Единая и делимая

Так и не улаженный конфликт Чечни с Ингушетией по поводу пограничных территорий между этими республиками напомнил, что в РФ существуют внутренние границы, и они рождают немало проблем.

Внутренние пограничные споры для таких обширных и этнически разноплановых государств, как Россия — скорее, закономерность, чем исключение. О том, насколько неразрешимы эти противоречия и есть ли в России собственный опыт урегулирования таких конфликтов, рассказывает профессор Вячеслав БАБУРИН, заведующий кафедрой экономической и социальной географии России МГУ им. Ломоносова.

— Вячеслав Леонидович, такое ощущение, что неожиданный территориальный спор между Чечней и Ингушетией словно отбросил страну в 90-е годы, когда границы были понятием относительным. Власти приложили усилия к тому, чтобы ситуация успокоилась, но хочется все же понять: много ли еще «мин замедленного действия» заложено под внутренними границами РФ и где еще может рвануть?

— Институты национально-территориальной автономии, используемые в РФ, в принципе всегда были источником потенциальных приграничных конфликтов. Особенно такие конфликты обострились после принятия Верховным Советом России в начале 1990-х закона о реабилитации репрессированных народов, подразумевавшего и территориальную реабилитацию, то есть восстановление их автономий в прежних границах. Тогда многие автономии и начали выдвигать претензии на районы, ранее входившие в их состав. Самый кровавый конфликт этого типа развернулся вокруг Пригородного района близ Владикавказа (ныне эта территория входит в состав Северной Осетии). По сути, он привел к гражданской войне между осетинами и ингушами, которые также считают эту землю своей. Из этого числа и нынешний спор между Чечней и Ингушетией.

— Что еще подогревает пограничные претензии?

— Еще один фактор, возбуждающий пограничные споры, это стремление районов с преобладающим русским населением выйти из состава какой-либо национально-территориальной автономии, особенно если этот район был присоединен к автономии позже других. В качестве иллюстрации можно привести ситуацию с Адыгеей. Население этого образования, некогда выделенного из состава русского Краснодарского края, и сегодня на три четверти русское, при этом Адыгея полностью интегрирована в экономическую, транспортную и социальную инфраструктуру Краснодарского края. В похожей ситуации находятся и северные районы Карачаево-Черкесии — некоторое время назад здесь активизировалось казачье движение, выступающее за вхождение в состав Ставропольского края. Здесь даже провозглашались независимые казачьи республики…

— Мы все время говорим о Северо-Кавказском регионе. Почему здесь территориальных проблем больше, чем в остальной России?

— В этом регионе завязаны воедино сразу несколько трудноразрешимых вопросов. Главный из них — земельный вопрос: понятно ведь, что в предгорных и горных районах земля всегда была основной ценностью. И поскольку ведение сельского хозяйства здесь веками регулировалось неформальными клановыми отношениями, найти какое-либо приемлемое для всех сторон окончательное решение вопроса об исторической принадлежности того или иного пастбища практически невозможно. Тем более, когда конфликтные сюжеты заостряются политически — а именно к этому ведет активное вмешательство чеченского лидера, который сегодня хочет позиционировать себя и как общекавказский лидер, способный ставить и решать вопросы федерального уровня.

— А как обстоит дело с границами в остальных регионах России?

— Видите ли, во всей России не сыщется ни одной области, чьи границы оставались бы неизменными на протяжении последних 50 лет. Понятно, что с такой предысторией конфликтные ситуации неизбежны.

— Каковы же все-таки причины этих конфликтов?

— Причины всегда одинаковы: земля и природные ресурсы. Характерный пример: тлеющий до сих пор спор между Калмыкией и Астраханской областью по поводу «Черных земель», где разрабатывается богатое Каспийское нефтяное месторождение. Уместно вспомнить и про спор по поводу принадлежности Норильска между Красноярским краем и Таймырским Долгано-Ненецким автономным округом (на тот момент – самостоятельным субъектом РФ — «О».). Стимулом в этом споре служило наличие в Норильске значительных экономических ресурсов. Напомню: Норильск, а точнее, созданный на его основе Норильский промышленный район, со времени своего основания был передан в административное подчинение Красноярскому краю, но при этом находился на территории Таймыра. По поводу принадлежности Норильска было сломано немало копий, в итоге вопрос был исчерпан на референдуме 2005-го после вхождения всего Таймырского АО в состав Красноярского края.

Есть и другие прецеденты. Например, Сокольский район Ивановской области по итогам референдума перешел в состав Нижегородской области. Меняли свои границы и районы между Костромской и Вологодской областями, между Еврейской автономной и Амурской областями. Но в других регионах, где нет каких-либо мощных экономических стимулов, территориальные споры могут тлеть десятилетиями: к примеру, и сегодня существуют определенные разногласия по поводу некоторых границ в Поволжье — допустим, между Татарстаном, Самарской, Оренбургской, Ульяновской и Саратовской областями.

— Вы упомянули референдумы. Что чаще всего мотивирует людей голосовать за переход из одной области в другую?

— Экономические причины, как правило. Один регион — успешный, с развивающейся экономикой и социальной политикой, другой — отстающий.

— Но раз вы говорите, что все административные границы внутри России за прошедшие полвека поменяли свои очертания, выходит, что сам этот процесс — глобальный. Что его подталкивает, почему границы так нестабильны?

— Его подталкивают экономические факторы, но только глобального характера. Я придерживаюсь концепции, согласно которой изменение административно-территориального деления России происходит в зависимости от инновационных циклов. Иными словами, начиная с эпохи Петра Великого, который в 1708 году впервые ввел в Российской империи принцип административного деления страны на губернии, регионы внутри страны циклически меняли свои очертания и размеры: они то разом укрупнялись, то дробились на более мелкие, а затем вновь сливались в единое целое.

— С чем же все это связано?

— Процесс напрямую связан с управленческими циклами. Потому что в самом основании, фундаменте, если хотите, властной вертикали изначально заложено неразрешимое противоречие, связанное с тем, что для создания более управляемой системы требуется как можно меньшее количество объектов управления, то есть областей или губерний. Но есть обратная сторона: с укрупнением регионов нарастают проблемы управляемости внутри самих губерний. Тогда приходится разукрупнять территории, создавать новые полюса роста, новые региональные центры. Соответственно, возникают сложности вертикального подчинения: с появлением множества региональных столиц общая система управления государством разбалтывается. И тогда начинается движение в обратную сторону — к укрупнению регионов и централизации власти. Поэтому все административно-территориальные реформы у нас носили половинчатый и временный характер: по мере накопления отрицательных импульсов, которые с какого-то этапа начинают перевешивать все положительные импульсы от реформы, процесс реформирования останавливается и запускается прямо в противоположную сторону — до тех пор, пока на другом полюсе не накопится свой заряд негативных моментов.

— То есть реформы в России — как вечный маятник, а границы внутри страны по большей части — плавающие… Скажите, а насколько в этом контексте вообще можно говорить об административно-территориальных рубежах внутри страны? По какому принципу, скажем, проводились разделительные линии между регионами и национальными округами?

— В первые годы советской власти происходило так называемое национально-культурное размежевание: работала комиссия Калинина, и в соответствии с ленинским принципом права наций на самоопределение из состава бывших административно-территориальных образований выделялись национальные ареалы различного ранга. В ряде случаев природная детерминанта облегчала проведение границ, делала их более естественными: там, где была горная местность, как правило, границу вели по хребтам, на равнинной местности — часто по водоразделам речных бассейнов. Это все было очень условно, и границы округов с ареалами хозяйственной деятельности того или иного народа порой абсолютно не совпадали — это и сегодня заметно по границам Ханты-Мансийского или Ямало-Ненецкого округов, где подавляющее большинство населения — русские. Зато вот исконно русские области в европейской части страны во многом сохранили свои исторические очертания со времен древнерусских княжеств — Владимирского, Суздальского, Московского, Ярославского. Оказалось, у русских сохранилась какая-то историческая память о том, где проходили эти границы: вот, скажем, все знают, что к востоку от Московской области будут говорить через «о», а вот в Москве — «акают». К югу будут «гыкать» — говорить с использованием фрикативного «г», а на севере, например в Архангельской области, вообще свой язык, «говоря», хотя и этот язык тоже формально русский. Но еще лучше границы видны при взгляде на атласы автомобильных дорог — границы областей пересекают только крупные федеральные трассы. А вся внутренняя сеть дорог районного значения часто доходит только до границы своих районов и областей — и все, разрыв. И эти замкнутые сами на себе хозяйственные связи испокон веков определяют исторически сложившиеся границы губерний и областей.

— С каким экономическим циклом был связан последний вариант административного деления, который и достался России по наследству от РСФСР в 1991 году?

— СССР пережил несколько этапов пересмотра административных границ, и каждый из них был связан с выполнением актуальных экономических задач. Давайте посмотрим, с чего все началось: после Февральской революции 1917-го Российская империя фактически развалилась на три десятка самостийных территорий с самыми экзотическими названиями: Самарская республика, Дальневосточная республика, Уральские штаты. Причем понятно, что эти государства никак не смогли бы существовать мирно, без кровавого дележа территорий и ресурсов. Исторической заслугой большевиков, разумеется, является то, что они смогли найти эффективный инструмент, чтобы пусть кое-как, буквально на живую нитку, но сшить все эти регионы в одно целое. Принцип опоры на собственные силы регионов сохранился и в эпоху нэпа, когда у государства не было ни сил, ни возможностей активно проводить какую бы то ни было политику. Тогда многие социальные задачи были отданы на откуп местным властям и местному самоуправлению.

Но вот наступают 30-е годы — время великих переломов и сталинской индустриализации страны. Для усиления управляемости страны власти требуются уже более крупные административно-территориальные единицы. И вместо прежних губерний создаются большие промышленные области — скажем, Московская промышленная область включала в себя территории нынешних Московской, Тверской, Тульской, Рязанской областей, части Калужской и Владимирской областей. Но такое деление существовало недолго, а после Великой Отечественной войны ситуация резко поменялась, особенно в западных районах, где все хозяйство лежало в руинах. В такой ситуации уже не требовалось выстраивать вертикаль власти, наоборот, для более успешного восстановления экономики и поднятия периферийных районов требовалась децентрализация полномочий. И власть идет на разукрупнение областей. Так возникли новые региональные центры — например, на стыке нынешних Смоленской, Тверской и Псковской областей была создана Великолукская область со столицей в городе Великие Луки. И таких новообразований было довольно много: Арзамасская область, Грозненская область, Балашовская — последняя существовала на территории нынешней Саратовской области. Дольше всех существовала Великолукская область — свыше 13 лет, в ней успело вырасти целое поколение. Последний же передел границ был во времена Хрущева, когда страна концентрировалась к рывку для построения коммунизма.

— Что же, получается, что именно с этими «укрупненными» для марш-броска к коммунизму административно-территориальными границами мы и вошли в период распада СССР и парада суверенитетов?

— Не совсем так. Вспомним, что еще в конце 80-х, в перестроечные времена, многие регионы по предложению центра стали менять свой статус. Бывшие автономные области в составе краев повысили свой статус до республик, бывшие АССР также преобразовали себя в республики, принимая свои конституции и т.д. Это был новый период разукрупнения, когда административные границы формально не менялись, но менялись статусы территорий.

— В чем же тогда смысл нынешней путинской политики укрупнения регионов?

— Это, естественно, выстраивание жесткой вертикали управления и экономическая консолидация территорий. Выяснилось, что из всех регионов минимум четверть субъектов Федерации оказались просто экономически нежизнеспособны. И их существование стало вступать в противоречие с задачами централизованного государства. Поэтому Коми-Пермяцкий округ вошел в состав Пермской области, преобразованной затем в Пермский край. Следом и остальные национальные округа вошли в состав Иркутской, Читинской, Камчатской областей, в Красноярский край и т.д. Но это был только первый этап укрупнения.

— То есть следует ждать и второго этапа?

— Ну, у специалистов на этот счет разные точки зрения. Я, например, считаю, что логика развития России подталкивает нас к пересмотру статуса многих национальных новообразований — в том плане, что в России должны быть национально-культурные автономии, но никаких экономических, тем более политических функций у этих субъектов России быть в принципе не должно. Потому что современный подход с политической автономией развивает, по сути, местничество и способствует подъему национализма. Не просто национального возрождения, но именно национализма. Достаточно посмотреть на все эти республики, когда многие руководящие должности заняты представителями региональной титульной национальности.

— Возможно, ваши оппоненты возразят, что форсированное решение этого вопроса чревато угрозой распада России…

— Уверен, что нынешней путинской России развал не грозит. Распасться Россия может лишь в одном случае — если к власти придет молодая и национально ориентированная буржуазия. Вспомним европейскую историю: на ранних стадиях капитализма всегда создается национальное государство, которое только годы спустя начинает интегрироваться в мировые экономические модели, создавать там Соединенные Штаты Европы и прочее. Но Россия в ельцинские годы практически моментально перешла в стадию государственно-монополистического капитализма, предотвратив распад и последующее образование некоего конгломерата квазигосударств.

— Тем не менее, как показывают события на границе Чечни и Ингушетии, России еще далеко до единства и всеобщего примирения. Как решать такие острые пограничные конфликты между регионами?

— Вариант всегда один: вести бесконечные переговоры. Договариваться на протяжении 10, 50, 100 лет. До тех пор, пока сам маразм концепции национальной границы не уйдет в прошлое. Когда экономика станет интегральной, а национальной будет только культура.

Владимиром ТИХОМИРОВ
«Огонёк», 08.10.2012