Писатель Тимур КИБИРОВ: «Эстетизация зла идет семимильными шагами»

На прошлой неделе Тимур Кибиров был награжден премией журнала «Знамя» за опубликованный летом на страницах этого издания роман «Лада или Радость. Хроника верной и счастливой любви». О том, почему поэт вдруг решил обратиться к прозе, и о том, какие претензии у него накопились к творческой интеллигенции, Тимур КИБИРОВ рассказал «Новым Известиям».

– Тимур Юрьевич, когда вы находитесь в творческом процессе, вас не раздражает быт, домашние и вообще все, что вокруг?

– Когда в тебе что-то вызревает, ты находишься в том блаженном состоянии, когда тебя ничего не раздражает. Напротив, все помогает. У нелюбимого мною Ницше есть замечательное определение состояния вдохновения: это когда все вещи вырастают в символы. Все становится глубже. А вот когда в тебе ничего не вызревает, тогда возникает страшный соблазн считать, что тебе не пишется из-за каких-то бытовых неудобств. Ты сам себе лжешь, что не пишешь из-за того, что живешь в однокомнатной квартире с семьей, котами и собакой. А вот если бы ты жил в Ясной Поляне, то написал бы «Войну и мир». Все это уловки, потому что, когда пишется, пишется везде. И наоборот. Опасность в другом: можно не заметить, что все кончилось, и продолжать строчить. И примеров тому огромное количество. Надо бы замолчать, а шарманка все крутится. И ужас в том, что то истинное, что человек когда-то написал, под валом пустых самоподражательных текстов тускнеет и становится незаметным. Увидеть это самому трудно. Я написал книгу, и мне она нравится, иначе я бы ее не публиковал. Насколько мою радость разделит читатель, одному Богу известно.

– Вы пишете обо всем или есть своего рода «зоны молчания», что-то, о чем вы не хотите говорить с читателем?

– Я уверен, что в каждом из нас есть такие зоны сознания, которые не то, что нельзя описывать, а должно подавлять и истреблять. Поэтому в отличие от некоторых моих коллег я не считаю, что все, что происходит под корой моего головного мозга, достойно запечатления в художественных текстах. Я человек с очень жесткой автоцензурой. Уверен, что без нее вообще не бывает писателей. Вопрос, каким описывать мир, это вопрос веры автора, а не мира. Если я считаю, что мир отвратителен, то я буду искать тому доказательства. Если я уверен, что мир создан замечательно, то я буду обращать внимание на его лучшие стороны. Жизнь дает одинаковое количество поводов восславить Бога и вбить гвоздь и повеситься. Все дело в выборе.

– То есть каждый из нас может создать себе тот мир, который он придумает?

– Скорее, который он вычленяет. Вообще, я не имею в виду, что нужно закрыть глаза на ужасы. Им просто нужно указать свое место. В центре мироздания, на мой взгляд, истина, добро и красота.

– Вы можете это аргументировать?

– Нет, не могу. Это вопрос веры. Я так чувствую. Хотя есть люди, которые чувствуют иное. Есть сатанисты. Подозреваю, что их будет становиться все больше и больше. Эстетизация зла, которая началась очень давно, идет вперед семимильными шагами. Зло приобретает все более привлекательные черты, и для этого много постаралась творческая интеллигенция. Из всех десяти заповедей осталась как бы нетронутой только «Не убий». Все остальные попраны… И поэтому поклонение отцу лжи кажется все более привлекательным. Это могущество, гордость, сила. Все же хотят быть горделивыми! А смиренными – никто не хочет. Это началось не сейчас, но сейчас это становится массовым сознанием. Если бы парижские «проклятые поэты» увидели сериалы, которые смотрят наши бабушки с внуками, они пришли бы в ужас и встали бы на защиту ненавистной им христианской морали.

– Ваш роман – это ваше сопротивление?

– Это робкая попытка показать, что можно иначе. Моя сентиментальная история про любовь старухи к собаке, конечно, провоцирует на высказывания. Например, я услышал, что она написана старой девой, а не взрослым мужчиной. На что я отвечу столь любимым мной Льюисом, который сказал по подобному поводу, что не видит ничего плохого ни в старости, ни в девичестве. Я сознательно собирался писать «несовременный» в этом смысле роман. Я не согласен с тем, что это должно быть что-то чрезвычайно мрачное, безнадежное и чаще всего слегка похабное. Несмотря на то что поводы для того, чтобы именно так описывать нашу жизнь, есть. На самом деле этих поводов ровно столько, сколько было, когда Пушкин писал «Повести Белкина». Тут дело не во времени, а в установках автора, как я уже говорил.

– В поэзии, можно сказать, вы защищены признанием, а, взявшись за прозу, вы стали уязвимы для критики…

– Во-первых, мне интересно было пережить уже забытое чувство волнения, с которым я писал свои первые стихи. Интересно делать то, что ты делаешь впервые. Но это не самое главное. Просто вся эта история довольно давно меня мучила, уже лет десять, и я даже подумывал передать ее поэмой, но понял, что это должна была быть все-таки проза.

– Ваша героиня феноменально честна. На ее счастье, она живет в глухой деревне. Вы можете себе представить подобный персонаж в реалиях Москвы?

– Думаю, что да. Совсем недавно такие люди были. И это не обязательно связано с традицией православия, это связано с той предыдущей, досоветской культурой, когда у людей на полуинстинктивном уровне были жесткие понятия того, что достойно, а что недостойно. Надеюсь, такие люди есть и сейчас. Думаю, праведники никогда не вписывались гармонично ни в какую структуру бытия. Сейчас их количественно меньше, но пока мы остаемся людьми, они будут. Насколько им сейчас сложнее? Не думаю, что им было вольготнее в тридцатые–сороковые. У каждого времени свои ужасы и свои соблазны.Поэт Тимур КИБИРОВ родился 15 февраля 1955 года в городе Шепетовка (Хмельницкая область Украины). Окончил историко-филологический факультет МОПИ. В печати дебютировал в конце 1980-х годов со сборником «Общие места». Выпустил ряд сборников, в частности «Стихи о любви», «Избранные послания», «Три поэмы» и другие. В 2008 году стал лауреатом премии «Поэт».

Веста БОРОВИКОВА,
«Новые Известия», 17.01.2011