Наш ответ Саакашвили

Можно ли снять кино про Осетию, избежав обвинений в политпиаре

Заканчиваются съемки нового фильма Джаника Файзиева «Август. Восьмого» про войну в Южной Осетии. Джаник — один из отцов-основателей отечественного блокбастера, режиссер, который снял «Турецкий гамбит». Бюджет нового фильма — 15 миллионов долларов. Часть из этих миллионов выделило государство. Корреспонденты «РР» отправились на съемочную площадку, чтобы понять, на какое кино государству не жалко денег.

СЛАВНЫЕ ПАРНИ

Северная Осетия. Ночь. Старая дорога на Грузию, до Тбилиси 200 км. С одной стороны течет холодный Терек, с другой — высятся Кавказские горы, напоминающие качка, напрягшего бицепс перед зеркалом. На дороге лежит перевернутый «Урал», рядом с ним группа людей в пыльной одежде. К одному из них подбегает женщина со списком в руках.

— Вы труп? — спрашивает она.

— Не знаю еще.

— Так уже всех распределили! Где вы ходите?!

Сюжет фильма простой: молодая разведенная женщина едет в отпуск на море со скучным молодым человеком из офисного планктона, а своего сына отправляет к бывшему, чтобы не мешал строить отношения. И вдруг — война: Грузия нападает на Южную Осетию, Россия стремится на помощь, кругом хаос и неразбериха, сын, естественно, теряется, мать отправляется на его поиски. Кроме слез и любви бюджет предполагает танки, взрывы и стрельбу. Премьера в конце февраля, как раз перед президентскими выборами.

— От кого поступил заказ на этот фильм? — спрашиваю я у Файзиева.

— У меня была заявка, которую я показал людям, принимающим решение, — говорит он. — Они сказали, что как раз ищут историю, которая бы рассказывала об этой войне.

— Эти люди были из государственного сектора?

— Да. Причем меня удивило, что они приняли заявку. Видимо, им хватило широты взглядов в гуманистическом понимании, чтобы отнестись к этому как к новому шагу в нашем кино.

— А кто эти гуманные парни?

— Не знаю, я же не общаюсь с ними напрямую.

— Но как-то же вы их себе представляете? — очень хочется услышать что-нибудь про черные костюмы и блокираторы памяти: все-таки кругом кино.

— Я же считаю, что моя заявка была умной, — Джаник старается никого не обидеть. — Судя по тому, что они ее приняли, люди умные.

— Ваш фильм выйдет в феврале, за несколько дней до выборов. Думаете, эти славные люди как-нибудь связывали премьеру с выборами?

— Думал об этом. Все ж понимают, что кино — вещь такая, что за конкретную дату его окончания никто поручиться не сможет. Мы сейчас на месяц опаздываем. По нашему расписанию мы уже должны закончить съемки. Нарвались на аномально холодную весну в Абхазии. И из 90 съемочных дней 45 шли дожди. Поэтому они, умные люди, понимают, что такой большой проект выпустить к конкретной дате практически невозможно. Не знаю, насколько для них принципиально, чтобы мы вышли в феврале.

Съемки — смертельно скучный процесс. Вот снимается сцена, в которой героиня пытается остановить автобус с беженцами: в нем, как ей кажется, едет ее сын. Хлопушка отщелкивает пятьдесят девятый дубль. Мимо бежит женщина с криком: «Подождите! Тёма!» Спецназовец командует водителю: «Стой!» Героиня смотрит на ложного Тёму, мальчик в очередной раз делает испуганное лицо. Первые полчаса интересно, остальные восемь часов не знаешь, чем себя занять. Рядом стоят два осетина в бронежилетах и с автоматами.

— Вы актеры? — спрашиваю.

— Не, мы — полиция. У нас там пост, — указывают они куда-то в темноту.

— Я как раз в ночь с седьмого на восьмое вышел, — заводит один из полицейских, — в сторону Грузии русские войска шли. Здесь, в ущелье, зенитку поставили, чтобы самолет на дорогу не зашел. Жуть была страшная. Там же родственников у всех полно. Потом в обратную сторону беженцы потянулись. Я туда в командировку ездил. Грузины, как немцы, вошли — всех подряд расстреливали. Куча трупов. Столько такого, что и смотреть нельзя, — полицейский прерывает рассказ, разглядывает пластиковый стаканчик у меня в руках. — А нам кофе нальют?

— Конечно, у вас же настоящие автоматы.

БОЛЕЗНЬ РОСТА

В два часа ночи откуда-то со скалы громкоговоритель подает оптимистичную реплику: «Сейчас будет обед». Съемочная группа потянулась к полевой кухне, снова можно поговорить с режиссером.

— Американский фильм «8.08.08» смотрели? — спрашиваю я.

— Я начал его смотреть, но бросил. Мне он показался скучным. Жалко, что так много денег потратили на ерунду. У фильма нет никакого будущего, его никто не захочет показывать и никто не захочет смотреть.

— Для чего вообще такие фильмы делаются?

— Это был ответ на фильм «Олимпус Инферно».

— Ваш фильм тоже будет ответом?

— Думаю, что тем людям, которые захотят дискутировать на эту тему, не запретишь это делать. Но мне кажется, что зритель будет смотреть его из-за художественной составляющей.

— Сколько должно пройти времени после такого события, как война, чтобы его можно было безболезненно превращать в художественное произведение?

— Никто этой цифры не знает. Отвечать на вопросы и делать выводы — это не задача художественного кино. Для этого есть политологи, социологи и прочие.

— А как понять, что уже настало время приглашать зрителя платить деньги за войну как за развлечение?

— Черт его знает. Не существует такой формулы, по которой все это можно рассчитать.

— То есть нужно сердцем чувствовать?

— Если бы я сердцем не чувствовал, я бы не взялся за это. Но мне-то кажется, что сегодня 90% населения воспринимают эту тему, одновременно и зная и не зная, что произошло. Мы провели большое социальное исследование, чтобы понять, что люди знают об этой войне и что они про это думают. Относятся совершенно спокойно. Не негативно. А в среде интеллигенции, среди моих коллег и пишущей братии существует изначально негативное отношение ко всему, что делает власть. К любой официальной позиции. И на мой вопрос «А ты читал что-нибудь по этой теме?» они отвечают, как правило, «нет». С чего тогда ты делаешь вывод, что это плохо? Выясняется, что пресловутое «я знаю» равно тому, что он не знает ничего. Я точно понимаю, что люди, которые ленивы в получении правдивой информации, будут априори подванивать по этому поводу.

— Не боитесь, что потом будут говорить: «Джаник Файзиев снял кино для нового президента»?

— Если Джаник Файзиев будет заниматься припудриванием президентских яиц, то, конечно, так скажут, и будут правы. А если из фильма этого не будет следовать, и люди просто придут и посмотрят интересную историю, то никто ничего не скажет.

— В фильме будет такой персонаж — президент?

— Там есть люди, принимающие решения.

— С обеих сторон? Персонаж, напоминающий Михаила Саакашвили, тоже будет?

— Нет. Из власти там не будет ни американцев, ни грузин. Только наши чиновники, руководители и военные. Потому что нужна картина мира, нужно, чтобы было понятно, что именно происходит. Мы-то историю рассказываем глазами героини — соответственно, видим не выше забора, который стоит перед ней. Чтобы понимать масштаб происходящего, нужны люди, стоящие повыше.

Тут режиссер прерывается, его интересует другой вопрос.

— А если представить себе, что Джаник Файзиев снял проправительственный фильм, — говорит он, — это само по себе негатив?

— Ну, вы же сказали, что в кругу ваших знакомых все, что связано с властью, воспринимается негативно.

— Но мои друзья и знакомые — это меньше одного процента потенциальной аудитории фильма. На кого нам ориентироваться?

— Думаю, определенная проблема доверия у вас возникнет, если фильм будет ассоциироваться с заказом правительства.

— Здесь такая история. Пока мы снимали фильмы, которые тихо-скромно собирали в прокате пять-семь миллионов долларов, на нас не обращали внимания. Как только мы ориентируемся на планку выше 20 миллионов, мы автоматом становимся достоянием общественности. Огромное количество людей будет считать своим долгом оттоптаться на фоне этого явления. Нужно принять как факт: люди говорят. И говорят такое, что за годы у меня выработался иммунитет к этим словам. Помню, по «Турецкому гамбиту» у нас была дискуссия с историком, который насчитал 25 исторических ошибок, — его подняли на щиты, бегали-носились с ним… Но в фильме «Гладиатор», который я считаю одним из лучших фильмов последних десятилетий, историки насчитали 227 ошибок. Ну и что? Слава богу, история — это не кино, которое подразумевает вымышленное пространство и время. Главное слово — «вымышленное». Это я к тому, что люди обожают быть сопричастными большим событиям. Если мы станем таковым, то количество гадостей в наш адрес будет прямо пропорционально успеху.

К утру искать следы государственной пропаганды в фильме «Август. Восьмого» надоело. Ну да, правительству нужно высказаться перед нами по поводу Южной Осетии. Наш ответ Саакашвили будет простым: мы — молодцы, а он — нет. И, конечно, там будет хороший русский герой, который всех спасет. Ну и пусть. Уже просто хочется, чтобы такой герой был хотя бы в кино. И чтобы в него можно было верить хотя бы на протяжении пары часов.

— Вы изначально предполагали, что военный фон принесет фильму коммерческий успех?

— В общем, да. Я изначально хотел сделать коммерческое кино. Мне просто скучно делать авторские фильмы с долгими паузами. Когда я был совсем юным и учился во ВГИКе, мы в это играли, и я много таких фильмов снимал. Даже получал призы. А потом понял, что поэтический кинематограф — это прибежище для людей ленивых и неталантливых. И чаще всего мало понимающих, что такое кино.

— Вы сейчас замахнулись на нашу священную корову — Тарковского?

— Это другое. Есть Тарковский, а есть те, кто пытается снять «фильм Тарковского». Феллини как-то сказал, что образ — это вещь, которую можно украсть. Появляется умный, талантливый режиссер, который делает по-настоящему талантливые вещи. Он создает набор приемов, которые входят в основу киноязыка. Их очень легко имитировать.

— Тарковский и Феллини были бы сейчас коммерчески успешными?

— Я не думаю, что они и в свое время были коммерчески успешными. Совокупно, учитывая время, фильм «Андрей Рублев» стал самым прибыльным проектом советского времени. Он не состарился, его интересно смотреть и сегодня. Он оказался конвертируемым, поскольку изображал определенный сегмент русской жизни. Но вот Феллини никогда не был коммерчески успешным. Он появился на пике гигантской волны интереса к кинематографу. Сегодня аудитория и киноязык сильно изменились. Когда-то «Римские каникулы» овладевали умами всего земного шара. Сегодня это невозможно. Хотя бы потому, что кино превратилось в индустрию для подростков. Туда редко ходят взрослые люди или семейные пары. Поэтому фильмы становятся такими аттракционными. От этого никуда не деться, мы обязаны в это играть.

— И что же сейчас востребовано?

— Очень просто: давайте смотреть рейтинги. Если фильм сделал кассу — значит, его нужно обсуждать. Если он кассу не собрал, то это не предмет для делового разговора. Где-нибудь за кофе — пожалуйста. Всерьез обсуждать некассовое кино вредно. Если мы хотим, чтобы у нас была какая-то индустрия, существовали такие профессии, как кинорежиссер, кинооператор, реквизитор, гример и так далее, мы обязаны научиться делать кино, которое будет хотя бы себя окупать.

— Мы должны учиться у американцев?

— А у кого еще?

— Почему же тогда те фильмы, которые вроде бы сделаны по всем основным лекалам голливудского кино, на выходе получаются ерундой?

— Это болезнь роста. Надо пережить. Первый блин комом — это формула, которая работает так же, как и формула американского успеха. Нужно учиться, но, прежде чем ты чему-то научишься, ты сделаешь кучу ошибок. Которые мы сейчас и совершаем.

— Но за кино же всегда кто-то платит. Готовы ли инвесторы вкладывать деньги, чтобы вы сделали ряд ошибок?

— У нас есть куча различных промышленностей, и мы везде не впереди планеты всей. Кино, как и любая другая индустрия, ничем не отличается от производства мыла или тракторов. С этой точки зрения мы все учимся. Вся наша страна. Нетипичные задачи люди научаются решать тогда, когда они умеют решать типичные задачи.

— А на что будет похожа наша индустрия кино, если она когда-нибудь сформируется?

— Сначала в любом случае на Голливуд — как на уже существующую модель. Изобретать какие-то свои производственные модели просто неразумно и дорого.

ПРИГОВОР

Я все время строю в голове башни из пятнадцати миллионов долларов. Понимаю, что не мои, но не хочется, чтобы они вылетели в трубу.

— Какими должны быть кассовые сборы, чтобы окупился «Август. Восьмого»?

— Тридцать миллионов, — признается Джаник. — Хотя у аудитории возникло недоверие к отечественному кинопрому. Поэтому, по моим ощущениям, совокупно мы выступим неплохо, но бокс-офис не будет запредельным. Я думаю, что итоговая цифра будет в районе двадцати.

— Не обидно делать заранее приговоренный проект?

— Сегодня двадцать миллионов в России на отечественном фильме — это хороший показатель. Поэтому приговоренным я проект не считаю. Хотя за медленное

развитие нашего кино обидно, конечно. А что делать? Мы же не можем с вами одним-двумя фильмами повлиять на кинопроцесс в целом.

— Вы могли выбрать менее затратный проект.

— Они дают меньшее ощущение большого стиля. Не бывает кино областного уровня. Мы интегрированы в мировой кинематограф и являемся частью мирового кинопроцесса. Мы стали пятым рынком по кинопрокату. Сейчас все премьеры проходят только с присутствием звезд, а звезд продюсеры отправляют только туда, где можно отхватить большие и жирные куски. Поэтому хочется, чтобы то, что мы делаем, хотя бы по текстуре было похоже на рыночный продукт. Это можно сделать только с большими технологичными съемками. Иначе современная аудитория нас просто не разглядит.

— Почему вы про вампиров кино не снимете? Они сейчас популярны, — хочется как-то снизить патриотический градус беседы.

— Не верят нашим вампирам, — пожимает плечами Джаник. — Наверное, можно упереться рогом и придумать про них, но американцы это делают богаче. Если я вдруг сейчас начну снимать про вампиров, у меня получится нелепо.

— Может, про Кинг-Конга или Гарри Поттера? Чтобы интересно было и не заумь?

— Я бы с удовольствием снял «Гарри Поттера». Каждый раз, когда иду на него, ругаюсь: «Бля-я-я, вот дали бы мне возможность, я бы снял!» Но надо было родиться в другой стране.

Перекрытая для съемок дорога на время перерыва открывается. Мимо нас едут довольные осетины. Есть у кино такая волшебная особенность: даже если ты оказался только случайным свидетелем съемок, тебе почему-то становится радостно. Рядом с Джаником останавливается «девятка».

— А че тут? — высовывается из окна счастливый парень.

— Кино. — Джаник на всякий случай осматривается вокруг.

— А че за кино?

— Хорошее кино.

— Очень хорошее кино?!

— Просто хорошее.

— Бог в помощь. — «Девятка» газует и исчезает за перевернутым «Уралом».

Андрей МОЛОДЫХ,
журнал «Русский репортер», 7.09.2011