Алан КАЛМАНОВ: «Живопись должна побуждать к размышлению»

Ольга РЕЗНИК

У народного художника РСО-Алания Алана Калманова даже в детстве не было мучительных раздумий на тему, кем быть. Он знал, что станет живописцем, как и его отец – талантливый, самобытный художник, приверженец классического искусства Батр Калманов. Однако у Калманова-младшего свой почерк, свой стиль, своя тайна. Мир его красок не прост. Но ведь и жизнь совсем не проста. В ней, как и на полотнах художника, зримо присутствует вечное, непреходящее духовное начало, переплетающееся корнями с земным, подлинно народным. Даже Лац – живописнейшее местечко в горах Осетии – на полотне Алана Калманова соткано из воздуха и света. Неземная красота словно парит над землей, переходя невидимую грань, за которой открываются тайны мироздания.

Что там за ней, за этой гранью? Художник ставит вопросы и пытается найти на них свои ответы. Сегодня работы Алана Калманова находятся в Северо-Осетинском художественном музее им.М. Туганова во Владикавказе, в частных собраниях России, США, Франции, Испании, Германии. Он – востребованный участник всероссийских, зональных, республиканских выставок, лауреат престижных художественных конкурсов.

– Неужели у вас никогда не было и малейших сомнений по поводу того, кем стать?

– Когда с детства живешь в семье художника, в мире кистей и холстов, представить себя кем-то другим сложно. Еще в раннем возрасте за мной закрепилось прозвище «сын полка», потому что с утра до вечера я обходил все мастерские: то в одну зайду, то в другую. Я практически вырос в Союзе художников. Запах красок – это для меня нечто родное.

Учился я во владикавказской школе № 5, хорошо знал английский. Поэтому у мамы нет-нет да закрадывались «крамольные» мысли на мой счет. Но пример отца и дяди, мужа папиной сестры Мадины, народного художника СССР Виктора Михайловича Орешникова, мастера портрета, не позволял сколько-нибудь серьезно задумываться об альтернативе. К тому же моя старшая сестра, тоже Мадина, уже училась в Академии художеств. В общем, после восьмого класса я поступил в среднюю художественную школу им. Б.В. Иогансона при институте им. И.Е. Репина в Ленинграде. Потом учился в самом институте живописи, скульптуры и архитектуры им. И. Е.Репина в мастерской Андрея Андреевича Мыльникова. Окончил его с отличием. Была возможность поступить в аспирантуру. Но мой педагог Мыльников сказал: «Не протирай штаны. Поезжай домой и работай». Так я и сделал. Тем более что мне передалась папина любовь к Осетии. И я вернулся в родные пенаты.

– Ваш отец, Батр Николаевич, известен как очень ценимый в Осетии, подлинно народный художник. А каким он был отцом?

– Очень добрым. Мы были настолько близки, что папины друзья называли нас «братья Калмановы». Всюду бывали вместе. Даже в ресторан, когда там собирались его коллеги по творческому цеху, отец брал меня с собой.

– Какой кодекс чести художника завещал Вам отец?

– Когда он видел, как я пишу, то говорил: «Алан, не трогай там, где хорошо. Трогай там, где плохо». То, что писал мой отец, всегда было для меня высшим мерилом. Лейтмотивом творчества, главной линией для него всегда была любовь к Осетии. Это он передал и мне. Отец всегда относился с уважением к моим творческим взглядам, к выбору тем, к поиску собственного стиля.

– Кого, кроме отца, считаете своим учителем в высоком смысле этого слова?

– Виктора Михайловича Орешникова – великолепного мастера. Андрея Андреевича Мыльникова, чью мастерскую я заканчивал. Он был очень строг. Требовал с меня больше, чем с других студентов. Во время защиты дипломной работы сказал, что я близкий ему человек. Этим и объяснил свою требовательность. Услышать такое, конечно же, было приятно.

– Вас называют представителем интеллектуальной живописи Осетии. Какой смысл Вы вкладываете в это понятие?

– Скажу так: живопись должна давать пищу либо уму, либо сердцу. Лучше, если есть и то, и другое. Профессионализм – важнейшая сторона любого мастера. Это ум. А вот новый взгляд на вещи, то, что трогает, цепляет и не всегда четко читается, – это сердце.

– Почему во многих ваших работах – неяркие тона, дымка, сквозь которую зритель смотрит на то, что изображено на полотне?

– Мне свойственны пастель, мягкие оттенки. Но это только средства, которые должны работать на главную задачу – донести основную мысль художника. Где-то для ее выражения необходима дымка, где-то что-то яркое, резкое. Все зависит от поставленной задачи. К примеру, в моей работе «Вечер. Осетинская церковь» важна каждая деталь. Там расплывчатость не нужна.

– Но ведь часто бывает так: то, что хотел сказать художник, и то, что увидел зритель, не совсем одно и то же. По-вашему, это нормально?

– Совершенно нормально. Каждый видит мир по-своему. Вот Вы спрашивали об интеллектуальной живописи. В ней очень важно не говорить в лоб. В живописи не место пересказу. Живопись в высоком понимании этого слова должна побуждать к размышлению, должна дать возможность почувствовать, к чему призывает художник. А задача художника, в моем понимании, и состоит в том, чтобы к чему-то побуждать.

– А к чему именно?

– К тому, чтобы сделать человека добрее. Есть вечные, непреходящие ценности. Но в суете жизни мы часто, вместо того, чтобы остановиться, проходим мимо чего-то, что заслуживает внимания.

– Вы пишете в разных жанрах – пейзаж, натюрморт, портрет… Что все-таки вам ближе?

– Для меня главное – чтобы в картине была раскрыта мысль автора. Жанр – это средство достижения этой цели.

– Говорят, что картины, как дети. У вас есть любимые?

– Есть. Это такие работы, как «Оплакивание дерева», «Вечер. Осетинская церковь», «Осень. Джеоргуба».

– Очень интересен, на мой взгляд, и опять-таки загадочен Ваш автопортрет. Почему изобразили только половину своего лица?

– Потому что в каждом человеке две стороны – явная и скрытая. Одна на виду, другая для окружающих – чистый лист.

– В ваших работах присутствует какая-то тайна, зашифрованные сакральные знания, недосказанность…

– В произведениях должна быть недосказанность – не назидание, а призыв к размышлению. Тайна присутствует в нашей жизни. Мы не знаем, откуда пришли и куда уходим.

Искусство будит мысль. Те мелодии, что мне нравятся, вызывают позитивные чувства. После хорошей музыки остается приятное послевкусие, которое делает тебя лучше, чище. Так же и живопись. Кстати, когда я пишу, обязательно делаю это под музыку. Если вещь настоящая, то ее именно слушаешь.

– А какую музыку вы любите?

– Разную – и рок, и джаз. Но обязательно хорошую.

– В Вашем творчестве присутствует тема Беслана. Это, прежде всего,  памятник сотрудникам спецподразделений «Альфа», «Вымпел» и МЧС, погибшим при освобождении заложников, с выведенной на нем надписью «…Вы навсегда в самом сердце Беслана – парни, закрывшие сердцем детей». И картины «Уезжающий мальчик. Памяти жертв Беслана», «01. 09. 2004».

– Пройти мимо этой темы нереально. Делать в лоб – неправильно. Можно только чувствовать. Название «Уезжающий мальчик» говорит само за себя. Масштаб трагедии не поддается рациональному осмыслению.

– Что вы пишете сейчас?

– Много чего. К выставке, посвященной 150-летнему юбилею Коста Хетагурова, написал картину «Мольба». Она тоже об общечеловеческих ценностях.

– В вашем родительском доме стало традицией, что дети идут по стопам отца. А ваша дочь тоже художник?

– Нет, Саша будущий экономист. Сейчас она учится в Питере. Я считаю, что для женщины быть художником – тяжелая доля. Хотя Саша не чужда живописи, она училась в лицее искусств.

– В ноябре вам исполнится 45. Заранее не поздравляют, но что бы вы пожелали самому себе в преддверии этой даты?

– Побольше возможностей отрешиться от повседневной суеты и заниматься творчеством. Помните, как говаривал Пабло Пикассо: «Художнику нужно много денег, чтобы о них не думать». И еще я пожелал бы себе свободы мыслей.

– Всего этого от лица читателей сайта «Осетия-Квайса» желаем вам и мы.

Вечер. Осетинская церковь.

Осень. Джеоргуыба.

Уезжающий мальчик. Памяти жертв бесланской трагедии.

Освященный.

Букет.

Александра.