал, кто работает на грузин. И когда уже доходило до предела, звонил в роту связи, которая базировалась в Никози: «Найдите мне такого-то прапорщика и передайте ему, что если грузины дернутся на штурм, то пусть имеют в виду, что мы в готовности. Подниму вертолеты, и камня на камне не оставлю». Вы знаете, помогало на какое-то время этим воякам протрезветь. Ведь они прекрасно понимали, что все-таки 60 вертолетов – это кое-что.

– Потому и требовали от вас, насколько я слышал, передать часть вертолетов грузинской стороне?

– Под предлогом переучивания грузин. У меня было 20 вертолетов МИ-8 МТ и 40 МИ-24. Два МИ-24 и требовали отправить. Телеграмма пришла из округа с приказом. Я раз промолчал, мне напомнили. Опять промолчал. И на меня уже пошло открытое давление. Тогда я приехал в Цхинвал и по ВЧ-связи вышел на генерала Бзаева, председателя КГБ Северной Осетии. Я ему доложил, что с меня требуют отдать вертолеты, что на меня давит из округа Мужиков. Я пытался этому Мужикову возразить, мол, сейчас мы переучим грузин, а они же завтра придут обстреливать Цхинвал, на что тот мне ответил: «Ну, тебя Востриков, к этому времени здесь уже не будет».

– Как Бзаев воспринял всю эту информацию?

– Не знаю. Наверное, доложил в Москву. И потом как получилось? Был такой генерал Очиров, зам. командующего авиацией. Он как раз находился в этот момент в Тбилиси. И когда указания Мужикова на меня не подействовали, трубку взял Очиров: «Товарищ Востриков, вы что, приказы разучились выполнять?». Я ему объясняю ситуацию, привожу те же аргументы. А ему все до лампочки. Вместо того, чтобы выслушать и вникнуть в ситуацию, грозит мне пенсией по выслуге лет. Пришлось отправить в Новоалексеевку два вертолета. Но не те вертолеты, что они хотели – с пушечками, а «вэшки». Они там поковырялись пару дней, пытались что-то с инженерами наладить, но через два дня вертолеты вернулись назад. Возможно, сыграл свою роль Бзаев.

– Каким же надо было быть толстокожим, чтобы делать свои дела на горе и трагедии людей! Идет война, страдает мирное население, а некоторые армейские начальнички ловят рыбку в кровавой воде.

– Кому война, а кому мать родна – что тут сделаешь! Вывозили на вертолетах автомобили и все, что представляло ценность для продажи. То есть эти верткие ребята погрели, надо полагать, руки хорошо. Очевидцы рассказывали, как списали, например, санитарный УАЗ-52, на котором была одна пулевая пробоина, а пробег 152 км. Погрузили его на вертолет – и на продажу. Таких фактов много было. И от грузинских денег, понятно, не отказывались.

Был, например, случай, когда ко мне прилетели полковник Мухамеджанов, полковник Мужиков, подполковник Капралов, подполковник Давыдов. Мужиков сообщает, что командующий округом отстранил меня от должности. Я уже не выдержал и ответил: «Да пошли вы все!». Но они забрали у меня два вертолета МИГ-24, Капралов и Давыдов полетели на них в Телави. А полковник Мухамеджанов на МИ-8 полетел за ними, привез их, и они хотели вторым рейсом еще пару угнать. Но мои бортмеханики раскрутили кое-что, и те ничего не смогли сделать. Но вот те два вертолета ушли. На них и происходило переучивание грузин. Правда, после переучивания, грузины устроили небольшой банкетик, накачали этих коммерсантов в погонах, набили им морды, отобрали деньги и отпустили с миром. В общем, по-грузински. Что хотели, то и получили.

– Как у вас складывались отношения с руководством Южной Осетии? С кем приходилось больше контактировать?

– Больше, конечно, с Торезом Кулумбеговым. С Знауром Николаевичем Гассиевым у нас тоже хорошие отношения были. Да и с Тезиевым, который был тогда премьер-министром Южной Осетии. Обидно и жаль, что Тезиев и Кулумбегов не могли найти общий язык. Вроде, одно дело делали, но по своему характеру были разными людьми.

Каждый из руководителей Южной Осетии, когда мне что-то надо было решить, всегда относился очень внимательно. Вот пример. Идет заседание президиума Верховного Совета. Секретарша доложила, что приехал полковник Востриков. И тут же выходит Кулумбегов, мы с ним прошли в другой кабинет, обсудили вопросы. Я ни минуты никогда не ждал – такое ко мне было отношение.

Вспоминаю и другой случай. Когда я приехал в Цхинвал, меня еще до войны пригласил председатель колхоза из Никози. Мол, первый секретарь Горийского райкома хочет с тобой познакомиться. И вместо того, чтобы, как положено, соблюдать предполетный отдых, я из уважения  поехал с ним в Гори. Так этот первый секретарь сорок минут меня в приемной продержал. Хотя в его кабинете не было ни одного человека. Ни одного. Такая напыщенность от величия даже маленькой власти. И разговор был ни о чем. То есть он сразу показал, кто есть кто. Вот такое контрастное отношение.

– Как вы, человек, воспитанный в советских традициях, восприняли то, что происходило на ваших глазах в Южной Осетии?

– Ни один нормальный человек и настоящий офицер не смог бы быть равнодушным к этому безобразию. Это я мягко говорю – безобразию.

– Говорят Шеварднадзе и Дзасохов благодаря вам остались в 1992 году в живых. Это правда?

– В мае 1992 года у меня в кабинете проходило совещание, в котором участвовали представители Грузии, Северной и Южной Осетии во главе с Шеварднадзе, Дзасоховым и Кулумбеговым. Обсуждали, как остановить кровопролитие, а в это время начался очередной обстрел Цхинвала. Шеварднадзе покраснел, а Джаба Иоселиани тут же бросился звонить своим и ругаться. Стрельба на какое-то время затихла. А после они решили поехать в Цхинвал. Торез Кулумбегов объяснял, что не гарантирует безопасности. Но Шеварднадзе все равно поперся. Сначала возле жилого городка была буза, затем на площади, а потом они уже без Дзасохова решили поехать в Тамарашени. И я им дал свой УАЗик. Вдруг узнаю от местных, что осетины поставили пулемет на въезде в город и ждут, когда Шеварднадзе и Иоселиани будут возвращаться. Бегаю, ищу машину. Нашел «Волгу» в штабе гражданской обороны, поехал туда. Смотрю – точно с пулеметом стоят. Вскоре появился там и Сергей Петрович Таболов. Начал им что-то по-осетински говорить. А я сказал: «Если вы сейчас это сделаете, я больше с вами контактировать не буду». И тут как раз появляется мой УАЗик. Шеварднадзе и Иоселиани спасло то, что они, увидев меня, остановились, я запрыгнул на переднее сиденье, и они оказались за моей спиной. Так мы и уехали.

– После достигнутого в июле 1992 г. перемирия Вы сумели вывести свой полк в Россию в полном составе?

– Практически да. Мы партиями отправляли вертолеты. Главным образом, на базу хранения. Восемнадцать вертолетов ушло в Моздок. Вместе с последней группой после введения миротворцев ушел и я. Не обошлось без того, чтобы мои недруги, в частности, тот же Мужиков, в отместку не стали распространять сплетни, будто я эти 18 вертолетов, направленных в Моздок, продал осетинам.

– Как продолжалась ваша должностная жизнь после югоосетинской эпопеи?

– Последнюю группу я перегнал в Кореновск. А там расформированием никто не занимался. Жил в бараке, семью отправил к родителям во Львов. И только когда в полк прилетел зам. Главкома сухопутных войск генерал-лейтенант Соколов, дело сдвинулось. Меня назначили инспектором в Ростов, но в итоге оказался инспектором в Краснодаре. Но там я почти год только числился. А так не вылезал из Абхазии. Как раз, когда была война, когда был штурм Сухума. Потом работал в МЧС года три, но от меня избавились. Сейчас я пилот-инструктор Краснодарского авиаотряда «Панх» – применение авиации в народном хозяйстве.

– А сами летаете сейчас?

– А как же.

– Вы не подсчитывали, сколько за свою летную карьеру сделали вылетов?

– Количество полетов не знаю, а налет у меня – более 7000 часов.

– В Южной Осетии командиру полагалось летать?

– Я летал практически каждый день. А когда был неполетный день, летал для разведки – сверху все видно, особенно зимой.

– И что вы видели?

– Бронетехнику грузинскую. Потом полковник Лукашов запретил мне летать. Мы же подаем заявку на полет. Мол, на меня зуб грузины имеют. Но я пошел по другому пути. Стал фамилию кого-то из офицеров давать, а летал сам под другим позывным.

– Какие у вас остались чувства к Южной Осетии и ее народу?

– Я всегда с благодарностью вспоминаю Южную Осетию. За добро платят добром. А ко мне отношение было хорошее. Что же я буду поворачиваться спиной!? Хотя, скажу честно, осетины мне тоже прикурить давали – ой-ёй-ёй как! Всякие были – и хулиганствующие элементы, и неуправляемые товарищи. Но в целом народ Южной Осетии проявил невиданную стойкость и мужество. Он выстрадал победу.

– А тогда, в начале 90-х, в пожарищах неравной войны вы могли представить, что она придет? Что наступит исторический день 26 августа, и Россия признает Южную Осетию?

– Не буду врать. В полку мне многие говорили: «Командир, зачем париться, все равно ничего из всего этого не будет». А я отвечал: «Будет!» И я счастлив, что такой момент наступил.

*   *   *

Фотодополнение к интервью  «Алексей ВОСТРИКОВ: от курсанта до командира вертолетного полка»  смотрите в разделе «Фотогалерея».