Марик ЛЕЙКИН. Владикавказский опер. Часть 3

Дело Каплана

Пенсионер российского значения

Шел бурный 1995 год. Собственно, каждый из горбачевско-ельцинских годов можно считать бурным. Перестройка, поначалу с интересом воспринятая, под гнетом всеобщего товарного дефицита и бесконечной политической болтовни быстро выдохлась, похоронив вместе с собой своего создателя. А пришедшая ей на смену псевдодемократия, как бутылка шампанского, с набранной высоты разбилась на тысячи брызг, породив кровавые конфликты, социальное расслоение общества и тотальную вседозволенность.

Лев Вениаминович Каплан, которому зимой 1995-го исполнилось ровно 70 лет, не переставал удивляться происходящему вокруг и всякий раз задавал себе вопрос: что же будет завтра? Он каждый вечер смотрел телевизор, который порой порождал в нем еще больше сумятицы мыслей, а днем штудировал прессу, которая также не давала ему однозначных ответов.

В его газетный рацион входили «Известия», «Комсомольская правда» и «Северная Осетия», которую он, покупая в киоске, называл по старинке «Соцосетией», то бишь «Социалистической Осетией». По пятницам ему оставляли «Московские новости», которые поступали во Владикавказ на третий день после выхода в свет.

Какие бы жаркие политические баталии ни происходили, летом больше всего думается о погоде. А конец августа после знойного июля казался блаженным. Несколько получасовых дождей освежили Владикавказ, яснее высветили очертания величественной Кавказской гряды – настолько, что по утрам Столовая гора выглядела ужасающе близкой.

Каплан любил погожие, теплые дни и тогда поздним утром выходил из квартиры в пятиэтажном доме по улице Кутузова, доезжал до площади Штыба, покупал газеты, проходил мимо Дома правительства и направлялся в городской парк. Там он выбирал уединенное местечко, включал принесенный с собой допотопный транзистор, доставал из кармана очки и принимался читать.

Я вышел из здания министерства внутренних дел, куда заглянул выяснить, как продвигается оформление моих документов о завершении милицейской службы. Решил, как свободный человек, у которого впервые за много лет не было срочных дел, прогуляться в парке. Шел по его дорожкам и думал, до чего же хорошо в тени шелестящих листьями деревьев, и каким контрастом по сравнению с этим блаженством стала наша повседневная жизнь.

На одной из скамеек возле пруда, где с недавних пор перестали водиться лебеди, которых перестреляло хулиганье, сидел пожилой человек. Под тихо льющиеся звуки радио он читал газету «Северная Осетия». Меня удивило, что пенсионер углубился во внутренние страницы. Многие обычно их в лучшем случае просматривали, не без оснований считая, что самая интересная информация всегда печатается в конце газетного номера. Подойдя поближе, я разглядел во внимательном читателе знакомые черты и узнал его.

– Здравствуйте, Лев Вениаминович, – поприветствовал его я. – Что вас так заинтересовало?

Он отложил газету, посмотрел мне в глаза, и я понял, что он тоже узнал меня.

– Здравствуйте, Михаил Леонидович, – ответил он ровным, спокойным голосом. – Вот читаю статью о нашей электронной промышленности.

Поблизости никого не было. Но если бы кто-то посмотрел на наши взаимные приветствия, то непременно подумал бы, что встретились не сотрудник уголовного розыска и матерый рецидивист, а разные по возрасту, но добрые приятели. Не помню, что именно, но я еще о чем-то спросил его, произнеся дежурную фразу. Получив ответ ровно такой же, каким был вопрос, мы распрощались.

Через несколько дней я вновь оказался в министерстве. Кадровика на месте не было, его вызвало начальство, но зато я столкнулся в коридоре с Маирбеком Гатагоновым, начальником уголовного розыска республики. Когда я рассказал, кого встретил в парке, он нисколько не удивился.

– Я тоже на днях натолкнулся на Каплана. В трамвае, – рассказал он.

– А что начальник в трамвае делал?

– Вот в воскресный день к родственникам ехал, и тут увидел его. Он сидел, держа на коленях транзистор.

– А он узнал?

– Конечно. И был польщен, что я, полковник, с ним поздоровался за руку.

– За руку!? – вырвалось у меня.

– Он постарел очень. Ты разве не заметил? Видно же, что Каплан уже не у дел. Теперь он пенсионер российского значения.

– Российского?

– Сначала был союзного, а теперь – российского Ты разве забыл, что он инвалид войны? И что у него непревзойденные пробивные способности?

– Так-то так. Но сколько кровушки этот герой-фронтовик попил!

– Ну, мы тоже ему и его дружкам спокойной жизни не давали.

После таких слов и обмена впечатлениями от неожиданной встречи мне ничего не оставалось, как подчиниться неотвратимо нахлынувшим в моем пробудившемся сознании воспоминаниям.

Ударник советской почты

В начале 70-х главпочтамт во Владикавказе располагался на ул. Горького, 14, там и сейчас отделение связи. В предпраздничные дни здесь всегда был большой наплыв посетителей. Горожане закупали пачками поздравительные открытки, отправляли телеграммы, самые неугомонные еще и звонили в другие города Союза из находящейся рядом телефонной станции. Но с любым количеством клиентов почтовые сотрудники справлялись. Не в последнюю очередь и потому, что здесь работало много опытных, досконально знающих свое дело специалистов.

Альфия Айратовна Абагишева уже четырнадцатый год возглавляла отдел по сортировке и отправке корреспонденции. Сюда ее перевели как одного из самых перспективных работников, доросших до заместителя начальника почтового отделения. С пышной высокой прической – модой тех лет, хорошо сохранившаяся 47-летняя женщина, которой мало кто давал больше сорока и на которую еще ой как заглядывались мужчины, была в работе строгой и пунктуальной почтовой дамой. Она не терпела опозданий подчиненных, считала на службе святым слегка модернизированный ленинский принцип «То, что нужно сделать сегодня, не откладывай на завтра!», который часто повторяла в конце рабочего дня.

Во вверенном ей отделе Альфия Айратовна быстро навела образцовый порядок. Она всегда первой приходила на работу и уходила последней, изо дня в день показывая пример государственной дисциплины, за что ее регулярно удостаивали звания ударника коммунистического труда, ввели в профком и даже подумывали (при получении разнарядки из райкома) избрать депутатом райсовета.

У Абагишевой в самом что ни на есть прямом смысле все было разложено по полочкам: отправляемая корреспонденция жестко сортировалась в специально сделанные по ее заказу ячейки из цельного дерева, подразделявшиеся на очень большие, большие, средние и маленькие. Вся эта стена выглядела как огромных размеров книжный шкаф с бесконечными рядами, где вместо книг царствовали простые и заказные письма, открытки и бандероли.

Здесь же, но отделенный от остальных довольно массивной деревянной перегородкой, находился отсек государственной и специальной корреспонденции. Кабинет Абагишевой находился внутри этого большого помещения и отделялся от главного терминала не стенами, а толстыми витринными стеклами, так что заведующая всегда могла зорко наблюдать за всем происходящим в ее хозяйстве.

На ее большом массивном столе был столь же массивный телефон цвета слоновой кости. И хотя на нем не было герба СССР, он в точности имитировал аппараты спецсвязи, которые полагались большим начальникам государственного ранга. Откуда умудрилась достать такой телефон Абагишева, так никто и не узнал. Но когда раздавался звонок, она, еще более приосанивавшаяся, выглядела со слоновой трубкой в руке как весьма и весьма важная персона. А поскольку звонили ей не очень часто, то образ статс-дамы Абагишевой не надоедал.

Участковый, влюбленный в «Волгу»

Александра Карданова все сослуживцы называли просто Аликом. Он был состоявшимся участковым, обстоятельным, знающим законы и психологические уловки. Обладал он и таким важным качеством, как профессиональная интуиция: он почти всегда предвидел, где может таиться потенциальная опасность на вверенном ему участке и принимал превентивные меры. И хотя за двадцать лет службы Алик дотянул только до капитана, его все уважали за одержимость в работе и человеческую притягательность. Он всегда был душой компании. При том, что работал в Ленинском РОВД, такое же мнение о нем сложилось и в Промышленном. Пил он в меру, а когда было много дел, то и вовсе отрешался от земных радостей.

Алик был увлечен работой. Он не уставал от главной своей обязанности – много передвигаться и быть всегда в гуще людей и событий. Была у него давняя мечта – обзавестись машиной. Карданов был заядлым автомобилистом, и, если случалось с кем-то ехать, то почти всегда просил дать возможность порулить.

Весной 73-го у Алика случился настоящий праздник. Он купил новенькую «ГАЗ-21», что по тем временам было большим событием. Тем более, что «Волга» эта была не простая. Другой такой красавицы во Владикавказе больше не было, а в родной Чиколе она и вовсе произвела фурор. Сделанная на экспорт, изумительно насыщенного небесно голубого цвета снаружи и с отделанным салоном внутри, она производила впечатление заморского дива, от которого невозможно было оторвать взгляда. Сейчас, когда один ясный день сменял другой, машина была особенно хороша: отполированная до совершенного блеска, она вместе с мчащимся вперед оленем на капоте сияла в солнечных лучах. Когда он, словно на дорогом арабском скакуне, подъезжал к родному Ленинскому райотделу, его коллеги, если случалось, что срочных дел не было, выходили погреться на солнышко, хвалили машину и смотрелись в нее, как в зеркало. Они делали вид, что заботятся о своей внешности, потому как знали, что каждый такой порыв – бальзам для товарища, безумно влюбленного в своего «железного коня».

Алик уже несколько месяцев, приезжая на «Волге» на службу, аккуратно ставил ее рядом с райотделом в одном и том же месте, которое с недавних пор никто никогда не занимал. Завершив дела, он с достоинством шел к своему хромированному другу, заводил мерно работающий мотор и неспешно уезжал.

Где и как раздобыл такую машину Алик, никто не допытывался. Но, зная его настойчивый характер, можно было предположить, что он мобилизовал все возможные ресурсы свои и своих родственников, чтобы заветная мечта стала явью. Говорили, что он даже не доверил никому перегонять «блатную» машину, а лично отправился за ней на автозавод в Горький. Еще говорили, что его путешествие из города на Волге в город на Тереке продолжалось почти трое суток: Алик был с машиной ласков, как с любимой женщиной, на обгоны не шел и не позволял себе ехать по трассе со скоростью больше 80 км.

Во Владикавказе он также трепетно оберегал «Волгу» от нарочитого вмешательства, всегда держа ее в поле зрения. А подходя к машине, даже если это был трудный день, все Карданову виделось в оптимистичном свете. Когда он садился в салон и обхватывал руками рифленый руль, это были для него самые счастливые мгновения.

Недобитая контра

Рюмочная на проспекте Коста была незатейливой, точно соответствуя своему названию. Но она пользовалась недурственной репутацией среди пьющей публики Владикавказа. Во-первых, она была расположена в удобном месте – всего в одной остановке от автовокзала. А во-вторых, хозяйка алкоголя – Жаннетта Бабочиева, которой по ошибке вписали в паспорт лишнюю букву «т», никогда не была уличена в самом страшном, по мнению любителей нетрезвого образа жизни, преступлении – она не разбавляла водку и вино, как и не подменяла марочный коньяк на трехзвездочный. По крайней мере, для постоянных клиентов.

Здесь подавали спиртное в любых объемах, начиная со стопки, и потчевали простенькой, но отборной закуской – вы, например, могли выбрать под водочку соленый огурец бочковой или вкусно хрустящий огурчик. А к коньяку попросить тонко нарезанные ломтики лимона и плитку шоколада. Могли, если были голодны, заказать порцию сарделек, к которым горчица и хлеб прилагались бесплатно.

Тем не менее, Юрий Каплан всегда приносил закуску с собой. Неизменно опрятный, в строгом деловом костюме и с папкой, он приходил в рюмочную два-три раза в неделю после обеда. Он разворачивал из фольги два тонко нарезанных ломтика пьяняще пахнущего бородинского хлеба, который он покупал у проводников фирменного поезда «Осетия», и такие же тонкие кусочки осетрины, которую изредка заменяла красная икра. Затем медленно выпивал одну пятидесятиграммовую рюмку водки «Московской», после чего делал глубокий выдох и какое-то время сидел неподвижно, подперев голову ладонью, чуть прикрыв глаза и ритмично вдыхая специфический аромат питейного заведения. Закусив, он доставал серебряный портсигар с монограммой, аккуратно брал из него сигарету и со смаком затягивался. Он курил только «Космос» и только кишиневский, убежденный, что его московский табачный собрат, изготовленный на фабрике «Ява», все-таки не дотягивает до молдавских высот.

Жаннетта всегда с восхищением наблюдала за неизменным ритуалом Каплана. С тех пор, как он два месяца назад появился здесь, она ему симпатизировала, потому что уважала тех, кто пьет «интеллигентно» – постоянно и понемногу, получая от выпивки наслаждение. Бабочиева знала его привычки, початую бутылку «Московской» держала в холодильнике, после обеда, примерно в половине третьего, доставая ее оттуда, чтобы к приходу Каплана водка была в оптимальной кондиции. Она не забывала этого делать, потому что хотела угодить и знала: для тех, кто разбирается в спиртном, истинное наслаждение – пить водку охлажденной до 7-8 градусов.

А еще она прониклась к нему уважением, когда он, как бы, между прочим, рассказал, что работает в комитете партийного контроля республики, и ему, как куратору, часто приходится бывать в этом районе города. «Осетринка, скорее всего, у него из обкомовского буфета», – думала всякий раз, глядя на Каплана, Жаннетта. Слово «обком» оказывало магическое воздействие на всех, и буфетчица не была исключением.

Каплан жил неподалеку, в двухкомнатной квартире на втором этаже пятиэтажного дома в районе 33-й школы. Здесь, на улице Краснодонской, в окружении частных домов, несколько лет назад построили три пятиэтажки, которые состояли на балансе квартирно-эксплуатационной части Владикавказского гарнизона. Престижный второй этаж ему, ветерану Великой Отечественной войны, дали за инвалидность, которую он всякий раз подтверждал на очередной медкомиссии. Несмотря на грозные вердикты, среднего роста, подтянутый, аккуратный, Каплан в свои 47 лет выглядел солидным и весьма импозантным мужчиной.

По паспорту он был Львом Вениаминовичем, но люди из преступной среды и близкие, а он жил с женой и дочерью, называли его Юрой. Соседи не спрашивали о странной двойственности, объясняя это тем, что так, наверное, пошло с детства. Привлекательного и вежливого инвалида они знали мало, но уважали за то, что он никогда никому не мешает. Компаний у него не собиралось, музыка по ночам в квартире не играла, да и сам Каплан не куролесил: никто не видел его пьяным или несдержанным. Он всегда выходил из дому поздним утром, шел на набережную Терека, прогуливался до Чапаевского моста, после чего поворачивал обратно. По дороге заходил в магазин, покупал продукты и шел домой.

Он шел по двору, всегда здороваясь с сидящими там с утра до вечера старушками и с мужчинами, уже вышедшими забивать «козла». Когда один из них, старый коммунист, названный в честь классиков Маркленом и вступивший в партию во фронтовом окопе, бывал в подвыпившем состоянии, он порывался подойти к «вшивому интеллигенту», явной, по его мнению, «тыловой крысе» и прямо спросить, не приходится ли тот родственником эсеровской отродине Фанни Каплан. Марклена от неприличного шага удерживали товарищи по домино, которым, впрочем, этот вопрос казался хоть и не скромным, но вполне уместным.

Владелец особняка

Евгений Шеин в Ессентуках жил король королем. В частном секторе в Сермяжном переулке у него был свой небольшой домик с маленьким ухоженным двором. Он одним из первых в городе приобрел все атрибуты современных удобств, даже установил европейскую душевую кабину с прозрачными пластиковыми стенами. Чтобы не зависеть в вопросе горячего водоснабжения от милостей коммунальных служб курортного города, особенно в сезон наплыва отдыхающих, когда и возникали чаще всего сбои, знакомые купили Шеину в Москве в магазине «Березка» по дипломатическим чекам голландский обогреватель фирмы «Сименс». А чеки он выудил по весьма сходной цене у спекулянтов, которые могли достать все и которые, словно пчелы на цветущем поле, прилипчиво кружили вокруг отдыхающих на Кавминводах.

По меркам города-курорта Шеин вставал рано. Если не было дождя, в полдевятого он уже выходил в свой дворик на утреннюю гимнастику. Его появление, мотая хвостом, словно маятником, и радостно поскуливая, встречал верный пес, которого Шеин окрестил странным именем Абзац. Может, у него в молодости был роман с машинисткой-стенографисткой, а, может, он назвал так породистую овчарку для того, чтобы недруги знали: в случае чего, им с этой псиной не сладить, им будет «каюк», то бишь «абзац». Так или иначе, но Абзац охотно отзывался на необычную кличку. Черный, как уголь, он производил грозное впечатление и, когда рядом оказывался незнакомец, поблескивал глазами, обнажал клыки и издавал сдержанное рычание, ожидая дальнейших указаний хозяина.

Когда Шеин уезжал дальше Кавминвод, а делал он это не часто, но регулярно, то не мог доверить Абзаца никому, кроме своего племянника, который жил на другом конце города. По этой же причине он не засиживался допоздна у Марии – Машеньки Тихоновой, 40-летней секретарши Ессентукского горисполкома, разведенной дамы с пышным бюстом и очаровательной шаловливой улыбкой, которая притягивала его, как магнит. Их роман продолжался не первый год, а взрослая дочь Марии, невеста на выданье Ольга, уже давно называла его дядей Женей. Он часто приходил к ним домой, приносил коробку шоколадных конфет и любимые ими «Лимонные дольки», они пили крепко заваренный чай «Бодрость», смотрели телепередачи и наслаждались обществом друг друга. По праздникам открывалось шампанское, а Мария пекла свой фирменный торт.

Как истинный джентльмен, Шеин помогал Тихоновой. Он оплатил ей ремонт в квартире, купил новую мебель, подарил возлюбленной каракулевую шубу, а дочери – кассетный магнитофон с модными записями.

Шеин был старше Тихоновой на пять лет. Но соединять сложившиеся отношения узами брака не хотел. Он тщательно избегал разговоров на эту тему, а при малейших признаках нарушения хрупкого равновесия ссылался на неотложные творческие дела и исчезал на неделю-другую. По этой же причине он старался проводить больше времени у своей возлюбленной, лишь изредка приглашая к себе. Он опасался также ревности Абзаца, который, когда они с Марией уединялись в доме, начинал выть невыносимо – как волк, что служило сигналом живущим окрест. «Опять Манька к Женьке пришла!» – завистливо судачили в таких случаях они.

Тихонова никогда не интересовалась, как Шеин зарабатывает. Она видела его удостоверение члена Союза писателей СССР и знала от него по большому секрету, что он был соавтором известного советского мастера детективного жанра Льва Романовича Шейнина. Шеин сообщил, что маститый писатель – его дальний родственник, что фамилия у них в действительности одна, а поскольку дядя всю жизнь проработал следователем и прокурором, то ему была необходима литературная помощь. Так что знаменитые «Записки следователя», как и «Военная тайна» – это во многом его, Евгения, рук дело. Смерть дяди шесть лет назад не помешала налаженной жизни и комфорту: книги Шейнина продолжали выпускаться солидными тиражами, процент с гонорара перепадал Шеину, в чем он убедил свою доверчивую женщину.

Такие творческие высоты могли свести с ума кого угодно. И Мария шалела от ощущения, что соприкасается с возвышенной тайной, прикипая к возлюбленному еще больше. Его регулярные отлучки она принимала с покорностью, как должны принимать подруги одаренных личностей. А Мария тешила себя мыслью, что именно она является источником творческого вдохновения Шеина.

Обыск

Абагишева жила в одном из домов на Китайской – так весь Владикавказ продолжал называть район, примыкающий к площади Революции. Несколько лет назад, после вооруженного советско-китайского столкновения на острове Даманский, площадь переименовали. Но в народе, хотя ни одного китайца в Осетии, отродясь, не жило, первоначальное название площади осталось – в силу привычки и в силу простоты произношения.

Поздно вечером в квартиру Абагишевой позвонили.

– Кто там? – спросила она.

– Милиция, откройте! – прозвучал в ответ ровный, спокойный голос.

Она приоткрыла дверь, которая была на цепочке. Незнакомцы были в форме.

– А удостоверения при вас есть? Покажите!

Один из мужчин, стоявший ближе других, полез во внутренний карман пиджака и достал красную толстую корочку. Раскрыв ее, он придвинул удостоверение к глазам Абагишевой. «Подполковник Демин Юрий Николаевич», – успела прочесть она, прежде чем вновь услышала его.

– Да вы, Альфия Айратовна, не беспокойтесь, у нас несколько вопросов по важному делу.

Абагишева сняла цепочку и впустила нежданных гостей в квартиру. В прихожую из зала доносился звук телевизора, который прервал мужской голос.

– Алечка, кто там? Это ко мне?

– К вам, – строго сказал, входя в комнату, один из трех офицеров милиции. – Ну что, сами ценности выдадите или как?

– Что как? Да что вы себе позволяете? – почти заголосила Абагишева.

– Мы же сказали вам, не беспокойтесь, Альфия Айратовна. Вы же понимаете, милиция случайно не приходит. И случайно не обращается к вам и к вашему мужу по имени и отчеству. Подполковник Демин строг, но справедлив, – вступил в разговор мужчина, который был ростом повыше своего начальника.

– Но мы не понимаем, что происходит!

– Сегодня мы заставили сознаться очень опасного преступника, он показал, что часть ворованных денег и ценностей спрятал у вас. Так что, вы отдаете нам деньги и ценности, мы оприходуем их, удаляемся, а вы спокойно ложитесь спать.

– Но это клевета, поклеп! Это какое-то недоразумение! Да у нас и денег нет.

Муж Абагишевой, который в полудреме смотрел телевизор, был изумлен происходящим.

Потребовав предъявить наличность и насчитав в кошельке, который хранился в секретере, только три сотни с мелочью, милиционеры начали злиться.

– Вот что мы сделаем. Раз вы покрываете опасного преступника, вас, гражданин Абагишев, мы заберем в МВД и допросим по всей форме. Одеваться не надо, машина у подъезда.

С этими словами Демин приказал подчиненным увести арестованного.

– Но я инвалид, у меня протез на одной ноге, – запричитал Абагишев.

– Ничего, мы же пытать вас не будем, только допросим по всей форме и по всей строгости.

Когда мужа увели, Альфия Айратовна присела на диван и стала плакать. От потрясения у нее дрожали руки. Пола халата приоткрыла ее высокую грудь, как будто она была в декольте. Абагишева не могла ни встать, ни вымолвить ничего связного.

– У вас есть успокоительное? – услышала она, словно во сне, вопрос Демина и с трудом кивнула в сторону кухни.

Демин принес воды и, присев рядом на диван, помог ей сделать несколько крупных глотков.

– У меня есть еще деньги, – выпалила, не отдышавшись, Абагишева. – Только отпустите моего мужа. Он действительно инвалид.

Поддерживаемая Деминым, она встала, повела его на кухню и из-под холодильника вытащила тонкий целлофановый пакет, несколько раз перевязанный черной резинкой. В пакете оказалось ровно две с половиной тысячи – 25 новых сотенных купюр.

– Ну, вот видите, давно бы так. Мы же предлагали вам по-хорошему. А мужа вашего мы теперь отпустим, когда я позвоню в министерство. Его передадут вам из рук в руки. Вот так!

И Демин стал показывать, что это означает. Он взял руки Абагишевой в свои, притянул к себе и, призывая успокоиться, распахнул халат…

Физкультурник в молодости

Сайтен Иванович Абагишев был растерян и часто моргал глазами. Он пришел в райотдел милиции на следующий день.

– Почему же вы сразу не позвонили, как оказались дома? – спросил я его.

– Не знаю. Я не мог. Они сказали, убьют, если сообщу в органы.

– Кто они? Вы их запомнили? Описать сможете?

– Я постараюсь, как смогу.

Для перепуганного человека он действительно неплохо описал мошенников, которые выдавали себя за милиционеров. Можно даже было составить по ним приблизительный фоторобот. Смущало одно. Никаких особых примет, кроме интеллигентного вида и манер, у троицы не было. Никого из них Абагишев раньше не видел. Из дальнейшего путаного рассказа выяснилось, что его из собственной квартиры двое неизвестных вывезли в лесной массив на окраине Владикавказа в район Водной станции. Там требовали, чтобы он выдал денег. Абагишев клялся, что денег у него нет, но они не успокаивались, заявляя, что это не так.

– Какие у нас деньги!? – начал горячится Абагишев. – Я учителем английского языка в школе работаю, а жена – на почте. На одну зарплату живем! – отрезал он.

– Не горячитесь, подумайте спокойно, может, припомните что-то важное. Например, в долг у кого-то брали на машину или гарнитур? Или из близких родственников кто-то хорошее положение в торговле занимает?

– Слушай, сынок, какая торговля, какой гарнитур!? Я же объясняю русским языком – учитель я, учитель. А жена – почтальон! – продолжал кипятиться он. – Ты такой же, как они. Не веришь мне.

– Сайтен Иванович, я же просто хочу вам помочь. Хочу разобраться. Вы же умудренный мужчина и должны понимать, что «разгоны» на арапа не делают! – ударился в его возбужденную тональность и я.

– Слушай, какой араб? Я ассириец. Какой разгон? Я что, легкая атлетика занимаюсь? Мне пятьдесят шесть лет. Раньше бегал, хорошо разгонялся, а сейчас, какой из меня спортсмен, понимаешь!?

Я стал чувствовать, что, хотя и виноват немного, применив терминологию преступников, начинаю выходить из себя. Как ни внушал себе, чему меня учили опытные сотрудники, что с потерпевшим надо быть вежливым при любых обстоятельствах – на то он и потерпевший – не всегда это получалось. Поэтому я применил коронный для молодого опера метод.

– Хорошо, Сайтен Иванович, вот вам бумага, вот ручка, спокойно и обстоятельно все опишите. Только не упустите ничего. Как мне рассказывали, так и пишите. А я не буду вам мешать, пойду за фотографиями, вдруг узнаете кого-нибудь.

То, что пожилой ассириец принял за легкую атлетику, на воровском жаргоне означало как раз то, что с ними проделали. В нынешнем году во Владикавказе уже были несколько случаев «разгона» – изъятия денег и ценностей под видом сотрудников милиции. Большинство из таких преступлений совершались в отношении работников торговой сферы. Меня, конечно, все это наводило на вполне определенные объяснения. Но как же далек был от этих головоломок учитель английского языка, а я позволил себе эмоции. Мне стало неловко, и я корил себя за несдержанность.

С этими невеселыми мыслями я направился к Суаридзе. Тот по обыкновению смолил «Нашу марку», с кем-то разговаривая по телефону, но сделал жест рукой, чтобы я садился. Закончив разговор и запустив кольцо табачного дыма, он пристально посмотрел на меня.

– Что, Миша, не склеивается?

– Василий Иванович, по почерку это одни и те же. И описание совпадает. Но что-то здесь не так.

– Тебя смущает, что в предыдущих случаях это происходило днем, а здесь – поздно вечером?

– Да нет. Преступники знали, на что шли и к кому шли. Но при чем тут Абагишевы? Рисковать из-за мелочи? Из-за трехсот рублей?

– Согласен, что это – не шпана случайная, которая и за сотню что угодно может сделать. Значит, надо искать мотив. Искать то, что знали преступники и чего не знаем пока мы. Узнаешь – раскроешь все преступление.

– По своим каналам поможете? – машинально спросил я.

– Уже начал помогать. Думаю, в течение недели прояснится, будет оперативная информация или нет.

– Спасибо.

– Но ты на меня не надейся. По прошлым случаям мы не смогли ни за что зацепиться. Тут, скорее всего, залетные действуют, но по наводке отсюда. Так что ищи причину.

Когда я вернулся в кабинет, Абагишев уже завершал писать на заданную тему. Взяв первые из исписанных им листов, обратил внимание, что его русский язык далек от совершенства. «Наверное, английский он знает лучше», – подтвердил я для себя высокое звание советского учителя.

Заранее зная, что совершаю формальность, я выложил перед ним фотографии тех, кто по картотеке мог быть причастным к подобного рода преступлениям.

– Узнаете кого-нибудь?

– Нет, этих здесь нет, – после продолжительного изучения последовал ожидаемый ответ Абагишева.

– Ваша супруга уже пришла в себя?

– Она в шоке. Но я не понимаю, кому мы нужны?

– Вы передайте ей, что завтра в 10 часов я жду ее в кабинете. Работу, если понадобится, известим. Но лучше придумать обычную причину. Например, что она заболела.

– Но она никогда не болеет.

– Тогда придумайте что-то еще. До свидания, Сайтен Иванович.

Как я ни старался быть спокойным, этот добродушный, но туговатый на скорость восприятия мужчина снова начинал выводить из равновесия. Сейчас, когда надо было по горячим следам попытаться установить личности преступников, Абагишев, не имея возможности еще чем-то помочь, просто отвлекал от дела.

Странная женщина

Абагишева пришла без опозданий. Когда она вошла, в кабинете запахло хорошими духами. «Эффектная женщина», – подумал про себя я и подивился, что может связывать ее с мужем, который явно терялся на фоне такой супруги. Я понимал, что нужно время, чтобы Альфия Айратовна привыкла к обстановке, почувствовала доброжелательность и разговорилась. Но и спустя час после начала беседы мы оставались на том же месте. Никак я не ожидал, что она окажется настолько замкнутой и подавленной.

– Альфия Айратовна, вы же умная, проницательная женщина, подумайте, почему именно к вам пришли эти люди? Может, муж от вас что-то скрывает? Не было ли у него сомнительных друзей, знакомых? Может, за вашей спиной его втянули в какие-то дела?

– Не втянули. Он инвалид и домосед, почти никуда не ходит.

– А вы никому не говорили, что собираетесь сделать какую-то крупную покупку? Хотя бы как желание такую покупку сделать? И из этого можно было бы подумать, что у вас дома имеется крупная сумма?

– Ну, как я могла говорить о том, чего не может быть!?

– Расскажите подробно, минута за минутой, что происходило в квартире, когда вашего мужа увезли? Этот, который Демин, звонил куда-то или что-то сказал необычное?

– Я же уже говорила, они сказали, что моего мужа повезли к вам на допрос. А он, Демин, пригрозил, что его отпустят, если муж во всем признается. Он говорил только об этом.

– Где происходил ваш разговор? В зале, на кухне?

– В зале.

– А сколько времени отсутствовал ваш муж?

– Мне трудно сказать.

– Хотя бы примерно?

– Часа два. Может, больше. А, может, немного меньше.

– И за все это время Демин вам только про допрос втолковывал? Не могли же вы два часа только об этом говорить?

– А о чем еще было говорить?

– Ну, вы пытались ему объяснить, что это – какая-то ошибка?

– Пыталась.

– Как пытались? Что именно вы ему говорили, и как он на это реагировал?

– Можно мне воды немного.

Я налил ей из стоявшего на маленьком столике графина. Альфия Айратовна сделала несколько глотков, оставив стакан в руке. Потом она выпила еще. По всему чувствовалось, что она заволновалась. С чего бы это? Хотя ее можно понять. Конечно, не будет настроения, когда случился конфуз, да еще ковыряются в твоих неприятностях. А женщины – ранимые натуры.

Невозможно было представить, насколько близко я подошел к заветной цели, о которой мне говорил Суаридзе. Я продолжил беседу, не рассчитывая на открытия, скорее, из пунктуальности, стараясь добросовестно выполнять неписаные инструкции – выяснить максимально возможное количество полезной информации.

– Мы остановились на подробностях вашего разговора с Деминым.

– Да. Он несколько раз говорил про министерство. Говорил, что они не из какого-то там райотдела, а сверху.

– Это он говорил так долго, пока вы были вдвоем?

– На что вы намекаете!? – вдруг вспыхнула она, приподнявшись со стула.

От неожиданности, я потерял дар речи. Я бросил фразу машинально, полагая, что скоро наш разговор завершится. И завершится, по сути, безрезультатно.

Поняв, что невольно выдала себя, Альфия Айратовна вдруг села, лицо ее стало покрываться красными пятнами, глаза увлажнились, а голос стал тихим и просящим.

– Я хочу поговорить с вашим начальником, – выдавила она.

К счастью, Павел Вачаканович Бадинцян был на месте и был свободен. Да, если бы он разговаривал хоть с министром, я бы настоял на его безотлагательном вмешательстве. Надо было ловить удачу за хвост. Я отвел к нему Абагишеву и, вернувшись в свой кабинет, сиял от радости, предвкушая, что теперь-то все раскроется. Высокий, симпатичный, обходительный, начальник райотдела всегда располагал к себе собеседников. Он и сам говорил так, что его заслушивались, особенно, когда он выступал в больших аудиториях. Видимо, сказывалась школа работы в комсомоле, откуда он и перешел в милицию. Проработав в уголовном розыске МВД республики, начальником Пригородного РОВД, Бадинцян возглавил Промышленный райотдел милиции, который при нем очень быстро добился отменных результатов в раскрываемости преступлений.

Павел Вачаканович, отличный руководитель, который заботился о том, чтобы все вверенные ему службы работали, как один организм, был в курсе всех нюансов этого сложного дела. Альфия Айратовна, видя перед собой не молодого лейтенанта в гражданке, а человека, от которого веяло начальственным спокойствием и уверенностью, сразу перешла к главному.

– Умоляю вас, не говорите ничего моему мужу. Он не выдержит. У него больное сердце.

– Обещаю вам, Альфия Айратовна, как начальник райотдела и подполковник милиции, что ни один человек, кроме меня, моего заместителя и сотрудника уголовного розыска, который ведет это дело, ничего не узнает.

– А можно, чтобы только вы знали?

– Можно, но не нужно. Мы должны разобраться, что произошло в действительности. Поэтому правильно, если будут знать трое. Но больше никто. Так что произошло?

И она рассказала, как сидела на диване, уткнувшись в подушку, как Демин предложил ей воды, как потом, пользуясь ее страхом, силой овладел ею.

– Что мне теперь делать? Как жить после этого? Как я в глаза мужу буду смотреть? – выдала она завершающую тираду.

– Жить так, как жили раньше. Но если вы все-таки захотите написать заявление…

– Ничего я писать не буду. Вы же обещали…

– Я сказал «если». И сказал о вас, то есть о вашем собственном решении. Так вот, если вы примете такое решение, можете обращаться прямо ко мне. А сейчас идите домой и успокойтесь.

Бадинцян позвонил мне и попросил проводить гражданку Абагишеву, после чего вновь зайти к нему.

Абагишева покинула райотдел, так и не сказав, что Демин тогда, наедине с ней, перед уходом произнес важнейшую для нас фразу: «Милая, я буду наведываться к тебе на почту, ладно? Не грусти, мы еще встретимся и погуляем!»

Поиск метода

По прошествии двух недель после «разгона» в квартире Абагишевых, когда ничего нового так и не было выявлено, а дело по всем признакам грозило «повиснуть», я вдруг поймал себя на мысли, что упустил что-то важное. Хотя не мог точно осознать, что. Просто чувство упущенной возможности не отпускало, как ни старался я уйти во вновь возникавшие обстоятельства свежих преступлений.

«Что же это может быть?», – спрашивал я себя и не находил ответа. Вроде все, что могли, мы сделали. Провели все необходимые первичные розыскные и следственные действия. Тормошили агентов в надежде, что, может, из «блатного» мира просочится хоть какая-то информация. Но тщетно.

После рабочего дня, поздно вечером, когда в райотделе стихла суета, я зашел к Суаридзе и поделился с ним мучившими меня сомнениями.

– Давай, Миша, еще раз пройдемся, что мы имеем в наличии, – предложил Василий Иванович, по привычке глубоко затянувшись. – Если не можем установить мотив, тогда надо искать то, что поможет его установить.

– Но они же, Абагишевы, божатся, что ничего ценного у них нет и не было. Нельзя же целью преступников считать изнасилование!? Зачем тогда такой маскарад и шум, когда все можно было сделать, не привлекая такого внимания, и Абагишева вряд ли заявила бы?

– Я тоже считаю, что изнасилование – это элемент, сопутствующий главному преступлению. Ты сверял показания Абагишевых с показаниями других пострадавших по аналогичным делам?

– Да, я и с ребятами из Ленинского райотдела говорил. Какое-то сходство в описаниях внешности преступников есть. Главным образом то, что они были в милицейской форме и при званиях. Правда, люди путаются в них. Лейтенанта от подполковника им отличить сложно.

– А по фотографиям никто никого не узнал?

– Нет.

– Даже сомнения никто не высказал?

– Никто.

Суаридзе откинулся в кресле. Он напряженно думал. Мы оба понимали, что нужно дополнительно что-то предпринять. И тут я выпалил, не задумываясь о сути сказанного. Просто по наитию.

– А что, если в форме их показать?

– Кого? В какой форме? – спросил Суаридзе.

– Ну, если преступников из нашей картотеки одеть в милицейскую форму и так потерпевшим показать?

– А что, можно попробовать, – сказал после паузы Василий Иванович. – А сможем?

– Да мы таких технарей найдем, они что угодно сделают. А тут – вырежем лица с одних фотографий, форму – из других, хоть с моей, и совместим их в одно целое. Вдруг так кто-нибудь узнает? Или засомневается, чтобы мы могли по какому-то следу пойти?

Посмотрев на Суаридзе, я сквозь табачный дым заметил, как у него заблестели глаза. Значит, шанс есть, и он, опытный оперативник, это почувствовал.

– Действуй, Миша! – сказал, вставая с кресла он. – Работай!

«По-моему, это был он»

Уйдя от Суаридзе окрыленным, я был готов к немедленным действиям. Но в девять вечера я мог только позвонить. Для начала связался с начальником криминалистической лаборатории республиканского МВД, с которым был знаком. Рассказав, что мы хотим сделать, хотел у него узнать, сколько времени займет изготовление таких фотографий.

– А сколько у вас претендентов? – спросил начальник.

– Вообще-то много, более 80. Но если разделить их на группы и отсеять маловероятных, то наберется 20-25. Максимум 30, – ответил ему я.

– Так и сделайте. Тогда мы управимся за два-три дня. С утра присылайте фотографии.

После разговора я прикинул, что неплохо было бы заранее позвонить Абагишевым. Трубку снял глава семейства.

– Здравствуйте, Сайтен Иванович. Прошу извинить за поздний звонок. Это Лейкин. У меня к вам просьба: не могли бы вы вместе с супругой прийти ко мне через три дня, в пятницу, к десяти часам?

– А что случилось? Вы нашли их?

– Нет, пока не нашли. Мне просто необходимо еще раз с вами поговорить. Надолго вас не задержу – максимум на полчаса.

– Это действительно надо? – поинтересовался Абагишев.

– Очень.

– Хорошо, мы придем.

Положив трубку, я не знал, что еще предпринять. Заснуть, возбужденный предчувствием возможной удачи, я не мог, мне это было ясно. Так не терпелось проверить все на практике. Эти два-три дня будут тянуться, как два месяца – нет ничего труднее, чем ожидать в неопределенности. Но я уже знал, что единственное лекарство, которое поможет справиться с томительным ожиданием – по горло загрузить себя другой работой. Пусть даже ты будешь выполнять ее механически, главное, чтобы не было пауз на раздумья. «Все это так, но как же заснуть?», – подумал я.

Дни ожидания стали для меня не такими мучительными, как я себе это представлял. Чтобы осуществить задуманное, пришлось основательно повозиться. Сначала я отвез в МВД фотографии тех, кто нас мог заинтересовать, переговорил с операми и следователями из Ленинского райотдела, вместе с ними обзвонили других потерпевших, проходивших по «разгонам», а тем, у кого не было телефона, направили повестки. Всего этого как раз и хватило с лихвой, чтобы не думать о результатах предстоящего эксперимента.

В четверг Абагишевы пришли без опозданий. Я усадил их у стены, объяснил, что провожу повторное опознание возможных преступников, попросил не спешить, быть внимательными и пригласил за стол, на котором были веером разложены фотографии людей в милицейской форме.

– По-моему, это он, – сказал через какое-то время Сайтен Иванович, показывая на мужчину средних лет в погонах подполковника.

– Вы абсолютно в этом уверены? – спросил его я.

– Не абсолютно. Но он похож на того, кто остался. Кто меня увозил, их здесь нет.

Пусть Абагишев не уверен полностью, все равно это было большим продвижением вперед в определении преступников. Я ликовал и гордился в душе, полагая, что теперь меня, молодого опера, будут уважать ветераны сыска. Мне хотелось утвердить свой триумф.

– А вы, Альфия Айратовна, узнаете этого человека?

Я взял со стола фотографию и протянул ее Абагишевой. Она стала ее внимательно рассматривать. Потом протянула назад мне.

– А мне кажется, что это не он.

– Как? – разочарованно вырвалось у меня.

– Ну, может, похож немного, но все-таки не он. У того взгляд другой был.

– Какой другой? Вы твердо в этом уверены?

– Если бы вы оказались в таком положении, то ни в чем бы не были уверены. Вы думаете, мне было до того, чтобы их рассматривать? Я боялась смотреть.

Мне стало неловко за свою назойливость и бесцеремонность. Тем более, что мы с Суаридзе дали слово офицеров. Поэтому нельзя было при муже Абагишевой поддаться эмоциям и дать тому понять, что его жена может знать главаря больше и лучше него.

– Я понимаю, успокойтесь, пожалуйста, Альфия Айратовна. Вы нам очень помогли. И я, лейтенант Лейкин, вам обещаю: мы сделаем все, чтобы найти тех, кто вас обидел.

Как быть? Что делать?

Очередной совет с Суаридзе я провел, как водится, в тот же вечер – тогда, когда нам уже никто и ничто, кроме чего-то чрезвычайного, не могло помешать. Я доложил подполковнику о результатах. В Ленинском райотделе, куда я названивал каждые полтора часа в ожидании хороших известий, меня так и не порадовали. Никто из потерпевших никого не опознал. Хотя, по мнению моих коллег, некоторые из приглашенных могли «не опознать» из страха.

Такое случалось нередко. Или бандиты запугивали граждан. Или сами граждане рассуждали: что случилось, то уже случилось, зачем наживать себе новые неприятности!? Такая логика поведения, конечно же, сильно затрудняла нам поиск преступников. Тем более, мы были убеждены, что действует одна и та же хорошо организованная и глубоко законспирированная банда.

Василий Иванович внимательно выслушал мой короткий доклад.

– Не вешай нос раньше времени, – вдруг громко сказал мне мэтр. И добавил уже еле слышно: – Так тот, кого почти опознал Абагишев и не опознала его жена, наш уважаемый Лев Вениаминович?

– Он самый.

– Ты вот что, Миша. Каплана ты не знаешь, а я знаю. Он очень умный, расчетливый, предусмотрительный, я бы сказал, хитрющий, как лиса. И не думай его просто так раскрутить.

– А может все-таки задержать, провести очную ставку по всем правилам?

– Это ничего не даст.

– Но Абагишев-то его опознает. Оденем в форму подполковника…

– Уж, не в мою ли? – улыбнулся Суаридзе.

– Да у вас параметры разные, – я почувствовал, как шутливый тон Василия Ивановича убрал ненужное напряжение и вернул разговор в деловое русло.

– Никакие ставки и опознания – очные или заочные – ничего не дадут, пока у нас не будет неопровержимых улик. Хотя бы одной.

– Обыск у него дома проведем, там найдем что-нибудь, он ведь ничего не подозревает, вы же сами мне говорили про фактор неожиданности, – не сдавался я.

– Ты не горячись. Рвешься в бой – понимаю. Сам такой был. Ничего ты у него не найдешь. Давай сделаем так. Установим за этим умником «наружку», а там посмотрим. Задержать его мы всегда успеем.

– Хорошо, Василий Иванович, – с неохотой подчинился я, хотя сознавал, что опыт – великое дело, и план Суаридзе – очень последовательный.

На футболе

Еще одной страстью Алика Карданова был футбол. Он был заядлым болельщиком, а его футбольный стаж превышал милицейский. Два сезона – в 1969-м, когда «Спартак» выходил в высшую лигу, и в 1970-м, когда там достойно предстал, – болельщики провели, как в сладком сне.

У всех еще свежи были воспоминания четырехлетней давности, когда ленинградское «Динамо» встало на пути осетинских футболистов, рвавшихся в высшую лигу. Долгое время динамовцы лидировали, сумев к тому же увезти из Осетии ценнейшее очко. Тогда, в 1969-м, на матче лидеров был полнейший аншлаг: все проходы на трибунах стадиона были не заполнены – забиты. Только угловых наши подали 36! Кажется, до сих пор это рекорд России. Но счет так и не был открыт.

Все решил поединок в Ленинграде на финише сезона. Технический прогресс еще был на подступах к цивилизации, оказалось невозможным организовать даже радиорепортаж о ключевом матче сезона. Поэтому толпа самых нетерпеливых жителей столицы Северной Осетии и близлежащих сел кружила вокруг междугороднего телефонного пункта по ул. Горького, а основная армия болельщиков названивала на станцию, чтобы узнать, как складывается игра. Когда был объявлен итоговый результат – 3:1 в нашу пользу, победные выкрики еще долго сотрясали проспект Мира, по которому шли радостные болельщики, скандируя: «Высшая лига!».

И вот позади незабываемый сезон в главном дивизионе отечественного футбола, который хотя и закончился вылетом, но показал всей стране, что во Владикавказе играть умеют, болеть умеют, умеют создавать настоящий футбольный спектакль.

Правда, Карданову, как и многим таким же поклонникам «Спартака», во время календарных матчей очень часто казалось, что судья свистит не по делу. И тогда он вместе со всеми кричал «Судью на мыло!»: в семидесятые еще не принято было неугодных футбольных арбитров уличать в нетрадиционной сексуальной ориентации.

Карданов не предполагал, что очередные два года, 1973 и 1974, наши футболисты будут больше огорчать, чем радовать. Что и в первой-то лиге они едва удержатся. Но он, как и тысячи жителей Осетии, ходил на футбол, словно на театральный спектакль, желая насладиться и по достоинству оценить как мастерство, так и душевную волю кудесников мяча.

В тот августовский четверг «Спартак» встречался с нальчикскими одноклубниками, которые шли в турнирной таблице рядом. Но каждая встреча географических соседей, на каких бы местах они ни находились, была принципиальной. Алик Карданов даже поспорил с Василием Георгиади и Олегом Каллаговым, его друзьями и постоянными партнерами по походам на стадион, что наши забьют не один, а целых три гола. И в предвкушении превосходства своей интуиции уходил с работы на матч. Он шел до стадиона пешком, встречаясь в условленном месте с Васей и Олегом. Машину Алик всякий раз оставлял на работе, не рискуя ехать на ней к шумной болельщицкой братии.

Футбол оказался классным, а прогноз чересчур эмоциональным. 1:0 – трудная победа хозяев. Игра и результат прибавили всем настроения. Болельщики расходились, оживленно обсуждая запомнившиеся эпизоды интересного матча. Алик с друзьями быстро приближались к работе, где по традиции они усаживались в машину и с шиком разъезжались по домам. Миновав «Дружбу», спустившись вниз по Куйбышева, троица повернула на улицу Революции, где располагался райотдел. И тут Алик ахнул. Машины не было!

Честь имеем

До возвращения Карданова никто и не заметил, что «Волги» нет на месте. Да такое и предположить не могли, чтобы кто-то отважился под носом у милиции совершить столь дерзкое похищение. Это был вызов.

По горячим следам ничего не нашли. Сигнал тревоги и усиленные проверки на всех приграничных с республикой дорогах результатов не дали. Не было ни единой зацепки.

Утром, не договариваясь, и в Ленинском райотделе, и в Промышленном все собрались на совещание. Карданова на работе не было. Все знали, что он провел всю ночь без сна и представляли, каким ударом явилось для него случившееся.

Мы, молодые опера, сидели в кабинете заместителя начальника райотдела, готовые выполнить любое задание умудренных опытом старших.

– Найти машину нашего сослуживца и доброго товарища – дело чести каждого из нас, – донесся до меня голос хозяина кабинета. – Мы должны – нет, обязаны посадить за решетку тех, кто не верит в нашу профпригодность.

Василия Ивановича все слушали, не упуская ни одного слова. Было тогда в ходу выражение – выше крыши. То есть настолько высоко, что дальше только звездное небо, а это уже – вне человеческих возможностей. Так вот, про Суаридзе говорили, что из него получился опер – выше крыши. Он пришел из НКВД, у него была шикарная агентура, огромный опыт работы с ней, феноменальная память. Поэтому и в безнадежной ситуации он умудрялся подсказать, где искать шанс.

Первые азы оперативно-агентурной работы я, как и многие молодые сотрудники, конечно, получил от него. Он был ходячей энциклопедией.

Суаридзе все время курил «Нашу марку». Сколько он выкуривал за день, никто не знал, но его редко можно было видеть без папиросы. Только на совещаниях, подавая пример воспитанности, он вел себя сдержанно. Если же обмен мнениями затягивался, то выходил на минуту в коридор, делал несколько затяжек и возвращался на место.

В кабинете он курил беспрестанно. Даже когда говорил по телефону с агентом, если было что-то интересное, записывал информацию на папиросной пачке. Пристрастие к табаку у Суаридзе доходило до такой степени, что он использовал это в конспиративной работе. Как-то он дал мне свою папиросу и велел пойти в дом по ул. Маркова, 4, бросить ее в почтовый ящик одной из квартир. Это был сигнал для его агента о срочной встрече.

В трудные моменты Суаридзе был поклонником «мозгового штурма». И сейчас приказал всем разойтись и через два часа собраться вновь. За это время мы должны были предложить любые идеи, которые могли бы помочь выйти на след преступников.

Подполковник часто предпринимал этот метод, не упуская ни одной дельной мысли, высказанной нами. Но на этот раз и это не помогло. День за днем, неделя за неделей прошли два месяца. И все это время, встречаясь с Кардановым, каждый из нас невольно опускал глаза. Хотя и он, и все мы знали, что сделано все возможное: уши и глаза сотрудники держали наготове, по несколько раз были опрошены все негласные агенты, запущены грозные слухи в воровской мир, проверены все версии. Мы были убеждены, что это был не случайный угон, что машину «пасли» и сейчас ее в республике нет, и что такое преступление не совершается в одиночку. Но это было все, до чего нам удалось додуматься.

Вот так сюрприз!

Владикавказская осень тем хороша, что в ней много ясных и теплых дней. В редкий год это правило не срабатывает. Но нам, оперативникам, было не до погодных прелестей. Преступники не берут отпуска, чтобы наслаждаться бархатным сезоном. Дел, как обычно, было много. По некоторым «горели» сроки, из-за чего многие из нас нервничали. Но в самом уголке подсознания каждый из нас продолжал помнить об угнанной «Волге» нашего товарища.

Теперь можно было надеяться только на везение, на удачное стечение обстоятельств. Мы знали, что надо быть начеку: в каждом новом деле пристальный взгляд может разглядеть нити, ведущие к другому преступлению. Важно только не упустить такой момент. Но нам не везло.

Зато повезло Карданову. Не зря же в народе говорят, что побеждает тот, кто больше всего этого желает. Мы ощутили перемену, когда однажды сентябрьским утром увидели, что глаза Алика вновь заблестели. И оказались правы.

Он рассказал нам, что накануне поздно вечером ему позвонили родственники, сообщив ошеломляющее известие. Они увидели «Волгу», правда, салатного цвета, но похожую на кардановскую, во дворе их знакомых в … Чиколе. Это была какая-то мистика! Машину угоняют от райотдела, а пригоняют на родину владельца? Такой наглости ожидать не приходилось. Преступники были полными дилетантами или идиотами, или, наоборот, издевательски козыряли своей безнаказанностью.

Вместе с Кардановым мы без промедления выехали в Ирафский район. Пока ехали, Алик не молчал. Он был словоохотлив и уверен в том, что машина нашлась.

– Я ее чувствую, это – она, – беспрестанно твердил он.

– Не спеши, может, это простое совпадение, – попытался я внести сомнения, чтобы в случае неудачи Алик вновь не испытал горького разочарования.

– Приедем, тогда на месте и разберемся, – поддержал меня один из самых опытных оперативников Валентин Зоров.

В отличие от футбола, интуиция не подвела Карданова. Ее, стоявшую под навесом во дворе кирпичного дома, он узнал еще с улицы, когда мы только подходили к калитке.

Дом, в котором стояла «Волга», оказался домом Бабочиевых. Карданов с ними близко знаком не был, но, как и всякий выходец из Чиколы, знал об этой семье. Майрам Бабочиев и его жена Фируза считались хорошими сельчанами. Они воспитали четырех детей, которые разъехались по Осетии и России, обзавелись своими семьями и не забывали навещать престарелых родителей вместе с внуками и внучками. Жаннетта, жившая во Владикавказе и записавшая отчество на более понятный для города русский манер – Михайловна, поддерживала отца и мать чаще других. Даже если она не могла приехать сама, отправляла к ним на выходные мужа и дочь – студентку пединститута. Когда стали спрашивать вышедшего к гостям старика Майрама, чья это машина, тот сказал, что ее купила недавно Жаннетта.

– Откуда-то из Пятигорска или Кисловодска ей привезли, – сообщил он и сказал, где найти дочь.

Беспечность авторитетов

Машину мы решили конфисковать как вещественное доказательство и, вернувшись в город, сразу же направились к Жаннете на работу. Поскольку до обеденной суеты время еще было, посетителей было немного. Мы попросили ее закрыть заведение и проехать с нами. Жаннетта, ни о чем не подозревавшая, так перепугалась, что начала часто-часто хлопать ресницами, как будто у нее был нервный тик. Но, когда мы объяснили, в чем дело, она немного успокоилась и, засобиравшись с нами, даже в какой-то момент с усилием улыбнулась.

– Я купила «Волгу» у очень приличных людей, – твердо заявила она в райотделе.

– Они приличные на вид, или вы их знаете? – тут же спросил я.

– Конечно, знаю. Юрий Вениаминович – мой лучший клиент. Очень видный, интеллигентный мужчина. Он же в комитете партийного контроля республики работает.

– Как? – только и вымолвил я разочарованно, подумав, что вот так всегда: настроишься на серьезное дело, а уже все предельно ясно, и по инерции спросил: – Что же вы сразу нам это не сказали?

– Так вы же не спрашивали! Заладили в райотдел, да в райотдел. А Юрий Вениаминович часто приходит. Всегда после обеда. И вчера был. Он недалеко живет. И только тут я начал понимать, что речь идет о Каплане. Но при чем тут комитет партийного контроля? Неужели он так заврался, что прикрывался партийной структурой?

– Он продал вам машину?

– Нет, но он предложил мне купить, и приехал его друг из Ессентуков, между прочим, из горисполкома!

– Где документы на машину?

– Обещали из Ессентуков позже привезти.

– Как же вы поверили и отдали деньги без документов на машину?

– Так я не все отдала – половину. И он же расписку оставил!

– Кто он?

– Ну, тот, который из горисполкома.

– Поехали, покажете вашего Юрия Вениаминовича, – велел ей я, не скрывая досады и скрывая то, что мне было известно.

Мы подъехали к 33-й школе. И я спросил Бабочиеву, в каком из домов живет ее лучший клиент. Она сказала, что в одной из трех пятиэтажек. Большего не знала.

Во дворе у крайнего подъезда на лавке сидели, обернувшись в длинные и одновременно широкие платки, словно в саван, две пожилые женщины. Мы поздоровались. В их глазах сквозило явное любопытство. Юрия Вениаминовича они знали, он жил в соседнем с ними подъезде. Правда, уточнили, что так его домашние величают. А для всех он – Лев Вениаминович. И добавили при этом, что сегодня его не видели.

– Он вообще не выходил, – убежденно сказала та, что помладше. – Может, приболел?

Мы прошли к указанной нам квартире. На звонки и стук в дверь никто не отвечал. В свете высказанного женщиной предположения меня охватили недобрые предчувствия. А вдруг товарищу Каплану стало плохо с сердцем? Но никаких действий мы решили до поры не предпринимать.

Выйдя во двор, мы увидели на лавке уже трех женщин. Та, что появилась, сказала, как будто знала, что нас может заинтересовать:

– Вчера ночью я машину слышала.

– А когда это примерно было? – спросил я.

– Ночью. Я уже спала, а тут почему-то проснулась. Не знаю от чего. Но машину слышала.

– А в окно не выглядывали, мамаша?

– Как не выглядывала, я же все равно проснулась.

– И что вы увидели?

– Такси. И больше ничего.

– И никого не видели?

– Нет, сынок. Я пошла в кухню водички налить и валерианки выпить. А когда выпила, услышала, как отъезжает машина, снова посмотрела в окно, но там уже никого не было.

Мы отошли с Бабочиевой в сторонку и спросили ее, где расписка. Получив ответ, что она хранит ее дома, мы направились к ней. Жаннетта выложила нам из большой деревянной шкатулки листок, вырванный из школьной тетради. В нем было написано: «Я, Шеин Евгений Анатольевич, 1929 г.р., обязуюсь привезти гр-ке Бабочиевой Жаннетте Михайловне техпаспорт на автомобиль ГАЗ-21 «Волга» до 1 октября 1971 г.». Далее стояли дата и подпись.

Изъяв расписку, мы очень подробно расспросили Жаннетту о приезжем из горисполкома и объяснили, что дело серьезное, попросив ее не брать отпуск и не покидать город.

В этот же день мы составили срочный запрос в Пятигорск, где находилось управление внутренних дел по Кавказским Минеральным Водам. Полагая, что Шеин – это придуманная фамилия, подателя расписки мы найти не надеялись, хотя и передали коллегам доскональный портрет визитера. К нашему изумлению, уже через два дня телетайп принес сообщение: «Выезжайте. Шеин тот, кого вы разыскиваете».

Острый нюх преследуемого зверя

Юрий Каплан обладал феноменальными психологическими и интеллектуальными способностями. Никогда не горячась, не упорствуя в ошибках, которые все же случались, он с интересом относился к каждому человеку. Но не из-за уважения, а для точной и правильной оценки. Поэтому принимаемые им интуитивные решения были в абсолютном большинстве случаев столь же правильными, сколь и те, которые принимались на основе достоверных данных. Постоянное обостренное чутье породило в нем эффект карточного шулера – ему везло даже там, когда он вообще ничего не определял. Когда такое происходило, и он осознавал свою удачу, то воспринимал это как некую закономерность судьбы, которая бережет умных и осторожных.

Накануне прихода милиции в их двор Каплан плохо спал. Изредка ему удавалось задремать, но спустя какое-то время он вновь пробуждался. Последний раз, глубокой ночью, почти под утро, его потревожило урчание машины под окном. Он тихо выругался и, преодолев нежелание, встал с кровати. Подойдя к окну, Каплан увидел, как из соседнего подъезда в такси быстро юркнул мужчина, после чего автомобиль сразу же уехал. Тем не менее, он успел для себя определить, что пассажир такси был пришлым.

– Вот Мария дает! Голову на отсечение кладу, что это не первый нырок мужика, а я только заметил. Молоток, бабенция! – похвалил он мысленно одинокую миловидную соседку, ничего при этом не имея в виду.

Каплан никогда не нарушал канонов матерого ловеласа – не пасись в своем огороде. Он был очень скрытным. Никто, даже каждый день лицезревшие его соседи, не только не знали его друзей, но и не могли представить, что этот солидный, тихий человек, нигде не работающий скромный инвалид, имеет в довесок к официальной жене аж трех постоянных любовниц. А если подвернется шанс приласкать кого-то еще, он с удовольствием это сделает, даже если понадобится применить угрозы или силу. Но силу применять ему приходилось редко. Обходительный и радушный, он притягивал к себе, как магнит. Он особо гордился, когда к нему все больше влекло обесчещенных им же женщин. В такие моменты он приходил в состояние повышенного возбуждения, ощущая собственное величие. А женщины в дальнейшем беспрекословно выполняли все его прихоти и указания.

Две из подруг Каплана жили не во Владикавказе, а там, откуда он приехал двадцать пять лет назад в столицу Северной Осетии – на Кавказских Минеральных Водах, в Пятигорске и Ессентуках. Там же оставались и его закадычные друзья – Евгений Шеин, которого только он и только один на один называл «Раковой шейкой», и Степан Казаков, которого они в честь героя Отечественной войны 1812 года величали почему-то «Давыдовым».

Ночной эпизод с Марией всколыхнул в Каплане чувства, пробудил в нем мужские инстинкты. Ему стали лезть в голову нехорошие мысли. Что, если Катюха и Варька тоже так вдали от него кувыркаются? Танька здесь, рядом, всегда под присмотром, а те… Те на «передок» слабы, он это хорошо знал. Может и сейчас, пока он борется со сном, они бодрствуют в чужих объятиях. Каплан не мог отогнать от себя эти нехорошие мысли, погружаясь в них, как в омут, все больше и больше. Он представил себе, как его женщины получают сейчас наслаждение с другими, и его так покоробило, что он был готов лезть на стену и орать, подняв на ноги весь спящий дом.

Взяв на мгновенье себя в руки, Каплан умылся и поставил чайник. Он сделал себе крепкого кофе, достал из портсигара сигарету, и стал думать.

– Нет, я не смогу успокоиться, если сейчас же не поеду туда, – трезво размышлял он.

В пять утра свежевыбритый, пахнущий «Шипром» Каплан с чемоданом уже шел к автовокзалу. Он помнил, что в это время во Владикавказ прибывает проходящий автобус Баку-Ростов. Возможность действовать разливала бодрость и уверенность по всему его телу. Он знал, что в утренних, только проснувшихся глазах Варвары и Екатерины он найдет ответы на мучившие его вопросы.

Нежданная встреча

Евгений Шеин встретил друга приветливо, но с неподдельным удивлением.

– Ты бы хоть позвонил!

– Так получилось, – улыбнулся Каплан. – Ты, Шейка, разве не рад мне?

– Не говори, Юрочка, того, чего нет, – подхватил его шутливый тон Шеин и налил в рюмки водки. – За неожиданную встречу! – произнес он на правах хозяина тост.

Шеин, услышав приветливый лай Абзаца и увидев в окно отворяющего калитку Каплана, поначалу смутился. Может, что случилось? Может, буфетчица отказалась от машины и требует вернуть назад деньги? Но дело сделано! А документы уже варганят, не сегодня-завтра братва поднесет. Так что все путем, все на мази!

Когда выпили, Шеин осторожно спросил:

– Как жизнь брат? Как дела на амурном фронте? Не расширяешь передовую?

– Мне бы имеющийся плацдарм сохранить. Ну, а без вылазок разведки передовая обречена. Так что сочетаем, Шейка, сочетаем позиционные бои с наскоками!

– Своих-то видел?

– Да повидал уже! Встретили так, что мурашки по коже. Теперь думаю, у кого заночевать в первую ночь. «Ксиву», как приехал, пристроил на вокзале, а чемодан-то оставил у Варьки. Но к кому пойду – пока не решил. Куда ноги сами понесут – туда и пойду. А ты-то сам как на этом фронте? Без перемен?

– Я – сама стабильность, Юрочка. Ты же знаешь. Хотя, если Бог сам в руки пышечку даст, не откажусь. Грех.

Поболтав еще на разные светские темы, они только затем перешли к делам. Каплан успокоил Шеина тем, что все идет по плану, и сообщил, что на примете есть пара-тройка интересных моментов.

– Надо челночные визиты наносить – то здесь, то у меня. Складских и буфетных ты ведь знаешь – их тьма, прижмем, как миленьких. И не пикнут. Никто еще не пикнул. А у тебя есть что-нибудь подходящее?

– Вроде есть.

– Тогда предупреди Давыдова и готовь своих, – подытожил разговор он. – Завтра в это же время обсудим детали.

В ночных сумерках Абзац, который ласкался, сверкал глазами и подпрыгивал от радости, мешал Шеину и Каплану выйти на улицу. Когда им это все же удалось, друзья попрощались, и Каплан, повернув направо, стал удаляться. Абзац наконец успокоился, а Шеин подумал: «Значит, к Варьке пошел. И я бы так сделал. Она поласковей». С этим отправился в дом.

Рано утром заливистый и грозный лай Абзаца разбудил Шеина. Пес явно давал понять, что пожаловали незнакомцы.

– Кто бы это мог быть? – проворчал Евгений, накинул халат и выглянул в окно.

Он удивился. У калитки стояли несколько милиционеров. Участкового он знал. Не хватавший звезд с неба, Петрович мужиком был простоватым. Шеин пару раз угощал его водочкой – рюмашкой-другой. Но не стал приучать болтаться возле своего дома, а сделал более практично. Перед каждым праздником он как бы невзначай сталкивался на улице с Петровичем, открывал свой кожаный портфель и доставал оттуда сверток. Участковый знал, что в свертке – бутылка водки и банка шпрот или сардин, и от этого у него внутри всегда становилось теплее.

Сейчас рядом с Петровичем был высокий, крепкий офицер, которого Шеин раньше нигде не видел. И еще трое с сосредоточенными взглядами и напряженными лицами людей из органов, охотящихся на крупную «дичь». Хозяин дома терялся в догадках, что привело их сюда с утра пораньше. Он дал знать, что сейчас выйдет, и, чертыхаясь, стал одеваться: кто любит, когда его сон потревожат!?

Во дворе он первым делом посадил на цепь и загнал в будку не унимающегося Абзаца. Открыв калитку, с нарочитой бодростью спросил:

– Чё тебе не спится, Петрович? Никак что-то важное стряслось!

– Так, Евгений Анатольевич, да вас тут начальство спрашивает.

– Лейтенант милиции Старковский, – представился офицер. – Вам придется проехать с нами.

Шеин лихорадочно размышлял, как быть. Он понял, что погорел на записке и уже клял себя за непредусмотрительность. Как угораздило собственноручно написать свою настоящую фамилию в расписке? Каким бы чистым тебе ни казалось дело, никогда не раскрывай все свои карты полностью – вот залог воровского успеха. Нарушать это правило означало заранее подставляться, что в итоге и произошло.

Перед тем, как сесть в машину, Шеин укоризненно посмотрел на Петровича. В его взгляде явственно читался вопрос: «Что же ты, любезнейший, не предупредил? Я к тебе всей душой, поил тебя, подкармливал, а ты…». Петрович стоял в стороне, понурив голову и отводя взгляд. Он не знал, конечно, в чем подозревают столь уважаемого и законопослушного человека, искренне полагая, что тут какое-то недоразумение. Но понимал, что теперь халявной водочке по праздникам пришел конец, и очень огорчился именно этому обстоятельству.

Для Шеина это утро оказалось сплошь непредсказуемым. Он еще больше удивился, когда понял, что они едут не в местное отделение милиции, а в Пятигорск.

Опасная находка

Когда сержант Василий Сидоренко заступил на смену, он, как всегда, был полусонным. Ему тяжело давалось вставать в пять утра, чтобы уже в шесть принять вахту на автовокзале в Пятигорске. Поэтому он мечтал о переводе куда угодно, лишь бы не пробуждаться в такую рань.

Сидоренко расписался в журнале, позавидовал своему товарищу по службе, который направлялся домой, и поставил на электрическую плитку чайник, который был у них в отделении с незапамятных времен. С помощью крепкого чая он надеялся окончательно проснуться до утреннего контрольного обхода, который у него вместе с дежурным по вокзалу начинался в полседьмого. Собственно, это и обходом назвать было нельзя, скорее, это был ритуал приветствий всех, кто с утра заступал на автовокзале на смену. Рутина!

Спустя два часа вокзал уже напоминал работающий на полную мощь механизм. У касс стояли пассажиры, кто-то разглядывал расписание, заработало и справочное бюро. Когда Сидоренко подумывал об обеде, а думать об этом он начинал часов с десяти утра, зазвенел звонок. Такой раздавался всегда, когда срабатывала дверца автоматической камеры хранения, и умолкал через несколько секунд, когда клиент, поставив внутрь багаж, закрывал металлическую дверцу. Но звонок продолжал трезвонить. Это означало, что истек срок хранения багажа, который по установленным правилам можно было хранить не более трех суток, после чего следовало вновь опустить в монетоприемник 15 копеек, набрать новый код (или оставить старый) и захлопнуть дверцу.

Такое, когда истекал срок хранения багажа, а он оставался не востребованным, случалось редко. В основном, по забывчивости. Тогда производилась опись вещей, и они передавались на длительное хранение. Если в течение года никто не обращался о пропаже, то они снимались с контроля. Дежурный по вокзалу из ячейки 0218, в которой первые две цифры означали ряд, а вторые – общее порядковое число, вынул сверток и занес в свой кабинет. Когда сверток, который представлял собой что-то завернутое в темную матерчатую сумку, развернули, Сидоренко, а по инструкции он обязан был присутствовать в случаях просрочки хранения багажа, ахнул.

– Так, прошу всех отойти, ничего руками не трогать, – властно распорядился он, взяв ситуацию под свое командование.

На столе лежали револьвер, удостоверение в красном кожаном переплете и офицерская рубашка без погон.

– Николай Порфирьевич, вы на две минуты за главного. Ни к чему не прикасаться. Я пойду звонить в управление.

Ровно через четыре минуты приехала опергруппа во главе со старшим лейтенантом Тихоновым. Он аккуратно приподнял револьвер мизинцем, передал его эксперту-криминалисту и стал составлять протокол. Когда он взял в руки удостоверение, его охватила дрожь от бьющей по глазам надписи: «Комитет государственной безопасности СССР». Он с волнением открыл «корочку». На него смотрело лицо «типичного чекиста» – выхоленное, без особых примет, с прямым, слегка напряженным взглядом. Рядом с фотографией было написано: «Комитет государственной безопасности СССР. Сливенко Иван Николаевич, майор. Органам государственной власти, гражданам Союза ССР оказывать всяческое содействие». Под этими магическими словами стояла подпись председателя Северо-Осетинского управления КГБ СССР.

Тихонов уже представлял, как его отчитывает начальство. Поднял панику, провалил тайную операцию коллег – в случае неблагоприятного развития событий в стремлении отстоять честь мундира его могли сделать «крайним». Старенький револьвер, которого не было в штатном расписании ни милиции, ни КГБ, его не смущал: мало ли что они там, в органах, задумали!? Но, поразмышляв, он прикинул, что чекисты такой детской забывчивостью не должны отличаться. «Если они на таких вещах прокалываются, то о какой операции тогда можно говорить!?» – соображал он. Беспокойство Тихонова сменилось радостью. Он уже предвкушал поощрение по службе: «Надо и о Сидоренко будет напомнить. Молодец, не растерялся, тут же голова у него сработала, и все грамотно он по телефону изложил».

Упакован, доставлен, но не съедобен

Шеин вновь изумился, когда по прибытии в Пятигорск в управление внутренних дел по Кавказским Минеральным Водам, его, ни о чем не спрашивая, сразу же посадили в камеру. Поначалу он объяснил это обычной чиновничьей нерасторопностью. Но когда его не вызывали на допрос и час, и два, он забеспокоился, как беспокоятся перед принятием важного решения. Ему не нравилось происходящее. В его захвате участвовала специальная милицейская группа, а теперь – тишина.

Когда в коридоре послышались шаги, он воспринял их с облегчением. Камера открылась, и он увидел за охранником тех троих, которые приходили к нему домой.

– Лицом к стене, руки за спину, – скомандовал конвоир.

Через мгновение Шеин почувствовал холодное прикосновение металла и хорошо знакомый щелчок наручников. Его, бесцеремонно подталкивая, вывели из камеры, провели через коридор прямо во внутренний двор, где впритык к входу в здание уже стоял «воронок». Прежде чем дверца захлопнулась, Шеин увидел впереди еще одну машину. Она была со специальной надписью через весь кузов – «Госавтоинспекция».

Когда тронулись, Шеин не устоял от распиравшего его тревожного любопытства.

– Командир, куда едем?

– Туда, куда скоро приедем! – бодро ответил ему я.

– А как скоро?

– А ты что, торопишься?

– Если долго будем ехать, так и до Москвы немного останется. А ГАИ зачем вызвали? Почетный эскорт?

Тут уже не выдержал следователь Руслан Битиев, который из кабины развернулся к задержанному так, что тот даже через решетку мог хорошо видеть его сверкающий и гневный взгляд, не предвещавший ничего хорошего.

– Послушай, Евгений. Давай лучше о серьезном. Я тебя очень прошу: не надо никаких сюрпризов ради твоего же блага. Учти, нас четверо с оружием, и первая пуля – твоя. Если в дороге что-то произойдет, я вынужден буду стрелять!

Шеин сразу сник. Но Битиев был прав. Нам было не до шуток и прибауток. Мы прекрасно знали, что в добропорядочную личину интеллигента, под каким соусом его принимали окружающие, рядился матерый преступник, входивший в разветвленную банду, в которой многие были готовы на все. Так что нельзя было исключать, что он мог каким-то образом в последний момент оставить знак дружкам, что находится в опасности. А те за несколько часов, пока его арестовывали и везли во Владикавказ, могли организовать не только визуальное наблюдение за региональным управлением, но и попытаться отбить его по дороге. Во всяком случае, коллеги сообщили нам, что есть неподтвержденная информация, что соратники Шеина по преступному промыслу могут устроить засаду. Поэтому мы и были настороже.

Из Пятигорска уже позвонили во Владикавказ, и в республике были предупреждены о нашем возвращении. Когда граница с Кабардино-Балкарией была пересечена, Шеин, промолчавший всю дорогу, вновь завел разговор, но в этот раз в предельно вежливых интонациях. Видимо, он опасался резкого отпора со стороны Битиева. Он не знал еще, что этот молодой, по-хорошему амбициозный следователь, вовсе не примитивный сотрудник, способный только на окрик и угрозы. Как не знал и того, что их интеллектуальный поединок будет продолжаться еще не один месяц.

– Гражданин начальник, куда мы все-таки едем? И, может, объясните, чем я мог вас заинтересовать?

Битиев был уже спокоен. Он размышлял, что, поскольку вести дело именно ему, то стоит попытаться установить с Шеиным хоть какой-то контакт. И потому был сдержан и корректен.

– Гражданин Шеин, мы едем во Владикавказ. Он же знаком вам? И по этой дороге вам, наверное, приходилось ездить?

– Бывал в годы юности далекой. Сейчас – возраст, куда мне до путешествий!

– Не скажите. Если очень нужно, то в любом возрасте любые расстояние покоряются.

– Но я то при чем? Вы же не на прогулку меня пригласили?

Битиев взял паузу. Молчание, которое затягивалось, создавало необходимое напряжение, как и недосказанность ответов.

– У нас к вам несколько важных вопросов.

– Ко мне?

– К вам. И к вашим друзьям.

– Но я ничего не нарушал, гражданин начальник?

– Вот приедем, и поговорим. Увидитесь кое с кем, тогда ваша память и освежится.

Шеин заволновался. Неизвестность всегда хуже наказания. Я отдавал должное коллеге. Но сомнения, что мы когда-то раскрутим Шеина, тем более, сейчас, оставались. Преступные авторитеты – калачи тертые. Сами ничего они не расскажут. Нужны улики. Явные, неопровержимые улики. Неопровержимые свидетели. И неопровержимая связь с подельниками.

Голубь СИЗОкрылый

Битиев принял верное решение – взять Шеина кавалеристским наскоком. Уже через три часа после водворения арестованного в камеру предварительного заключения министерства, он организовал очную ставку. Пригласил Бабочиеву, ее 18-летнюю дочь и предъявил им экс-обладателя «Волги». Те его опознали, да и он сам не отрицал своего участия в продаже автомобиля, потому как отрицать это было невозможно. Расписку он написал своей рукой, что подтвердила бы экспертиза.

Но когда Битиев стал задавать уточняющие вопросы, Шеину пришлось туго. Он начинал что-то плести про знакомых, которые попросили подороже продать «Волгу» за комиссионное вознаграждение. Но назвать знакомых не смог. Когда речь заходила о Каплане, он отвечал, что они почти не знакомы. Так, мол, по случаю вспомнил о нем в надежде, что тот найдет хорошего покупателя. Угрозы в адрес Бабочиевых он категорически отрицал, несмотря на то, что и мать, и дочь подробно рассказали, какие слова он произносил, принуждая отдать все деньги сразу.

Но все изменилось через несколько дней, когда арестованного перевели в следственный изолятор Владикавказа, который все горожане называли тюрьмой. Голубь, каким он выглядел в милицейском «воронке», Шеин быстро превратился в настоящего авторитета – жесткого, смелого, знающего себе цену. Камера, в которую его направили, считалась в СИЗО не самой крутой, но средней по сложности. Для новичка подобных заведений это стало бы таким испытанием на прочность, что у многих, кто не обладал твердым характером и не мог постоять за себя, появлялись непреодолимые препятствия.

Все это было правильно, но не для Шеина. В первый же день он дал всем понять, кто тут хозяин. И его сокамерники восприняли это, как должное: тюремная почта работает быстрее государственного телеграфа. То, что его вызвал следователь на допрос буквально на следующий день, придавало веса и еще больше подтверждало его статус важной тюремной персоны.

Но Шеина уже понесло. Он стал «косить» под психа. Битиев вызвал начальника спецчасти и еще нескольких сотрудников СИЗО. Но при них Шеин заиграл с еще большим усердием.

– Руки тебя выдают, Евгений, – обратился к нему Битиев, перешедший за эти дни в общении на «ты».

Шеин спустя минуту медленно стал прятать руки под стол.

– И глаза тебя выдают, – усмехнулся Битиев.

Вскоре Шеин повернулся к следователю боком.

– И желваки тебя выдают, Евгений, – пошел на «добивание» Битиев.

Когда они вновь остались один на один, Шеин на несколько минут вернул себе здравый рассудок.

– Руслан, – сказал он, – ты мое личное дело знаешь. Я провел на Севере тринадцать с половиной лет особого режима. И там я настоящих врачей обвел вокруг пальца. А в вашей больничке заключение мне, как миленькие, дадут. На блюдечке преподнесут. С каемочкой. Так что не старайся, ничего у тебя все равно не выйдет!

В личном деле Шеина действительно значилось, что он признан психически ненормальным. После того, как он устроил поджег в колонии, в результате чего погибли семь заключенных, его обследовали лучшие специалисты Архангельской области и Ленинграда. И все пришли к единодушному мнению – псих.

Но Битиев не сдавался. «Евгений, не играй с огнем. Ничего у тебя не получится», – отговаривал его он. Шеин был непреклонен. И в итоге преуспел: врачи Владикавказа признали-таки его невменяемым.

За битвой подозреваемого и следователя наблюдали многие сотрудники милиции. Битиев не раз делился своими впечатлениями с нами. «Это легендарный артист. Легендарный», – без конца повторял он.

Мы все понимали, что Шеин был более вменяемым, чем иной руководитель большого коллектива. Но ничего поделать с его блистательной игрой не могли не только в столице Северной Осетии. Ставропольская краевая больница также признала Шеина психически больным. Правда, между лечащим врачом и Битиевым состоялся неприятный разговор.

– Если вы дадите гарантию, что Шеина расстреляют, то мы дадим заключение, что он вменяем, – выпалил напрямик товарищ в белом халате, дававший клятву Гиппократа.

– Такой гарантии я вам дать не могу, – с офицерской прямотой ответил на расчетливое предложение Битиев. – Я всего лишь следователь. Тем более, у меня предъявленное ему обвинение – всего-навсего кража.

И эскулап дал просто поразительное заключение, которое гласило, что в момент совершения преступления Шеин был вменяем, а после взятия под стражу впал в реактивное состояние.

После этого Битиев, приложив заключения Владикавказа и Ставрополя, отправил Шеина в Москву, в Центральный научно-исследовательский институт судебной психиатрии им. Сербского – загадочное и строго охраняемое главное медицинское учреждение страны подобного профиля. Его коридоры помнили многих заключенных. Поводом для создания института им. Сербского на заре Советской власти в 1921 году послужило то, что психически больные люди оказались в местах лишения свободы. Институт был создан для того, чтобы с научно обоснованной точностью определить, кто может нести ответственность, а кто может быть освобожден и принужден к лечению.

В ходе следствия Шеин находился на стационарной судебно-психиатрической экспертизе в институте им. Сербского более двух месяцев. Самое удивительное, что обследовавшая его комиссия пришла к тому же заключению, что и ставропольчане, правда, в стилистическом отношении чуть более грамотному. В медицинском документе говорилось, что Шеин страдает психическим заболеванием в форме шизофрении, которое периодически проявляется в явной форме, ввиду чего можно допустить, что в момент совершения преступления он был в здравом уме, но в настоящее время невменяем в отношении инкриминируемых ему деяний и нуждается в направлении на принудительное лечение в психиатрическую больницу специального типа…

Битиеву ничего иного не оставалось, как выделить преступную деятельность Шеина в отдельное производство, но он добился, что суд вынес решение о принудительном лечении обвиняемого в специальной больнице МВД СССР. Для многих посвященных такой вердикт был хуже, чем отбывание срока в колонии.

Коса нашла на камень

Не только Шеин, но и другие тертые преступники считали для себя негласным правилом уметь в совершенстве «косить под дурака». Для этого они заводили специальные знакомства с врачами. У Каплана, например, а, значит, и у Шеина, была знакомая, которая работала в клинике нервных болезней имени Сеченова. И она делилась с ними, когда те бывали в Москве, медицинскими познаниями в области неврозов. Все это делалось для того, чтобы в нужный момент можно было добиться смягчения своей участи.

Но мастерски имитировать болезнь – этого было мало. Статья 58 УК РСФСР определяла в качестве принудительных мер медицинского характера помещение в психиатрическую больницу общего или специального типа. Именно от решения суда зависел тип психиатрической больницы, куда направляли на «лечение». Психиатрические больницы общего типа находились в ведении Министерства здравоохранения СССР.

Помещение в психиатрические больницы специального типа, которые являлись закрытыми учреждениями и находились в ведении МВД СССР, назначалось судом в отношении душевнобольных, представлявших по психическому состоянию и характеру совершенного им общественно опасного деяния особую опасность для общества. При этом больной, согласно ст. 7-1 УК РСФСР, по своему психическому состоянию должен быть склонен к проявлению агрессивности и другим подобным действиям, а совершенное им общественно опасное деяние должно быть тяжким. Как удалось Битиеву убедить суд в том, что угон автомобиля «Волга» является «опасным деянием», история умалчивает, ясно одно, что суд принял во внимание предыдущие судимости Шеина и незавершенное уголовное дело по нападению на квартиру Абагишевых, в котором в дальнейшем могло также выявиться его участие.

Шеину не повезло вдвойне. Мало того, что он остался в цепких лапах МВД, его еще и направили в легендарную «Сычевку» – спецбольницу особого режима в Смоленской области с наручниками и обитыми войлоком карцерами, которую зэки именовали не иначе, как «форменной тюрьмой». Закон и права заключенного теряли силу на территории этого учреждения. И весь «авторитет» Шеина был применим здесь лишь в самой малой степени, никакого главенствования, а, тем более, почетного положения, как на зоне, в «Сычевке» добиться было попросту невозможно. Он прекрасно знал: чуть что, и ему сразу бы вкололи инъекцию сульфазина, вызывающую высокую температуру, слабость, ломоту в суставах, головные боли, или ввели бы внутримышечно аминазин, после которого образовывались болезненные узлы, удалявшиеся почти всегда только оперативно.

Кроме этой «Сычевки» по стране было еще семь спецбольниц: в Ленинграде, Казани, Рыбинске, Днепропетровске, Минске, Орле, Черняховске, а также два «спецсанатория» – в Киевской и Полтавской областях. Но именно «Сычевка» наводила ужас на тех, кто избежал уголовного наказания, казалось бы, счастливо заменив его принудительным медицинским «лечением».

Смоленщина Шеину, видимо, настолько пришлась не по нраву, что он сделал своеобразный кульбит – «закосил» в обратную сторону. То есть стал доказывать, что не болен, а совершенно здоров. Поскольку в его диагнозе было написано, что все у него в жизни бывает периодически – то невменяемость, то нормальный рассудок, его направили на повторную экспертизу, которая согласилась с тем, что Шеин в настоящее время вышел из реактивного состояния.

Когда ровно через год Шеин вернулся во Владикавказ, чтобы вновь предстать перед судом, он снова столкнулся с Битиевым. Тот поначалу не сразу узнал своего недавнего подопечного – так тот исхудал и поник.

– Да, Руслан, я был не прав, не стоило мне этого делать, – только и произнес Шеин. – Лучше было бы мне еще 15 лет на особом режиме отсидеть, чем один год в этой психушке.

Мечта Шеина вскоре исполнилась. Народный суд Ленинского района Владикавказа приговорил его к шести годам лишения свободы в колонии строгого режима.

Бегство от расплаты

К тому времени, когда Каплан вечером подходил к давно знакомому ему Сермяжному переулку, у него уже созрел многоходовой план. «Начнем отсюда, – размышлял он. – Потом – Нальчик. Потом – Владикавказ. Потом – возвращаемся и бомбим опять здесь. На все про все – пять дней. Потом отдыхаем пять месяцев. Может в Сочи раз в жизни рвануть?» – размечтался он.

Каплан издали услышал лай Абзаца. Это ему не понравилось. Что-то было не так. Пес был очень послушным, вымуштрованным, без нужды пасть не открывал, как какая-нибудь приблудная дворняга. Каплан насторожился, перешел на другую сторону улицы, осторожно приблизился, чтобы видеть дом, но света в окнах не было. Худшие опасения подтверждались. Не было никогда еще такого, чтобы Шеин проигнорировал «стрелку». Значит, случилось что-то серьезное.

Не став рисковать, Каплан развернулся и пошел назад, решив, что вернется сюда утром. Он шел, размышляя, что еще можно сделать. Через полчаса он уже входил в здание городской междугородней телефонной станции. Он заказал на завтрашний день разговор с Владикавказом, назвавшись Юрием Капраловым. «Татьяна поймет», – был уверен он.

С тяжелым сердцем он направился к Варваре. Она была дома и сразу поняла, что Юра не в духе. Молча стала разогревать ужин.

– Не надо, – сказал Каплан. – Дай водки и стакан.

Она принесла бутылку и рюмку, в которой помещалась ровно пятьдесят грамм – так, как он и любил. Но он с раздражением повторил:

– Я сказал, стакан.

Он налил до краев и медленно, не останавливаясь, выпил. Отломив корку черного хлеба, глубоко вдохнул его аромат. Затем налил еще полстакана и снова выпил. В бутылке оставалось меньше половины водки. Но Каплан взял крышку и тщательно завинтил ее. Он знал, что ему просто необходимо ни о чем не думать и как можно быстрее заснуть. Недопитие, как и перепитие, могло только взбодрить его. Поэтому важно было знать точную меру, о которой он за прожитые годы имел проверенную на собственном опыте информацию.

На следующее день Каплан, как и планировал, направился в Сермяжный. К его удивлению, в переулке стояла привычная утренняя картина: кто-то спешил на работу, вон из окна напротив слышен женский окрик «И так ты уже на первый урок опоздал!», а вот и бабулька в магазин идет. Может, у него сдали нервы, и он зазря запаниковал? Вскоре старуха поравнялась с ним.

– Утро доброе, мамаша!

– Доброе, доброе, сынок.

– А что это Абзац вчера разлаялся, а сейчас примолк? – спросил напрямик Каплан.

– Так его ж забрали!

– Евгения Анатольевича? – тут же сориентировался, прикинувшись, что в курсе Каплан. – Так я же про собаку спрашиваю.

– Я тебе про собаку и говорю. Забрали Абзаца. Вслед за Евгением Анатольевичем. Куда он без него! Больно гавкал ночью, никак успокоиться не мог. Потом волком выл. Вот и вызвали милицию. А они его и забрали. Стреляли даже пулями усыпляющими, Абзац же никого к себе близко не подпускал, вот и вызвали ветерана… или как там доктора по зверям называют.

Чертыхаясь от мудреных терминов, старушка тем не менее до конца проявила знание всех деталей.

– А ты что, мамаша, по ночам не спишь?

– Да, как тут уснешь, когда столько шума. Щась молока куплю, кашки сварю и пойду баиньки. Голова-то от недосыпу так и гудит, так и гудит.

Каплан понял, что, пока любопытная бабка не стала задавать ненужные вопросы, пора ретироваться. Он раскланялся и пошел к междугородней.

Соединили его с Владикавказом быстро, от назначенного часа прошло всего семь минут. В трубке он услышал родной голос.

– Юрочка, это ты?

– Я, я, кто же еще, – быстро перебил он. – Возьми сверток, бери такси и приезжай в Нальчик. Там на автовокзале у справочного бюро буду тебя ждать. Ты поняла?

– Что произошло? Что-то случилось?

– Делай, как я говорю. Потом все объясню. Никуда не заходи, сразу бери такси и выезжай. Все.

Каплан повесил трубку, не став дожидаться очередных бабских причитаний. Он не любил нытья и лишних разговоров, особенно, когда надо было действовать. Ему тоже надо было поспешить в Нальчик. А оттуда в Минводы. На поезд. С такими деньгами он не пропадет. «Имею же я право на длительный оплачиваемый отпуск!?» – успокаивал себя и одновременно подтрунивал над собой он.

Ветер странствий

В Москве Каплан затерялся быстро. В целях безопасности он не стал ехать прямиком, остерегаясь Курского вокзала, где легко можно было напороться на придирчивых ментов. К тому же он опасался, что его объявили во всесоюзный розыск, что не исключало наличие свежего фоторобота. Фотографий он дома не держал, у Татьяны – тем более. Это потом, когда пройдет какое-то время, месячишко-другой, его фэйс ни у кого не останется в памяти.

Нет, молодец все-таки Танька, все сделала, как надо. На нее можно положиться. Она еще пригодится, у нее вторая часть денег и некоторые из ценных вещей, которые он держал у нее на хранении. Прощаясь в Нальчике, он попросил Татьяну погулять возле его дома. Прислушаться к разговорам, а при случае – и расспросить кого-то из старушек. Он чувствовал, как убегающий зверь, что его след взяли матерые охотники, но хотел удостовериться в этом. Они условились, что он напишет ей на главпочтамт «до востребования» и сообщит, куда ему можно будет писать. Каплан также объяснил ей, что будет подписываться другой фамилией, например, Юрский, и будет умышленно указывать неправильный обратный адрес.

Об одном время от времени вспоминал Каплан – что не забрал сверток, который положил в автоматическую камеру хранения на Пятигорском автовокзале. Там были его документ и пистолет. Но о них он не жалел, тем более, что вместе с деньгами Татьяна привезла ему второй пистолет, а о том, что на фотографии удостоверения – его изображение, беспокоился. Впрочем, успокаивал себя он, пока разберутся, он заляжет в нору, а там не до него будет.

Пускаться в бега и тут же попасться – это не входило в его далеко идущие планы. Ведь он был в заслуженном отпуске. И Каплан вышел из поезда в Туле, прошел к пригородным кассам, взяв билет на электричку до Москвы. У него был запас по времени, и он решил: «Гулять – так гулять!» И купил на перроне …тульский пряник. Он был эрудированным человеком и со школьных лет знал, что Тула – это самовары, пряники и охотничьи ружья. Быть в Туле и не прикоснуться к одному из трех символов, было, с его точки зрения, для отпускника неправильно.

Каплан не доехал до Курского ровно одну остановку, выйдя на станции «Серп и молот». От столь пролетарского названия у него едва не началось интеллектуальное головокружение. Когда электричка понеслась дальше, он деловито осмотрелся, заприметил стоянку машин и пошел к такси. У Каплана были варианты, куда поехать, но он решил начать с самого надежного и сказал водителю: «На Ленинские горы! Угол Ленинского и Ломоносовского!». Произнеся это, он невольно осекся: ему «фартило» сегодня на коммунистические наименования. Мнительный Каплан подозревал в этом недобрый знак. Но, смелый и упорный по натуре, он заставил себя выбросить из головы эту чушь, уселся в «Волге» поудобнее и стал смотреть в окно. Путь был неблизкий, и он мог вдосталь полюбоваться столицей, где не был много лет и которую все же любил так, как любят чужую игрушку, которая именно поэтому и не надоедает.

На родине

Каплан приехал в Ярославль через четыре месяца после скитаний в Москве. В столице ему наскучило. Шум, гудки машин, спешащие толпы людей – от всего этого он во Владикавказе отвык и теперь вспоминал его, как самый тихий и уютный город на свете. К тому же, живя у чужих, он ощущал себя неполноценным. Какими бы ни были кореша, чувство собственного дома никогда в гостях не появится. И он подался на родину – туда, где прошло его трудное детство.

Рано оставшись без отца Вениамина Израилевича, которого арестовали в 1937-м, он вместе с младшей сестрой воспитывался матерью. Но та не смогла уследить за шустрым, самостоятельным, стремительно взрослевшим мальчиком. Уже в 1940 г., когда Каплану не исполнилось и 15 лет, районным судом г. Ярославля он был осужден по ст. 162 УК РСФСР (кража государственного имущества) на полтора года лишения свободы.

Затем, по его словам, он из мест заключения попал прямо в действующую армию, воевал, получил ранение в челюсть и завершил Великую Отечественную, участвуя в Висло-Одерской операции. Чтобы попасть на фронт, он сумел устроить дело так, что по паспорту стал на два года старше, для чего взял фамилию матери – Сыроежин. После войны вернул отцовскую фамилию и свой настоящий возраст.

Малейшее сомнение при изучении его биографических данных служило для Каплана основанием для обращений в инстанции, он заваливал жалобами и новыми всевозможными ходатайствами партийные и советские органы. Каплан твердо отстаивал то, что его уже официально признали не только инвалидом, но и участником Великой Отечественной войны со всеми причитающимися в таких случаях льготами и моральным почитанием. Его девизом было взять от жизни все, и он старался брать от нее полной мерой. Хорошо изучив бюрократические пружины, Каплан часто применял тактику нажатия сразу на многие кнопки, что почти всегда давало ему положительный результат. Даже прошлые судимости не помешали ему получить три боевые медали, одна из которых – «За Победу над Германией» служила ему самым надежным фронтовым мандатом.

Между тем от Татьяны, когда ему еще не приелась Москва, пришли худые новости. На имя Петра Афанасьевича Юрского она прозрачными намеками написала, что к квартире есть большой интерес, уже не один раз в нее наведывались, смотрели, интересовались хозяином и окончательной ценой. Для него это означало, что Шеина действительно повязали, и что пути назад нет. Не то, что он боялся, что тот его сдаст. Как раз нет. Шеин был опытным и матерым, с логикой у него все было в порядке, а, значит, присутствовало и понимание: никогда ни в чем не колись, хуже от этого не будет, а лучше – может быть. Но рано или поздно Каплану надо было решать: или обосновываться на новом месте, или искать нестандартное, эксклюзивное решение. Он отложил разгадывание жизненного ребуса, свято веря, что примет правильный, тщательно обдуманный шаг.

У него оставались связи, о которых никто не знал – ни Шеин, ни сестра, ни даже мать. Вообще никто. Деревня, куда направлялся Каплан, носила страшное и совершенно бесперспективное название «Ломово» и находилась всего в 30-40 километрах от Белгорода. Но Каплану название нравилось. Когда судьба забрасывала его сюда, он постоянно мурлыкал про себя нравившуюся ему народную мудрость – «Против лома – нет приема», которую так часто применял на практике.

В Ломово жил друг его ярославского детства, больше, чем брат, Никита, с которым он и совершил первую кражу. Но товарища не сдал. Так они стали больше, чем братьями. И хотя виделись раз в десять лет, от редкости встреч их дружба и братство не становились менее крепкими и обязывающими. Каждый из них знал, что встанет рядом, если будет очень нужно. И такой момент для Каплана наступил. Он предполагал побыть в деревенской тиши с месяц и за это время обдумать дальнейшие действия. Но его судьба определилась раньше этого срока.

Промежуточный итог

После того, как за Капланом установили наблюдение, это ничего нового нам не принесло. Да мы и не обольщались. Матерый преступник, да еще такой, каким его нарисовал Суаридзе, просто не имел права проколоться на столь очевидном оперативном приеме. Только в первые несколько дней можно было рассчитывать на удачу, а дальше он должен был почуять слежку.

Я еще раз взял агентурное дело, перелистал и ничего не обнаружил. Каплан вел законопослушный образ жизни. Если бы органы не знали, кто он такой, то могли бы рассказывать о нем, как об образцовом советском гражданине и патриоте.

Каплан выходил «в город», как жители Владикавказа называли поездки на проспект Мира или в другие давние традиционные места посещений, заглядывал в горисполком, в Совет ветеранов, в парк культуры, где подолгу бродил и сидел на скамейке в одиночестве, глядя на гордо плывущих в пруду лебедей.

В рестораны он не ходил, только наведывался в рюмочную недалеко от дома. Но заметно выпившим замечен не был. Еще он проявил себя весьма хозяйственным. Регулярно покупал продукты, а, когда было нужно, то и необходимую в быту мелочевку. Раз в неделю ездил на центральный рынок, где отоваривался по полной программе, брал такси и на зависть соседям подкатывал на авто прямо к подъезду.

Настораживали два факта. Даже если Каплан был инвалидом и участником войны, как он мог обеспечивать себя, жену и приемную дочь? Пусть, не шикуя, но и не отказывая себе ни в чем? К тому же несколько раз наблюдение теряло его из виду. Причем на целый день, а то и на два, три дня. Он или на рынке успевал затеряться, или в трамвай в последний момент запрыгивал, или на такси уходил.

Агентам и не ставилась задача держать его в поле зрения любой ценой. Надо сказать, что наблюдали за ним минимальными силами, не «плотно» и не круглые сутки. Скорее, чтобы составить представление о его нынешнем образе жизни или выявить случайную связь, которая могла бы оказаться полезной. Так что надо было решать, что делать дальше.

Внимательно просмотрев еще раз последние отчеты наружного наблюдения, я выписал в блокнот дни, когда Каплан уходил от «наружки». Потом в дежурной части выписал все происшествия, которые произошли в эти периоды. Сравнение ничего не дало. Ни одного «разгона» после Абагишевых во Владикавказе и во всей Северной Осетии, насколько мне было известно, не было. Я подумал, что завтра же поинтересуюсь подробными сведениями в республиканском МВД. Но пока зацепок по-прежнему не было никаких. Несколько разбоев? Но по ним подозреваемые уже были задержаны. А, может, запросить данные в соседних регионах? В Кабарде? В Ставропольском крае? Это стоит сделать.

Никто из нас не ожидал, что главные улики преподнесет его величество «случай». Да еще и не единожды. Но это только внешне кажется, что при таком варианте развития событий все зависит от фортуны. Она ведь тоже, как правильно говорят, благосклонна к тем, кто действует, а не сидит, сложа руки. И к тому же случайность в уголовных делах – это своего рода закономерность. Пусть с малой долей вероятности, но закономерность. Потому что преступники – не идеальны. Они обязательно рано или поздно допустят ошибку. Или что-то не учтут. И жизнь – не идеальна. Каждый день возникают разные ситуации, поэтому надо своими усилиями приближать благоприятность звезд.

Советские граждане неподкупны

Это правило все-таки сработало. После чего события завертелись с калейдоскопической быстротой.

В один из первых дней сентября Суаридзе неожиданно вызвал меня к себе.

– Послушай, – начал он, – тебе надо срочно пойти в министерство. Мне только что позвонил начальник отделения ОБХСС Цыбулевский. Там, по-моему, очень интересная картина с нашей подопечной приоткрывается.

– С какой подопечной? – с искренним недоумением спросил я, полагая, что к борьбе с хищениями социалистической собственности никакого отношения, по крайней мере, на данном этапе не имею.

– С той самой. С Зульфией. Или как там ее, красавицу эту?

– С Абагишевой? – обомлел я.

– Вот-вот, с ней.

– А что произошло?

– Да, ты знаешь, я такого случая в своей практике еще не встречал. Ну, ты сбегай к ребятам, тем более, здесь рядом, они тебе всю исходную дадут. Если нужно будет вам вместе поработать, освобождаю тебя от наших дел на двое суток. Только доложи, чтоб я знал.

Я летел в ОБХСС, которое располагалось в здании МВД по ул. Бутырина,4, как на самое важное в жизни свидание. В голове мелькали разные мысли, но увязать их логически я так и не смог. И только в кабинете Виктора Цыбулевского, с которым я был уже знаком, мне на практике доказали, что народная хитрость не знает границ, и что без спайки с народом милиция работать эффективно не может.

Выяснилось, что Альфия Айратовна Абагишева придумала и осуществила простой и надежный, как восход солнца, план извлечения дополнительных доходов. Через нее должна была отправляться вся корреспонденция государственных учреждений. Приносили ей на отправку письма и документы из ГАИ. По действовавшему закону гаишники, отбирая за крупные нарушения у иногородних водителей права, должны были направлять их по месту регистрации автомобиля. Там с нарушителями и должны были разбираться. Все это попадало к ловкой заведующей. А та, ударник коммунистического труда, отправляла не бандероли в региональные службы ГАИ, а письма самим владельцам автомобилей с деловым предложением. Альфия Айратовна предлагала приехать во Владикавказ за отобранными водительскими правами, но захватить в качестве платы за услугу 50 или 100 рублей – таксу она определяла по типу автомобиля и по интуиции.

В письмах она просила звонить по телефону в рабочее время, и, как правило, назначала встречу в обеденный перерыв в парке. Там и происходили мгновенные сделки. Кому хочется связываться с ГАИ! Весь этот механизм действовал безотказно, пока один высоко моральный и принципиальный тип не забил тревогу и не позвонил из Нальчика в Северо-Осетинский обком партии. На каком, мол, основании он должен платить кому-то, да еще за придуманное нарушение правил уличного движения. Звонивший настаивал, что он ничего не нарушал, не проезжал на красный свет. Возражения инструктора обкома, пытавшегося напомнить, что он не сотрудник ГАИ, не уменьшали потока слов из телефонной трубки.

Этому звонку не придали бы большого значения, но, когда нальчанин подвел под свои рассуждения мировоззренческую базу, выразив убеждение в том, что все гаишники у нас продажные и что он ни перед чем не остановится и дойдет до ЦК, в обкоме случился маленький переполох. И через полчаса о необычном звонке шушукалось все здание.

Тем временем заведующий отделом административных органов, курировавший правоохранительные структуры, позвонил министру внутренних дел, и тот взял поступивший сигнал трудящихся под личный контроль. Подняли на ноги весь ОБХСС и вскоре выяснили, что основания для беспокойства у оскорбленного жителя соседней республики имелись. Звонок теперь уже из Владикавказа в Нальчик выявил и номер телефона благодетеля нерадивых автомобилистов, после чего остальное было делом техники.

Сказать, что я был ошеломлен такими известиями, это, значит, ничего не сказать. Я был в буквальном смысле ошарашен. Цыбулевский, удовлетворенный стремительно выполненным заданием самого министра, видел мое смятение, не понимая, чем оно вызвано.

– Миша, а тебя зачем ко мне прислали? Она что, скрывалась?

– Да нет, мы никак не могли понять одно запутанное дело. Но сейчас, может быть, сумеем это сделать. Где она? – перешел к действиям я.

– Как где? В ИВС. Она во всем созналась. С ней мои люди уже официально побеседовали.

– Тогда настала наша очередь.

– Может, придется объединять дела?

– Да нет, она у нас проходит, как потерпевшая. Так что дела будут разные, но она у нас – ключевой свидетель.

С этими словами я попрощался и покинул кабинет. Позвонив из приемной Суаридзе, я объяснил ему суть дела и сообщил, что направляюсь для неформального разговора с Абагишевой.

– А ты допроси ее по всем правилам. Пока она «тепленькая», – посоветовал Василий Иванович. – Вдруг она потом замкнется.

Через полчаса я уже беседовал с Абагишевой. Когда, войдя, она увидела меня, то моментально покраснела, отвела взгляд и в дальнейшем старалась смотреть в пол или в окно.

– Что же вы, гражданка, мы к вам всей душой, вошли в ваше положение, а вы, оказывается, лгали нам? – пошел я в прямую атаку. – Где Каплан? Откуда он узнал о вашей незаконной деятельности? Почему вы его покрываете?

– Я не знаю, о ком вы говорите, – тихо после паузы выдавила из себя Абагишева.

– О мнимом подполковнике милиции, Альфия Айратовна. Повторяю, где Каплан? Где он сейчас проживает?

– Не знаю.

– Вы понимаете, что после случившегося наши с вами договоренности уже не действуют?

– Это ваше право, но я не знаю, о ком вы говорите.

– А вот ваш муж знает. И он узнал на фотографии Каплана.

– Никого он не узнал.

– Почти узнал. Мы вот проведем очную ставку, и тогда он его точно узнает.

В ответ на мою грозную тираду она слегка улыбнулась, давая понять, что ее мини-улыбка больше означает усмешку. «Неужели она настолько близко знакома с Капланом и знает, что он в бегах?», – задавал я себе вопрос и не находил на него твердого ответа. Тем не менее, я продолжал гнуть свою линию: вдруг Абагишева не выдержит психологического прессинга!?

– Альфия Айратовна, сколько денег забрал у вас Каплан?

– Я же вам сказала, что никакого Каплана я не знаю.

– Ну, хорошо. Сколько денег забрал у вас человек, представившийся подполковником Деминым?

– Нисколько.

– Не хотите же вы сказать, что он в присутствии вашего мужа приходил к вам на свидание? Да еще вместе с дружками?

– Я не понимаю, о чем вы говорите. В своей вине я уже чистосердечно призналась. Ну, споткнулась я в жизни, деньги были нужны, потому что хотела мужу-инвалиду помочь, в санаторий его отправить. Импортный протез заказать. А вы клевещете! – перешла она в контратаку. – Я буду писать жалобу вашему начальству, а с вами разговаривать больше не буду.

– Что ж, Альфия Айратовна, не желая говорить правду, вы усугубляете свою вину. Писать жалобу – это ваше право, но мы обязательно передадим все имеющиеся у нас материалы, чтобы они фигурировали в вашем уголовном деле. Думаю, суд учтет это при определении вам меры наказания.

Когда я рассказал Суаридзе о состоявшемся разговоре, он попросил не раскисать.

– Каплана мы вот-вот поймаем. Послезавтра в Мордовию выезжает Петросян.

– А что, он там?

– Пока нет. Там его жена. Значит, и он там будет.

В центре ГУМа, у фонтана

Ольга Тоткина давно подобрала ключи к Каплану, хотя сделать это было трудно. Сама ежедневно соприкасаясь с воровским миром, она знала, что всегда должна следовать двум главным вещам: не встревать туда, куда ее не просят, и не заворачивать «налево». В первом случае ее не вынес бы ни один мало-мальски уважающий себя авторитет, а во втором – могли и просто «порешить». И хотя Каплан «перышками» не пробавлялся, оставив воспоминания о них в своей далекой юности, она знала: не дай бог его хоть чем-то унизить в глазах других – застрелит.

Однажды она едва не лишилась чувств, когда увидела, что Юра, вернувшись домой, достал из-под пальто увесистый пистолет.

– Что это? – спросила она.

– Маузер, – безразлично ответил он, как будто речь шла о чем-то будничном.

У Каплана были и другие пистолеты, но «Маузер» больше она не видела. Хотя оружия в доме муж не держал, Ольга понимала, что в случае чего оно быстро окажется в его руках.

Тоткина редко задавала себе вопрос, как она решилась связать себя с Капланом. Так получилось. Тот, признанный 2 марта 1961 года Пятигорским народным судом особо опасным рецидивистом, только освободился из тюрьмы и приехал во Владикавказ по приглашению своего друга Виталия Исаева, с которым они сошлись в колонии. Ольга в свои двадцать шесть считалась уже опытной воровкой-карманницей, работавшей в паре с Альбиной Джагаевой, жившей на Курской слободке.

Когда Тоткину познакомили с Капланом, и она в тот же день привела его ночью домой, то почуяла в нем мужчину, способного защитить ее и дочь Ирочку, которой тогда было пять лет и в которой молодая мама души не чаяла. После нескольких лет гражданского брака Каплан сам предложил узаконить отношения. Ольга очень гордилась этим, но еще больше тем, что сама ни разу не заикнулась о регистрации. Она была особенно благодарна Каплану за его отношение к дочери. Внешне он не демонстрировал отцовской заботы об Ирине, но было видно, как тянется к нему девочка, чувствуя в нем покровителя.

Тоткина по-женски все сделала верно. Каплан не раз выручал ее, когда приходилось улаживать вопросы с милицией, а из блатного мира никто и пальцем не смел в ее сторону шевельнуть. Ирину отдали в музыкальную школу и всячески оберегали от дурного влияния. Когда же она стала подрастать, Каплан выбил в горисполкоме новую квартиру. Тоткина, вся жизнь которой прошла в общем дворе, не могла нарадоваться, рисуя в своем воображении прочное будущее дочери.

Но все перевернул его величество случай. В самом Владикавказе работы для Тоткиной было мало. Да и мелковато все было – в переполненном трамвае да на рынке разве больше двадцатки-тридцатки наберешь? К тому же попадаться в родном городе становилось уже опасно. И Каплан посоветовал ей быть осторожней, предупредив, что его связей в милиции и актерского мастерства ветерана может не хватить на постоянное улаживание возможных инцидентов. Поэтому Ирина с Альбиной стали регулярно выезжать в Москву, где и возможностей было значительно больше, и улов – гуще.

Сначала они промышляли на вокзалах. И на «родном» Курском, а большой частью на Ленинградском, Ярославском и Казанском. Ирина и Альбина до поры до времени очень ловко проделывали свои фокусы и хорошо наваривали. В особо удачные поездки они привозили по четыре-пять «штук» на каждую, что в переводе на более понятную арифметику означало получить в подарок новенький «Запорожец» и мебельный гарнитур в придачу.

Все шло замечательно, пока подружки не облюбовали ГУМ. Причем не просто ГУМ, а его сердце, о котором диктор в течение всего времени работы главного магазина страны объявлял через каждые пятнадцать минут: «Если вы потеряли друг друга, встречайтесь в центре зала у фонтана». Или в экстренных случаях: «Гражданка Семенова из Волгограда, вас ожидает муж в центре зала у фонтана».

Здесь их и замели. В центре зала. У фонтана. Ольга с Альбиной никак не могли предположить, что на заре советского телевидения в 1972 году, невидимые телекамеры установлены в ключевых местах Москвы. А ГУМ, тем более его центр, таким местом считался. Когда их схватили с поличным, они пытались устроить неразбериху в толпе, но этот дешевый номер в столице не прошел. Следившие за ними знали, что делать, моментально заломили руки и вывели к лестнице, которая вела на второй этаж. Их доставили в служебные помещения, показали телевизионные съемки и едва не убедили написать чистосердечное раскаяние. Но Тоткина и Джагаева отлично усвоили наставление Каплана: можно делать многое – молчать, вешать «лапшу» на уши, косить под психа, но ни в коем случае нельзя «колоться».

И в дальнейшем они с превеликим трудом, но выдержали наскоки следствия, ни в чем не сознались и не дали никаких новых улик. Правда, все это не спасло их от наказания. Факт кражи был налицо, заснят и задокументирован с участием понятых, потерпевший гражданин-ротозей опознал свой кошелек, так что суд принял единственно возможное решение, которое они даже оспаривать не стали.

Получив три года колонии, Ольга Тоткина недолго выглядела расстроенной. Она знала, что Каплан позаботится о ее дочери и оградит от неприятностей. Когда ей дали свидание перед отправкой на «зону», Каплан утвердил в ней эти настроения. Пообещал, что с нее в Мордовии не упадет «ни один волос»: он уже отдал необходимые распоряжения, и она там будет чувствовать себя вполне комфортно. А он, Каплан, будет Ольгу навещать. По его предчувствию, ей не придется тянуть в заключении весь назначенный срок. Максимум она проведет в колонии два года с небольшим, а там подоспеет амнистия в связи с приближающимся 30-летием Победы. Может, ему удастся освободить ее раньше.

Женская колония № 2 общего режима была образована в поселке Явас в начале 1930-х годов минувшего века. Как и большинство других колоний и тюрем в Мордовии, а их здесь было 17, она была расположена в сырых и холодных лесах Зубово-Полянского района, который является по территории одним из самых крупных в республике и в то же время один из самых малонаселенных. 80 процентов населения района составляли заключенные лагерей и те, кто их охраняет. Из Саранска до колонии № 2 надо было ехать мимо других зон и тюрем около часа по узкоколейке на дрезине, к которой прицеплялись два или три вагона и которая ходила с большими интервалами. Вдоль трассы на протяжении всего пути мелькали тюремные заборы с колючей проволокой, на обочинах – знаки правил дорожного движения чередовались со щитами «Режимная зона».

Просты и неприхотливы были методы воспитательной и исправительной работы в женской колонии. Ежедневно, без выходных, 10-12 часов на швейной фабрике, а потом еще – работа по хозяйству. В колонии насчитывалось 150 коров, огромное поголовье свиней, макаронный цех, да еще куры, капуста, помидоры, грибы да ягоды. Была и художественная артель, вязальное производство.

Каплан сдержал свое слово. Ольга чувствовала себя на зоне если не хозяйкой положения, то аристократкой, по отношению к которой никто не смел позволить себе чего-то непочтительного. Работа тоже была у нее не пыльная, в художественной артели она расписывала лаком сувениры из дерева – матрешки, ложки, подносы.

Ирина догадывалась, но так ничего и не знала о настоящей судьбе матери. Отчим искусно убеждал ее, что мама уехала на заработки на Север на два года. Что устроилась на хорошую работу на складе и что когда она приедет, может, поменяют свою двухкомнатную квартиру на трехкомнатную. Он тоже к этому времени подкопит. И тогда у Ирины будет своя большая отдельная комната.

Падчерица, которая находилась уже в том возрасте, когда ее можно было называть и девочкой, и девушкой, умом понимала, что отчим рассказывает ей сказки, но не пыталась проявлять упорство, зная, что оно ни к чему не приведет. Каплан время от времени передавал ей письма от матери, которые якобы привозил из поездок к ней, а на самом деле переправлялись с оказией на волю. И письма ее успокаивали. Она старалась не подвести маму и училась, как она всегда и просила, только на «отлично».

В один из осенних дней 1973 года Каплан сообщил ей, что вновь уезжает к своей половине на Север. В такие моменты к внучке вызывали бабушку Татьяну Александровну, мать Ольги. Та души не чаяла в Ирочке и всегда была готова подставить свое заботливое плечо. Каплан обещал вернуться через неделю. Но через неделю вместо него в квартиру нагрянула милиция.

Обыск, который продолжался шесть часов, никаких результатов не дал. На вопрос, где Лев Вениаминович, Татьяна Александровна отвечала неопределенно, мол, в отъезде. Зато Ирочка нам пояснила, что он уехал проведать маму на Крайний Север. Установив личность супруги Каплана и действительное место ее нынешнего нахождения, нам оставалось надеяться, что в главном девочка была информирована правдиво. Если это было так, то получалась большая вероятность того, что Каплан обязательно появится в Мордовии.

Мордовский капкан

Каплан всегда был в курсе того, что происходит в Мордовии. И регулярно – чаще устно, чем в завуалированной записке – по своим каналам передавал в зону сообщения. Тем не менее, он хотел сделать Тоткиной сюрприз на 8 марта. Свидания давали с 25 по 2 число каждого месяца. И он, сознавая, что вообще-то сильно рискует, убедил себя в том, что менты, как всегда, загружены, времени прошло много, о нем уже подзабыли. Да и не пристало ему, тертому-перетертому, по большому счету, кого-то боятся.

А что касается конкретного числа, то весь март – женский месяц, рассуждал Каплан. Поэтому неважно, когда он поздравит своим появлением Ольгу – в канун праздника или позже. Размышления магнитом влекли Каплана к выполнению авантюрного плана. Секс в зоне всегда особенно возбуждал его. И потому, что запретный плод сладок, и от ощущения того, как тоскует женщина в томительном ожидании, отсчитывая дни до желанной встречи. И он сам уже смаковал бурную сцену в комнате для свиданий, возрожденный прилив взаимного влечения, который они почти утратили по отношению друг к другу в обычной жизни.

Однако насчет владикавказской милиции Лев Вениаминович ошибся. По крайней мере, в Промышленном РОВД его никак не могли позабыть. Более того, настойчивая агентурная работа дала первый результат: тайная подруга Каплана – Татьяна – была установлена, на ее корреспонденцию по домашнему адресу был наложен арест, как и на ту, которая могла бы поступать до востребования на ее фамилию в любом почтовом отделении республики. И вскоре появился первый «улов». Написавший ей очень короткое письмо некий Юрский, однофамилец артиста, прославившегося ролью Остапа Бендера, был легко вычислен. Указание на то, что ему предстоит решить одно важное дело, после чего он постарается увидеться с Татьяной, стало основанием для превентивных мер.

Вот так Суаридзе принял решение немедленно командировать в Мордовию оперуполномоченного Юрия Петросяна.

– Поезжай, разберись что к чему. Побеседуй по душам с администрацией, может «нароют» их люди пути-дорожки к Каплану, – напутствовал Петросяна Василий Иванович. – И без Каплана или важных сведений о нем не возвращайся, – напоследок сказал, как отрезал, подполковник.

После Москвы и Саранска Петросян, легко одетый и оттого съежившийся в углу обшарпанного, продуваемого всеми ветрами вагона, на чем свет клял Суаридзе. И зачем было посылать его в такую даль, когда точных сведений по беглецу не было!? Он смотрел в окно на едва пробуждающуюся природу и накручивал себя тем, что на юге – уже давно весна. На календаре – 29 марта, а здесь, в позабытом богом крае, холодно, как зимой. С такими невеселыми мыслями Петросян вышел на платформе, которая, надо полагать, была станцией, и медленно побрел к зданию тюремной администрации.

Администрация представляла собой длинное двухэтажное кирпичное здание, расположенное в километре от станции. Он предъявил на входе удостоверение конвоиру и спросил того, как пройти к начальнику колонии. На втором этаже в приемной секретарша, женщина средних лет, тотчас сообщила ему, что Андрей Николаевич сейчас принимает посетителя, и попросила подождать. Петросян сел на предложенный стул и радовался переменам в своей судьбе: после сурового вагона приемная начальника показалась ему раем. Но через несколько минут ожидание стало в тягость, и он попросил секретаршу доложить о своем появлении.

– Андрей Николаевич, к вам командированный лейтенант Петросян, – проверещала по внутренней связи женщина.

Когда Петросян входил в кабинет, он не ожидал ничего, что могло бы выйти за рамки разумных представлений. Он, конечно, мог помечтать, что начальник первым делом предложит ему крепкий чай или черный кофе. Лучше с коньяком. Он мог также пожелать себе, что начальник примет его задание, как свое собственное, и окажет незамедлительную, а, главное, результативную помощь. И в одном, и в другом случае он был бы восхищен кавказским гостеприимством вдали от Кавказа. Но то, что он увидел, повергло в шок. Причем, не только его. Когда «туман» в голове рассеялся, Петросян едва выдавил: «Ну, со свиданьицем, Лев Вениаминович!».

Еще более потрясенным был начальник колонии, который и в самом деле собирался попросить секретаршу сделать чай своему гостю – заслуженному ветерану и инвалиду Великой Отечественной войны.

– Значит, не судьба, – только и сказал Каплан.

Его тут же арестовали и препроводили в Саранск. Позже стало известно еще более удивительное совпадение. Оказывается, Петросян и Каплан ехали из Саранска в одном поезде, но в разных вагонах. А затем Лев Вениаминович, не понаслышке знавший лагерные края, оказался проворней замерзшего оперуполномоченного и первым попал в заветный кабинет.

Каплан шел по этапу во Владикавказ почти месяц. Как только его поместили в СИЗО, весть о его появлении облетела все корпуса следственного изолятора. Уже на следующий день я счел необходимым провести с ним беседу. Именно беседу, так как официальный допрос ничего бы не дал: бандиты такого ранга с милицией на сотрудничество идут крайне редко – только под влиянием каких-то экстраординарных факторов.

Мы так и не знали, кто вместе с ним произвел «разгон» в квартире Абагишевой летом прошлого года, не знали многих обстоятельств этого дела. Надо было попытаться застать Каплана врасплох, пока тюремная почта не донесла ему, что потерпевшая тоже находится в стенах этого заведения, и выудить хоть какие-то сведения.

Когда в комнату для допроса привели Каплана, и мы остались вдвоем, я представился и попытался завязать разговор.

– Долго же мы вас искали, Лев Вениаминович!

– А что меня искать? Позвали бы, сам бы пришел.

– Но вы же адресок-то не оставили?

– Мой адрес – не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз, гражданин начальник! – Каплан щегольнул знанием популярной песни Владимира Харитонова и Давида Тухманова, которую уже третий год кряду пела вся страна.

– Хорошие, правильные стихи! Но как же вы, фронтовик, могли поднять руку на фронтовика, вместе с вами защищавшего Советский Союз?

– Э-э, Михаил, обижаете. Не то говорите, не то.

– Как не то!? Квартирку на Китайской подзабыли? Вы же инвалида, которому на войне ногу оторвало, пытать увезли. Били зачем? Как гитлеровцы!

Игривое настроение Каплана мгновенно улетучилось. Он помрачнел. Пауза затягивалась. Чувствовалось, что в нем идет внутренняя борьба, в которой профессиональные навыки все-таки взяли верх.

– Зачем на больное давить? Молодой вы еще. Что такое война, нельзя понять тому, кто там не был.

– Так и я о том же, Лев Вениаминович. Я поклоняюсь ветеранам-фронтовикам и свято чту их заслуги. И вас за это готов уважать. Но зачем было такого же, как вы, солдата, обижать? Может, вы в одну атаку ходили? Я только хочу для себя понять – без протокола. Вы мне, молодому, объясните, разве это по понятиям?

– Я на своего брата руку никогда не поднимал. Вот в Совет ветеранов сходите, узнайте там, как вместе со всеми, плечом к плечу я активно участвую в патриотическом воспитании молодежи.

– А на очной ставке с Абагишевым, что вы ему ответите? Что активно участвуете? Вы, может, руку и не поднимали, а дружки ваши вас подвели. Ой, подвели. Можно сказать, ославили на всю ветеранскую организацию!

– Вы мне не вешайте того, чего не было и быть не могло. Я вообще не понимаю, о чем вы говорите, наверное, вы что-то напутали. Если есть факты, доказательства – выкладывайте, а все остальное – лирика!

– Да нет, не лирика, а суровая проза жизни. Вы взяли на себя право решать судьбы таких же, как вы, ветеранов. А такого права ни по какому закону вам никто не давал. Или это ваши дружки настолько безмозглыми оказались?

– На понт не берите меня, Михаил.

– Ну, рассудите здраво, Лев Вениаминович, из-за нескольких тысяч унижать фронтовика? Стоила ли овчинка выделки?

– Давайте сегодня завершим наш разговор.

– Что ж, закончим. Пока. Подумайте на досуге, Лев Вениаминович. Времени на размышления у вас теперь будет много. Если захотите продолжить нашу беседу, милости прошу.

Меня беспокоило, не перегнул ли я палку. Когда я рассказал Суаридзе о характере разговора, тот успокоил.

– Встряска всегда полезна. Только выведя из равновесия таких, как Каплан, можно ухватить что-то новое.

– Не замкнется он теперь?

– А ты что, как Сократ, философские беседы задумал с ним вести? Потеря времени. Ты верно нажимал. Вот сейчас, если дернется – передаст что-то на словах Шеину или «маляву» на волю, чтобы наказали тех, кто бил Абагишева, – вот тогда мы и вычислим, кто же там был на самом деле.

– Но для этого надо перехватить записку.

– Если она будет. Скорее всего, надо ожидать устных распоряжений. В ближайший день. Потом ждать нечего. Когда Каплан остынет, здравомыслие возьмет в нем верх.

– Может, тогда в сурового и доброго поиграем?

– Ну, место сурового за собой застолбил уже ты. А добреньким-то кто у нас будет?

– Морозов Славик. Он сможет.

– Хорошо, посмотрим.

Пока картина складывалась невеселая. Мы практически все важное уже знали, знали организатора и некоторых исполнителей преступлений, но доказательств, которые могли бы выявить всех участников налета и усадить их на скамью подсудимых, недоставало.

Операция «Дверь»

На следующий день начальник СИЗО позвонил Суаридзе. Тот вызвал меня и приказал срочно выехать на место. В тюрьме оперативный дежурный подвел к двери, выводящей в прогулочный двор.

– Смотрите, может, вас это заинтересует?

Я вгляделся из полумрака в дверь и увидел наспех выцарапанное послание: «Каплан, я тебя не сдала».

– Это что еще такое? Кто написал, установили?

– Скорее всего, ваша подопечная. Но она не признается.

– Пригласите ее ко мне.

Через пять минут Абагишева сидела напротив меня.

– Здравствуйте, Альфия Айратовна. Эпистолярный жанр здесь осваиваете?

– А что это такое?

– Опять за свое? Вы же очень образованная женщина, не прикидывайтесь, вам это не идет. Вы на двери Каплану записку написали?

– Нет.

– А кто же? Кроме вас – некому!

– Ничего я не писала. Я никого здесь не знаю.

– Все вы знаете, Альфия Айратовна. Я вам искренне хочу помочь, а вы упорно усложняете свое положение. Мне это надоело. Уговаривать вас не буду. А дверь я конфискую, проведу экспертизу и приобщу результаты к уголовному делу в качестве вещественного доказательства. Вы свободны.

– Совсем?

– Не ерничайте. Вы свободны от моего общества, но не от ответственности.

В тот же день тюрьма гудела. Она видела все: массовые драки со смертельным исходом, крупные проигрыши, за которые приходилось расплачиваться телом, а то и жизнью, отъявленных негодяев, которые готовы были продать и мать родную. Но никогда еще не происходило такого небывалого случая, чтобы изымали целую дверь, которая к тому же была весьма массивной.

До поздней ночи из камеры в камеру передавались подробности: якобы пришлось вызывать не только самосвал, но и подъемный кран. На самом деле мы решили вопрос с помощью хозобслуги СИЗО. Пять человек погрузили ценное вещественное доказательство в кузов грузовика, и дверь отвезли в лабораторию МВД.

Почерковедческая экспертиза установила, что послание Каплану написано рукой Абагишевой, но та все равно продолжала упорно это отрицать, как и факт присутствия Льва Вениаминовича в их квартире. Самое главное доказательство произошло в ходе очной ставки, когда муж Альфии Айратовны уверенно опознал в лже-подполковнике Каплана.

– Это он был главным, он, – убеждал нас Сайтен Иванович в подлинности своих слов, как будто мы отказывались в это верить.

Но Шеина он не признал.

– Голос вроде похож, но лицо не помню. Темно было, – честно заявил Абагишев.

Несколько раз беседовал с Капланом и Вячеслав Морозов, такой же молодой сотрудник, как и я. Каплан, который понимал, что проведет в СИЗО много времени, охотно шел на неформальные контакты, рассматривая их, во-первых, как само собой разумеющееся повышенное внимание к своей персоне, а, во-вторых, как хорошую возможность отвлечься от скучной и однообразной тюремной жизни.

С Морозовым Каплан даже немного перешел на исповедальный тон.

– Знаете, Вячеслав, – Лев Вениаминович, несмотря на разницу в возрасте, никогда не обращался к сотрудникам милиции на «ты», – тяжело скрываться. Нигде не чувствуешь себя спокойно. Я по всей России ездил. В Москве жил, в Ярославле, под Белгородом. И всегда, особенно вечером, если видел, что стоит группа молодых ребят, переходил на другую сторону улицы, хотя у меня в кармане был пистолет.

– Неужели вы их боялись? – подыгрывал ему Морозов.

– Ну, что вы, голубчик. Не боялся, но опасался. Ведь это же мелкое хулиганье, а они – непредсказуемые люди. Если на одной стороне улицы стояли менты, а на другой – группа такой молодежи, то я переходил туда, где были ваши коллеги. Было бы обидно попасться из-за хулиганья.

Дело о налете на квартиру Абагишевых и кражу автомобиля с целью наживы объединили в одно производство. Его вел Руслан Битиев, который тоже старался установить с Капланом рабочие отношения. Но каждый раз, возвращаясь в райотдел, он поражался, насколько твердыми принципами руководствуется преступный авторитет. Он не согласился ни одного слова сказать в качестве официальных показаний. Но от бесед не отказывался. Хотя и в них держал нос по ветру и даже немного играл – как актер на сцене.

Первая театральная постановка произошла в день их знакомства. Битиев в шутку спросил Льва Вениаминовича, не родственник ли он той самой Каплан.

– Вот-вот. За это меня, заслуженного человека, защищавшего Родину, по судам и таскают, – возмутился Лев Вениаминович.

В тот же день он отправил жалобу на действия следователя ни много, ни мало, а в Политбюро ЦК КПСС. Хорошо, что бюрократическая машина в СССР была так отлажена, что большинство жалоб возвращались для реагирования и принятия мер к тем, на кого они писались. С посланием «наверх» так и получилось.

Однажды Битиев спросил его, как же он так оплошал, что документы в камере хранения в Пятигорске забыл. Каплан в ответ только улыбнулся.

– Я никогда и нигде ничего не забываю.

– Но на удостоверении майора КГБ ваша фотография.

– Ну и что? Я-то здесь причем? Вы видели, как я ее наклеивал?

– Лев Вениаминович, у меня в папке лежит акт заключения почерковедческой экспертизы, который дает однозначную оценку: удостоверение заполнено вашей рукой.

– Да, бросьте. Неужели я похож на идиота?

– Но вы же поехали в Мордовию?

– Это другое. Не думал, что вы там меня достанете. А вот на вокзале в Пятигорске – это мои недоброжелатели постарались мне свинью подложить. Подделали мой почерк. Вы же знаете, какие у нас тут мастера – ни одна экспертиза не отличит!

– Вас же боятся. Кто против вас пойдет?

– Вот именно, боятся. Мешаю я некоторым. Завидуют. Поэтому и хотят любой ценой от меня избавиться. Опускаются до таких вот подлых вещей, о которых вы говорите.

Красивая жизнь когда-то заканчивается

Между тем Каплан даже за решеткой не собирался кардинально менять свой привычный образ жизни. Он был самым чистым и самым аккуратным обитателем СИЗО. Брюки свои он умудрялся складывать под матрас так, что, ложась на постель, выполнял в течение двух-трех часов роль утюга. Зато все время выходил на прогулку в одежде, словно с иголочки.

Он сидел в камере номер один, что тоже говорило о многом. Вместе с ним маялись еще трое – два запуганных ответственных торговых работника, которых он время от времени консультировал по юридическим и внутритюремным вопросам, и рецидивист средних лет, который к месту и не к месту, при малейшем развитии разговора все время давал понять торгашам, кто здесь в авторитете. Каплана это сильно раздражало. Он долго терпел болтливого сокамерника, но в какой-то момент его терпение лопнуло.

В один прекрасный день на стол начальника СИЗО легло заявление, написанное Капланом. В нем он просил снять с его счета деньги и приобрести костыль для одного из постояльцев камеры, страдавшего хромотой. «Мне невыносимо видеть, какие мучения испытывает гражданин Дзадзоев, когда передвигается по камере, а, тем более, на ежедневных прогулках. Прошу вас проявить гуманность», – заботливо писал Лев Вениаминович, чем не мог не растрогать нормального человека. «Разрешить», – начертал резолюцию начальник тюрьмы на прошении.

На следующий же день после покупки костыля начальник СИЗО получил еще одно заявление от другого обитателя камеры номер один. На этот раз рецидивист средних лет взывал к его мудрости и человечности и просил перевести в любую другую камеру «в связи с психологическим дискомфортом», в результате которого может наступить его, рецидивиста, «летательный исход». Он так и написал по безграмотности – «летательный», но было ясно, что он имеет в виду.

При разбирательстве выяснилась страшная картина: еще недавно уверенный в себе подследственный, трижды отбывавший срок на зоне, в один миг превратился в скулящего, до смерти запуганного зверька с разбитой переносицей и огромными чернильными синяками под глазами. Он не мог ровно стоять, все время хватаясь за живот, словно поддерживая падающие внутренности. Сотрудники СИЗО поняли, что произошло, и из каких гуманных соображений понадобился Каплану костыль. Но пострадавший твердо стоял на своем: «Эта камера мне не подходит, я здесь постоянно спотыкаюсь и падаю. Сам. Без посторонней помощи». Пришлось и это заявление удовлетворить.

Время от времени нам доносили, что Лев Вениаминович нисколько не скучает: читает книги, разбирает шахматные партии, курит по-прежнему исключительно «Космос», хотя сигареты с фильтром были запрещены.

Еда тоже у него была отличная. Ему приносила один раз в неделю передачи Татьяна Александровна, которой уже готовую сумку привозила домой братва, и вообще помогала ей и Ирочке деньгами. Так часто носить передачи было нельзя, но Каплан умел решать такие вопросы за деньги, почти официально. Контролеры, которым на воле давали «на лапу», знали, что в случае чего всегда могут доказать свое бескорыстие и сослаться на жалость к инвалиду и участнику Великой Отечественной войны, и, кроме предупреждения или выговора, им ничего не грозит.

Часть лучших продуктов ему выделяли из других передач, но Каплан почти никогда не пользовался своей привилегией и статусом главного заключенного Осетии. Зато он позволил себе несколько свиданий с Абагишевой, не пожалев на это очень больших денег, которые были переданы состоявшим в доле сотрудникам СИЗО. В комнате для допросов он получал двойное удовольствие – кроме физиологического еще и моральное. Каплан гордился, что занимается любовными утехами именно в том месте, где менты пытаются навешать на него всех собак. До нас доходили обрывки слухов о его похождениях, но поделать мы ничего не могли. В тюрьме свои устоявшиеся законы, свои слабые звенья, которых, впрочем, в зависимости от начальника всегда оказывается допустимо мало или слишком много.

Так в беседах и событиях местного значения, пока шло следствие, Каплан провел в СИЗО девять месяцев. Мы еще шутили, что это у него вроде беременности перед рождением приговора. Но все оказалось не так просто. Следствие затягивалось. Бесконечные экспертизы психически «заболевшего» Шеина серьезно удлинили расследование. А по существующим законам подследственных можно было держать под стражей не более тех самых девяти месяцев, после чего продлить срок мог только Президиум Верховного Совета СССР. Поэтому чем дальше, тем больше Каплан надеялся, что в результате перегруженности следствия и нерасторопности органов ему удастся выскользнуть из цепких объятий закона. Когда до окончания установленного срока оставалось две недели, он уже громко возвещал, что собирается провести Новый год дома и что день в день через девять месяцев, то есть 29 декабря 1974 года, по закону он должен быть на свободе.

Но Каплану в очередной раз не повезло. В середине декабря Битиев рванул в Москву и вернулся оттуда с постановлением, подписанным Председателем Президиума Верховного Совета СССР Н.В.Подгорным. Когда он пришел к Каплану в камеру и показал ему документ, тот сразу погрустнел.

– Не ожидал, Руслан, что вы подписи Подгорного добьетесь. Теперь я знаю, что меня точно осудят.

– А раньше такой уверенности не было, Лев Вениаминович? – удивился Битиев.

– Конечно, не было. Я думал, что мне удастся выйти отсюда.

6 июня 1975 г. Каплан был осужден народным судом Ленинского района Владикавказа на 9 лет лишения свободы особого режима и был направлен отбывать наказание в Башкирию. Там он отсидел полный срок. Ему не помогло даже то, что он являлся инвалидом Великой Отечественной войны. Особо опасных рецидивистов по амнистии не освобождали. Да и юбилея Победы очередного не было. Когда юбилей в 1985 году наступил, Каплан уже два года, как был на свободе. Он был освобожден 29 марта 1983 г. и вернулся во Владикавказ.

Зидан

Альберт Зиданов в свои двадцать два года был хорошо известен как один из самых талантливых спортсменов Осетии, а, может, России и СССР. Он дважды становился юношеским чемпионом страны по боксу в полутяжелом весе. Выйдя из юниорского возраста, он перешел в тяжелый вес, но не растерялся в компании опытных и именитых боксеров. Отлично зарекомендовав себя в ответственных соревнованиях, Зиданов был включен в национальную сборную СССР, которая должна была в ноябре 1985 года в Америке встретиться в матче со сборной США.

Его природные способности были уникальными. Когда он приезжал к бабушке, то мог одним ударом топора с грохотом разрубить кусок бревна любого диаметра. А когда Альберт собирался колоть дрова, у их дома поглазеть на необычное зрелище собиралось чуть ли не полсела.

В городе он тоже являл собой образец для подражания. Не курил, не пил, вел спортивный образ жизни. Жившие рядом с ним во Владикавказе на улице Гугкаева родители изнеженных отпрысков завидовали ему и втайне мечтали, чтобы их сыновья хоть часть мужественности переняли у него.

Но самой уникальной у Альберта была его фамилия – настолько редкая, что многие, несмотря на его неплохой осетинский, спрашивали, какой он национальности. Он и сам в минуты раздумий задавал себе вопрос о далеких предках. Может, в фамилии Зиданов был отголосок боковой ветви средневековых алан? Никто из старших этого не знал, а пойти в Северо-Осетинский научно-исследовательский институт, располагавшийся в старом особняке на улице Советов, он не решался.

Впрочем, выяснять этимологию своей фамилии особой необходимости и не было. Приятели и знакомые, соседи и даже родные называли его кратко и уважительно – Зидан. Тогда это было простое уменьшительное от его настоящей фамилии, и никто не мог предположить, что через двадцать лет о другом Зидане – французе алжирского происхождения – будет с придыханием говорить весь футбольный мир.

Мало кто знал, что осетинский Зидан грезил не только об олимпийских победах. Его привлекала власть над людьми, которую можно было заполучить двумя способами – силой и деньгами. Поскольку у него в избытке было только первое, он этим пользовался в полной мере. В преступной среде тех, кто разделял эти убеждения, у него было прозвище Молотобоец – за мощный, поставленный удар правой, который можно было сравнить с молотом, ударявшим с размаху по наковальне.

Тетя Боря

Борис Александрович Шарбаев был малоизвестным в Осетии ювелиром и широко известным буфетчиком. Но если кому-то из зажиточных горожан нужно было сделать очень дорогой подарок, например, оригинальный женский ювелирный набор, модный браслет или ожерелье из редкого камня, многие обращались к нему.

Шарбаев слыл неплохим ювелиром, но главное его достоинство состояло в том, что он мог достать редкий материал под конкретный заказ. Был у него один случай, когда очень богатая осетинская семья, выдававшая замуж единственную дочь, пожелала, чтобы национальное платье невесты опоясывал пояс с пряжкой из чистого золота, инкрустированный крупным красным рубином и фиолетово-красными гранатами – символами любви, пламени, страсти. Это, пожалуй, было самое дорогое изделие, которое делал ювелир-самоучка. Причем драгоценные камни он с огромным трудом смог достать по своим каналам на Урале.

В последнее время глаз у Шарбаева стал уже не тот, что раньше, и ему все труднее давались сложные по исполнению украшения. Да и работа буфетчика, приносившая основной доход, уже поднадоела. Поэтому он бросил все, ушел на пенсию и полностью отдался прелестям жизни.

В более узком кругу посвященных Шарбаев славился еще и тем, что был необычайно охоч до плотских наслаждений в форме диковинного и скрываемого в то время гомосексуального влечения. Будучи уже в возрасте и продолжая играть роль страстной женщины, он получил кличку «Тетя Боря». И в 1985 году, когда ему исполнилось 63 года, был всегда готов вкусить запретного плода.

29 сентября в пять часов вечера в его небольшом доме по улице Красноармейской раздался звонок.

– Кто там? – спросил из-за ворот осторожный хозяин.

– Свои. Открывай!

Шарбаев узнал голос Артема и открыл дверь.

– И что мы тут киснем? Пойдем, перекинемся в нарды! – с ходу объявил незваный гость.

– А там наши играют? – спросил Шарбаев, имея в виду скамейку в начале проспекта.

– Наверняка. Погода хорошая. А если никого не будет – прогуляемся. Сам говоришь, что это полезно для здоровья.

– Ладно. Сейчас брюки переодену.

Артем Дабуев, который жил в Гизели, был давно знаком с Шарбаевым. Нельзя сказать, что они были друзьями, но, несмотря на тридцатилетнюю разницу в возрасте, нередко в выходные дни вместе играли в нарды или в «буру», как правило на проспекте или в парке. Их приятельские отношения объяснялись просто – они часто пересекались по работе. Дабуев работал шофером автобазы Владикавказского райпо и завозил в буфет Шарбаева продукты, в том числе дефицитные, все последние годы, пока тот не ушел на пенсию. На правах знакомого Дабуев не раз занимал у Шарбаева деньги, а когда требовалась существенная сумма, то предлагал взять в залог драгоценности. Месяц назад он взял семьсот рублей, отдав за них на хранение свой золотой перстень.

Обычно они ходили до проспекта пешком. Вот и на этот раз они пошли апробированным маршрутом, болтая и глазея по сторонам. На пересечении улиц Августовских событий и Льва Толстого Шарбаев увидел трех человек, которые стояли и о чем-то беседовали. То ли спорили, то ли просто обсуждали, понять было невозможно. Собственно Шарбаеву не было до этого никакого дела. Он только машинально отметил для себя мускулистую, притягательную фигуру самого молодого из этой группы. Почти поравнявшись с обладателем внешности Аполлона, Шарбаев вдруг почувствовал, как его голова раскалывается надвое, и опрокинулся наземь, теряя сознание. Он, как во сне, слышал какие-то слова, эхом отдающиеся в его воспаленном мозгу, потом ощутил под собой что-то мягкое и чьи-то плечи, словно плотные тиски, сдавливавшие его с двух сторон.

Шарбаев не мог вспомнить, через какое время он очухался. Его голова гудела, как масло на раскаленной сковороде. А мимо мелькали знакомые очертания Алагирской трассы. Он сидел на заднем сидении «Жигулей», зажатый двумя мужчинами, один из которых был тот самый «Аполлон». Но Шарбаеву было не до похотливых мечтаний.

– Куда вы меня везете? – тихо произнес он, когда машина проехала Майрамадаг.

– Где деньги, золото, драгоценности? – услышал он властный голос.

– У меня ничего нет.

– Ты, наверное, не понимаешь, о чем тебя спрашивают?

Ювелир получил еще один удар в лицо. И хотя в этот раз он не отключился, но понял, что события принимают совсем скверный оборот.

– Это правда, что я вам говорю, – взмолился Шарбаев.

Однако его мучители были непреклонны.

– Сейчас приедем на место, там и разберемся. Посмотрим, как ты тогда запоешь.

– Отпустите меня.

– Уже немного осталось. Может, тогда на свежем воздухе память к тебе вернется!?

Через двадцать минут, когда миновали Дзуарикау, машина повернула в Куртатинское ущелье. Проехав еще несколько километров, не доезжая Гусары, свернула с дороги и, проехав по поляне, остановилась в лесных зарослях. Шарбаева вытолкали из автомобиля, мускулистый вплотную подошел к нему и схватил за грудки.

– Говори, сука! А то прибью!

Я все вам сказал, – еле слышно прохрипел в ответ Шарбаев. – У меня ничего нет. Не верите, ключ в кармане, проверьте сами.

Троица переглянулась. Они отошли в сторону, о чем-то пошептались и вернулись с вердиктом.

– Пока отдохни здесь, а мы проверим, правду ты говорил или нет.

После этих слов двое, включая спортсмена, остались в лесополосе, а третий, которого называли Мэлс, сел в машину и уехал.

Ожидание затягивалось. С момента отъезда Бизикоева, которому дали имя в честь четырех столпов – основоположников марксизма и руководителей нового советского строя, прошло более двух часов. На лес опустилась густая темень. Чтобы не скучать, охранники время от времени отводили душу в угрожающих разговорах с пленником, пытаясь склонить того к признанию. Шарбаев начал рассуждать, почему это случилось именно с ним. Он, конечно, не знал, что, возвращаясь из Владикавказа, Мэлс Бизикоев заехал в Гизель к Дабуеву, где у него состоялся разговор на повышенных тонах.

– Ты, пиндюк! Ты же уверял, что у твоего дружка «бабок» – валом! А это что?

И он кинул на стол то, что было обнаружено в доме Дабуева. Улов и в самом деле оказался небогатым. На столе зазвенели четыре золотых перстня, один из которых, правда, был инкрустирован бриллиантами, и пятьсот рублей. А рассчитывали они поживиться гораздо большим.

Бизикоев по кличке Бзик приехал не один. Вместе с ним на своих «Жигулях» был Олег Коймазов, который был прописан в селении Комгарон, но проживал у родственников в поселке Карца – чтобы быть поближе к своим владикавказским дружкам. По совету друга он захватил с собой в багажнике машины две лопаты – на случай, если понадобится откапывать клад Шарбаева.

Сам Бизикоев, оставив жену и четырех детей в Тбилиси, жил во Владикавказе на частных квартирах – то сам снимал, то к очередной сожительнице прислонялся. Бзика Дабуев боялся. В тридцать три года тот уже был дважды судим и котировался в местном преступном мире. Конечно, до Каплана ему было далеко, но Дабуеву и Коймазову – еще дальше: с такими не прошедшими жизненной школы мальчиками Лев Вениаминович предпочитал не общаться.

Именно Каплан, несмотря на сомнения, все-таки дал добро на эту операцию после того, как Бзик убедил его в высокой кредитоспособности клиента. А Бзика убедил Дабуев, который клялся и божился, что у буфетчика с многолетним стажем, да еще и любителя ювелирного искусства, много денег должно быть просто в принципе. Теперь Каплан будет недоволен. Может, и не скажет ничего, но даст понять, что в который уже раз его интуиция и опыт оказываются на высоте.

– Один из этих перстней – тот, который я дал в залог тете Боре, – вдруг зачем-то сообщил Дабуев.

– Поедешь с нами, – отрезал Бзик.

Когда они приехали в ущелье и посвятили Зиданова и Огаева в уровень навара, то те рассвирепели.

– Получай, сука! Еще получай! – сопровождал каждый свой удар Огаев.

Бизикоев, прежде чем присоединиться к Огаеву, приказал Зиданову, Дабуеву и Коймазову взять из машины лопаты и копать яму.

– Не скажешь, куда затырил бабки, окажешься в могиле! Тебе ее уже роют, гнида! – воздействовал он на плачущего Шарбаева.

– Не убивайте меня. Я все скажу.

– Вот так-то лучше. Выкладывай.

– Я все вам отдам, только не убивайте, – взмолился Шарбаев.

– Давай, порадуй нас, – нетерпеливо, но со строгим намеком подбодрил пленного Бизикоев.

Когда Шарбаев рассказал им, что он спрятал 80 тысяч рублей и ювелирные драгоценности на еще более внушительную сумму, похитители мысленно потирали руки. Еще бы: на такие деньги каждый из них мог бы себе купить не по одной новенькой машине и еще долго жить припеваючи.

Особенно вошел в роль главного на этом этапе Бизикоев. Он прошел к машине, достал из салона примятую тетрадку, в которой не хватало половины страниц, нашел плохо заточенный карандаш, принес это хозяйство на пыточное место и протянул Шарбаеву.

– Рисуй!

– Что рисовать? Я же сказал вам, что закопал все это в трехлитровом баллоне в полу сарая своей дочери. Где она живет, Дабуев знает.

– Я сказал тебе – рисуй! Рисуй схему! – нажимал Бизикоев.

Шарбаев подчинился. Дрожащими руками он начертил какие-то каракули, к которым присовокупил пояснительные подписи.

– Ну, вот теперь ты – молодец! С чистым сердцем можешь отправляться на тот свет!

Шарбаев хотел возразить, вновь молить о помощи, как внезапно почувствовал вокруг своей шеи веревку, которая стягивала, как струна. Это Огаев, подкравшись сзади, с последними словами Бизикоева накинул на несчастного воровскую петлю. И совсем скоро тот перестал булькать словами. Огаев на мгновение ослабил хватку и передал шнур подельникам. Бизикоев, Фаданов, Коймазов по очереди приложились к жертве. Дабуев, сославшись на больное сердце, попросил его освободить от этой обязанности. Затем последний из душивших ударил пару раз Шарбаева по щекам. Реакции не последовало. Тот не подавал признаков жизни.

– Что дальше делать будем? – спросил один из них.

– Закопаем. Никто здесь его не найдет, – изрек очевидное решение тот, кто руководил процессом.

Яму вскопали за перелеском, чтобы никто из проезжающих по дороге не обратил случайного внимания на тронутый естественный ландшафт, и чтобы в дальнейшем тело невозможно было найти.

После этого при свете автомобильных фар они поделили добычу. Бизикоев раздал каждому по сто рублей, вернул перстень Дабуеву, два других передал Зиданову для реализации, а тот, что с бриллиантами, оставил себе.

– Это для шефа, – упредил вопросы он.

Наставника надо слушаться

Была уже ночь, когда они вернулись во Владикавказ. Договорившись встретится на следующий день, разъехались по домам, а Бизикоев остановился у первого телефона-автомата и позвонил по хорошо знакомому номеру.

– Сашок, – с наигранной отчетливостью затараторил он, – срочно нужно двадцать рублей. Выручай!

– Вы не туда попали, – ответили на том конце провода и положили трубку.

Этот странный диалог означал, что Бизикоев ждет Каплана в условленном месте через двадцать минут для важного разговора. В позднее время суток этим местом было пространство между двором ЦУМа и пятиэтажкой на улице Мамсурова – совсем недалеко от обиталища Льва Вениаминовича. Но когда Бзик рассказал вкратце о происшедшем, Каплан едва сдержался, чтобы не взорваться.

– Говорил же тебе, на «мокруху» не надо идти без нужды.

– Так получилось. Хотели, как лучше.

– Зачем нужна ваша самодеятельность? Договаривались же, что вы привезете его ко мне, я с ним поговорю, и мы поставим его на «счетчик». А сейчас труп! Все менты на дыбы поднимутся. Мне это нужно?

– Да не найдут они его. Пришлось «замочить», выхода не было. Он же мог запомнить нас и настучать!

– Завязали бы ему глаза, чтобы вас не видел, и делу конец. А теперь сами разбирайтесь. Без меня.

– Пока только это. Завтра возьмем схрон, – Бизикоев протянул ему перстень с бриллиантами.

– Оставь себе. Я же сказал: «Без меня!». За три перстня и пятисотку столько шуму наделали! Ты представляешь, что теперь будет!? А сделали бы, как я сказал, ваш Шарбаев вообще бы побоялся в ментовку заявить. Как он стал бы объяснять, что у него такие «бабки»? Если, конечно, они у него есть.

– Так ведь завтра…

– Это ваши проблемы. Я сказал: «Без меня!». Раз вы умнее, то сами и доведете все до конца. Мне пока больше не звони. Я сам тебя найду.

Собравшись было раствориться в ночи и сделав уже несколько шагов по направлению к дому, Каплан вдруг развернулся.

– Да, вот еще что. Надеюсь, вы не наследили в доме и не оставили там кавардак.

– Что ты, Юра. Вот здесь ты нас упрекнуть не можешь, сработали по высшему разряду. Все чин чинарем: никаких пальчиков, никаких погромов, так что никто ни к чему не придерется, даже если очень захочет.

Дождавшись следующей ночи, Бизикоев и Огаев проникли во двор дочери Шабраева. Она с мужем и детьми жила по ул. Томаева, недалеко от РОВД. Они тихо открыли замок в сарай, стоявший напротив дома, и принялись обследовать содержимое. Сарай был маленьким. Скорее, это была каморка, в которой хранились хозяйственный инвентарь и кое-какие бытовые мелочи. Вдвоем Бизикоев и Огаев заполнили собой почти все свободное пространство. Бзик светил фонариком и, держа перед собой бумажку, стал осматривать земляной пол.

– Пощупай вон там, – указал он в угол сарая, где стояли два ведра, накрытые мешками. – Только без шума.

Огаев аккуратно переставил ведра на свободное место и воткнул в землю маленький ломик. Он стал вертеть им в разные стороны, сковыривая землю на глубину ладони.

– Давай, копни поглубже, – проворчал Бзик и протянул ему саперную лопатку.

За два часа они перекопали почти весь сарай, но так ничего и не нашли. Бзик не знал, на ком сорвать свою злость. Его удручало даже не то, что огромный клад, долю из которого он уже считал своей, уплыл прямо из его рук, а то, что Каплан вновь оказался дальновидней. «Вот он будет посмеиваться», – сверлило в голове Бзика, и, не в силах отогнать от себя эту сверлящую мысль, он злился еще больше.

Разочарованию Бзика не было предела. Он потерял контроль над своими действиями. Они выбрались из двора незамеченными, прихватив с собой зачем-то бочонок антифриза стоимостью десять рублей и старый спальный мешок, оценить который из-за ветхости было невозможно. Долгожданный шелест купюр и сверкание золота обернулись жалкой добычей, которую побрезговал бы взять иной мелкий воришка.

Дочь Шарбаева Светлана унаследовала профессию отца. Она работала в буфете гостиницы «Владикавказ», куда он помог ей устроиться. К отцу она забегала не так часто, как ей хотелось, наведывалась по обстоятельствам, но звонила регулярно. После того, как отцовский телефон не отвечал в течение двух дней, она всполошилась.

«Может, ему плохо с сердцем стало?», – подумала она о самом страшном. Светлана пришла к нему домой, но не обнаружила там ни отца, ни чего-то странного. Правда, в комнатах чувствовался признак чего-то не совсем обычного. Отец был не педантом, но достаточно пунктуальным человеком. Он, например, всегда нервничал, если книги на полках лежали неровно. И вещи свои не оставлял на стульях, а держал исключительно в шкафу.

Светлана еще раз внимательно осмотрелась вокруг. Вроде все на своих местах. И хрусталь, и ковры, и миниатюрная скульптурная композиция, которая ей очень нравилась и которую любил отец. Ему привезли ее из Греции. Вдруг она бросила взгляд на прихожую, и увидела там зонт. Плащ тоже был на месте. Ей показалось это странным. Сегодня весь день шел дождь, который начался еще ночью. А до этого дождя не было. Значит, отец ушел из дому не сегодня.

Сделав такой вывод, дочь решила обязательно обратиться в милицию. Причем немедленно.

Заявление приняли, зарегистрировали, но ни тщательный опрос соседей, ни расспросы среди знакомых и клиентов Шарбаева, как по ювелирной, так и по другой линии, результатов не дали. Пропал человек – и все. Никаких следов. Следов борьбы или отпечатков пальцев посторонних в доме и в самом деле не было.

Через несколько дней после обращения в милицию Светлана обнаружила в сарае следы пребывания посторонних, как будто там кто-то копал. Но связать воедино исчезновение отца и странное покушение на сарай у нее не было никакой возможности. Отсутствовали факты, мотивы, предположения. И она списала все на шалость соседских ребятишек или хулиганов-подростков. Из-за сарая дочь так и не позвонила в органы. Шарбаев же продолжал числиться без вести пропавшим.

Опасные гастроли

Между тем, после исчезновения Шарбаева криминогенная обстановка в республике стала развиваться по неблагоприятному сценарию. В милицию поступали заявления граждан о дерзких разбоях, кражах, групповом изнасиловании. Судя по всему, действовала хорошо организованная преступная группа, у которой на руках было огнестрельное оружие. Необходимо было любой ценой пресечь эту преступную деятельность, потому что практика показывала: безнаказанность только порождает новые преступления, зачастую более страшные.

Смущало то обстоятельство, что бандиты действовали, что называется широким фронтом – и во Владикавказе, и в Моздоке, и, по оперативным сведениям, даже за пределами республики. Причем преступники, ведомые, вероятно, опытной рукой, постепенно наглели все больше. До такой степени, что ограбили одну и ту же семью дважды. И отличались при этом особой жестокостью.

После неудачи с Шарбаевым Бизикоев решил не проявлять чрезмерную инициативу. Он добывал информацию, зная, что рано или поздно Каплан его позовет. Они встретились через десять дней, посчитав, что все улеглось, и на этот раз их пронесло. К этому времени Бизикоев разузнал о том, что в Моздоке зажиточно живет семья Бибоевых, у которой должны быть крупные денежные суммы.

15 октября 1985 года во Владикавказе прошли ежегодные мероприятия, посвященные дню рождения Коста. Партийно-правительственная делегация во главе с первым секретарем обкома партии Евгением Одинцовым возложила венок на могилу поэта. Затем у памятника К.Хетагурову по инициативе Союза писателей республики состоялся литературно-художественный концерт, где наряду с известными мастерами слова декламировали дети, звучали песни, написанные на стихи Коста. Народу собралось много. Выступления то и дело прерывались аплодисментами.

Но мир прекрасного и большое искусство не прельщали тех, для кого стало нормой нести горе людям и наживаться на этом. В то время, когда праздничные мероприятия еще продолжались, из Владикавказа в Моздок выехали две автомашины, полные пассажиров. В них находились те же, кто убил пенсионера Шарбаева, за исключением Дабуева (видимо, он так близко принял мученическую смерть пожилого человека, что стало плохо с сердцем). Зато вместо Дабуева добавились сразу трое – дважды судимый Магомед-Гирей Харсиев, Валентин Хациаев и его величество Лев Вениаминович Каплан собственной персоной.

В Моздоке они сразу же направились по указанному адресу – на улицу Краснодонскую. Остановив в стороне от дома машины, к хозяевам направились двое – Огаев и Зиданов. Они постучали в ворота.

– Кто там? – послышался через некоторое время мужской голос.

– Воды не дадите? Машина забарахлила, – ответил Огаев.

Дверь ворот открылась, и хозяин дома Александр Бибоев пропустил незнакомцев во двор.

– Вон там кран, – указал он на угол двора.

Не успел он толком закончить фразу, как внутрь ввалились еще несколько человек. Они затолкали Бибоева в дом и без промедления приступили к делу. Бизикоев достал пистолет и приставил к виску доверчивого хозяина.

– Кто еще дома?

– Никого.

– Где деньги? Ценности?

– Выкладывай, если хочешь жить! – приставив нож к горлу пленника, аргументацию Бизикоева усилил Огаев.

Бибоеву ничего другого не оставалось, как согласиться на предложенные условия.

– Деньги в сарае, – сказал он.

– Не ошибись. Если их там не окажется, пуля – твоя, – повторил угрозу Бизикоев.

В сарае Бибоев достал старую сумку, спрятанную в самом углу за грудой молочных бидонов, вытащил из нее целлофановый сверток, перетянутый резинкой, и протянул своему мучителю.

– Вот, это все, что у меня есть.

– Что здесь? – строго спросил Бизикоев.

– Двенадцать тысяч.

В пакете действительно оказалась названная сумма, что подняло настроение пострадавших.

– Молодец! – похвалил Бибоева обладатель пистолета. – Пошли в дом, поговорим еще, – приказал он.

В доме от угроз перешли к насилию. Деньги только разожгли аппетиты преступников, и они стали издеваться над Бибоевым. За дело взялся Зиданов. Два его удара повалили на пол Бибоева, из носа у него пошла кровь, глаз стал постепенно заплывать.

– Я отдал вам все, что у меня было, – простонал он. – Не трогайте меня, забирайте все, что хотите.

– Сейчас мы проверим, правду ты нам говоришь или нет.

Хозяина водрузили на стул, повернув лицом к стене, и крепко связали. Бибоев почувствовал боль, но был рад, что его хотя бы не избивают. В поисках денег и ценностей преступники стали рыться в шкафах и переворачивать их содержимое вверх дном.

Вдруг они услышали громкий голос из-за ворот:

– Па, открывай, это я.

Зиданов и Коймазов подошли и, открыв дверь, втолкнули внутрь хозяйского сына. Они увидели, что невдалеке от него стоял Харсиев, который вместе с Капланом оставался в машине и страховал тылы. Георгия, которому исполнилось 17 лет, ударили несколько раз для острастки, усадили на стул рядом с отцом и тоже связали руки и ноги.

Еще через полчаса пришла дочь хозяина. Ее постигла та же участь. Увидев в ее ушах золотые серьги, преступники сняли их с нее.

Когда разгром дома был завершен, ценные вещи были сложены на кровать, настроение нападавших опять поменялось. Коймазов достал из-под куртки паяльник, воткнул шнур в розетку, сдернул с Георгия рубашку и поднес паяльник к спине.

– Не скажешь, сучонок, где еще бабки, прожгу насквозь!

– У нас больше ничего нет, мы все вам отдали, – хором заголосили пленники.

Начинало вечереть. В дом вошел Харсиев.

– Уходим, – коротко бросил он, и бандиты стали собирать награбленное.

– Запомни, только пикнешь кому-нибудь или побежишь к ментам – пристрелю. Обещаю, – напомнил перед уходом Бизикоев.

Уже во Владикавказе они окончательно подсчитали добычу. Она была солидной: 12 тысяч рублей, облигации на сумму 2050 рублей, сберегательная книжка на имя Бибоева на сумму 4000 рублей, часы золотые «Чайка» с золотым браслетом, золотая цепочка, два золотых кулона, два комплекта золотых серег, кольцо золотое с бриллиантами, дубленка женская, два кожаных пальто, женская норковая шляпка. Но когда Каплан увидел среди этого добра детскую куклу и маникюрный набор, он рассвирепел.

– Кто это взял? – грозно вопрошал он, держа в одной руке куклу, а в другой маникюрные принадлежности. – Крохоборы! С вами невозможно делать дела!

– Да это Хаца для своей мымры прихватил. Презент, – попытался сострить Бизикоев.

– Из-за таких презентов вас уважать сильнее не станут. Больше никаких сюрпризов! – отрезал Каплан.

Но сюрпризы последовали. Через несколько дней Бизикоев, Огаев, Харсиев и Хациаев собрались на «стрелку», которая у них чаще всего проходила на съемной квартире по ул. Кирова недалеко от центрального рынка Владикавказа.

– Слышь, братва, не кажется ли вам, что моздокский торгаш в натуре быстро отдал нам затыренные бабки? Небось, у него еще одна «нычка» есть? – повел разговор Огаев.

– Клинус мамой, и я так думаю, – выговаривая каждый слог, быстро поддержал его Харсиев.

– Решено. Потрясем еще раз это чмо, которое нам соврало, – подвел итог Бизикоев.

Для повторного набега они вновь избрали не самый будничный день. В ночь с 6 на 7 ноября все четверо выехали в Моздок. Полпятого утра они были на месте. Перелезли через забор. Взобрались на крышу и через люк чердака проникли в дом.

– Всем встать, – заорал Бизикоев, размахивая пистолетом.

Спросонья семья Бибоевых испугалась еще больше. На этот раз все они были в сборе – муж, жена, сын и дочь. Они еще не встали с кроватей, а их уже начали избивать и погнали в зал.

– Я же тебя предупреждал: заложишь – тебе не жить! – взялся он за главу семейства.

– Поверьте, я никому ничего не сказал, – взмолился хозяин.

– Тогда давай деньги, которые не отдал.

– У нас нет больше ничего. Все отдали.

Ударом ноги Харсиев повалил на пол Бибоева вместе со стулом.

– Вспоминай, где деньги, хуже будет!

Однако Бибоевы хором стали убеждать, что ничего у них не осталось.

– Ну, сейчас посмотрим, все вы нам отдали или нет, – прошипел Огаев и, схватив дочь, потащил ее в соседнюю комнату.

Над Альбиной надругались все четверо – по очереди. Чтобы вымести злобу на упрямом семействе, ее изнасиловали и в извращенной форме. После чего вновь перевернули вверх ногами весь дом, отобрали понравившиеся вещи и погрузили в машину. В этот раз добыча была куда скромнее. Пожалуй, только 15 шкурок песца представляли коммерческий интерес. А так, сплошь мелочевка – ношеные кофточки, шарфы, косынки, туфли, перчатки. Бандиты не побрезговали даже зубными принадлежностями и дешевым веером. Забрали и паспорт Бибоева – для острастки.

Но в этот раз Бибоевы тут же заявили в милицию. Общенародный праздник был безнадежно испорчен. Министр внутренних дел Северной Осетии Мацокин не стал докладывать Одинцову о случившемся до завершения парада и демонстрации трудящихся, но, спустившись с трибуны на площади Свободы, подошел к первому секретарю обкома.

– Мне надо доложить вам о происшествии, которое произошло несколько часов назад в Моздоке.

– Докладываете.

– Случай серьезный.

– Тогда пройдемте в кабинет, – пригласил министра Одинцов.

В кабинете разговор затянулся. Министр рассказал подробно о преступлении и сообщил, что на его раскрытие брошены лучшие силы.

– Весь уголовный розыск поднят на ноги. Будем искать преступников по горячим следам.

– Их надо найти. Обязательно надо, – отрезал Одинцов. – Москва уже знает?

– Так точно, – отчеканил Мацокин. – В Москве сказали, если понадобится помощь, нам ее окажут.

– Тогда действуете, – Одинцов дал понять, что министр может приступить к выполнению задания особой государственной важности.

Песец подкрался незаметно

Во Владикавказе четверка налетчиков решила побыстрее «загнать» шкурки песцов, чтобы хоть этим поживиться. Заработать на них действительно можно было. Надвигалась зима, да и мех был в моде. Пристроить товар взялся Хациаев, у которого было несколько точек по сбыту похищенного.

Днем 8 ноября в Моздоке, в кабинете заместителя начальника райотдела милиции Казбека Дзиова, который после такого чрезвычайного происшествия работал без праздников и выходных, раздался телефонный звонок из столицы республики.

– Нашли мы песцов в городе, Казбек, – сообщил капитан Анас Бахышев. – Срочно приезжай.

В Моздоке капитан Дзиов работал всего четвертый день. Еще совсем недавно он в качестве старшего оперуполномоченного отдела уголовного розыска МВД республики вплотную занимался Капланом и вел несколько дел по ранее совершенным преступлениям, грабежам и кражам, пытаясь выйти на след преступной группы.

Все началось восемь месяцев назад, когда после разбойного нападения на заготовителя Таймураза Цогоева в районе селения Зинцар в Алагирском районе под подозрение попали Каплан и его сообщники. Ранее поступали данные, что в республике и за ее пределами он действовал, как в былые времена – в форме офицера милиции. Здесь же был избран более прозаичный вариант. Цогоева, занимавшегося выращиванием крупных партий скота, схватили в его доме, который одиноко стоял в глубине незаселенного ущелья, вывезли во Владикавказ, но, когда автомобиль притормозил на Осетинке, тот каким-то образом сумел выскочить из машины и бросился бежать. Цогоеву вслед стреляли, но он оказался рожденным под счастливой звездой.

Постепенно накапливались материалы и по другим аналогичным случаям. За месяц до первого моздокского преступления Дзиов докладывал министру:

«В ОУР МВД Северо-Осетинской АССР поступила оперативная информация (рапорт № 755), что Каплан Лев Вениаминович, 1925 г. р., Харсиев Магомед-Гирей Татарханович, 1938 г.р. и Габисов Асламбек Хаджимурзаевич, 1944 г.р. с неустановленными лицами совершают преступления с использованием формы и документов работников милиции на территории республики и за ее пределами.

По имеющимся данным, группа многочисленна и хорошо законспирирована. Многие ее члены не знают друг друга. Совершаемые преступления тщательно планируются. Преступники специализируются на разбойных нападениях, грабежах, квартирных кражах, угонах машин, мошенничестве. У них имеются специальные сбытчики похищенного имущества.

Жертвы преступников оказываются запуганными и, как правило, в милицию по совершенным преступлениям не обращаются. Оперативными данными ОУР МВД республики выявлено, что Каплан причастен к нападению летом нынешнего года на заготовителя Цогоева Т.Г. Последний, однако, с заявлением в органы внутренних дел не обращался. Кроме того, выявлено, что материальным положением Цогоева Т. Г. интересовался Габисов А.Х, который мог участвовать в данном преступлении или дать «наводку» преступникам, совершившим вооруженное нападение на Цогоева Т.Г.

С целью проверки указанной информации в соответствии с утвержденным вами планом мероприятий проведена работа, в результате которой получены следующие данные.

Каплан Лев Вениаминович проживает с женой Албогачиевой Райхат (Тамарой) Хатуевной, 1955 г.р. и ее сыном Албогачиевым Спартаком, 1981 г.р. (отец – грузин, отказался от отцовства), по ул. Ноя Буачидзе, 5 кв. 4, кличка «Юра».

По данным ГНИЦУИ судим:

- 31.07.46 г. Московским горюрсудом по ст. 59-3 УК РСФСР (бандитизм) к 10 годам лишения свободы под фамилией Сыроежин Лев Николаевич, 1923 г.р., уроженец Москвы;

- 26.11.46 г. под этой же фамилией спецлагсудом по ст. 170 УК РСФСР (подделка документов) добавлен 1 год лишения свободы;

- 07.07.54 г. Днепропетровским облнарсудом по ст. 2 часть 1 Указа от 04.06.47 г., 04.01.49 г. (кража, совершенная группой или в крупных размерах и изнасилование), ст. 59-3 УК РСФСР, ст. 57-16 УК УССР (бандитизм) к 20 годам лишения свободы как Сыроежин Л.Н;

- 07.07.54 г. Куйбышевским облнарсудом по ст. 82 часть 1 УК РСФСР добавлен 1 год. В 1958 г. вновь совершил побег;

- 25.08.60 г. Предгорным райнарсудом Ставропольского края по ст. 2 часть 1 Указа от 04.06.47 г., (кражи и разбои на государственную собственность), ст. ст. 72 ч.1, 72, ч.2 УК РСФСР (присвоение власти, подделка документов, побег), ст. ст. 169, 182, ч.1 УК РСФСР (мошенничество, хищение оружия) к 16 годам. 10 месяцам и 3 дням лишения свободы.

Проходил под фамилиями:

- КАПЛАН Лев Вениаминович, 1925 г. р., русский, уроженец Ярославля,

- он же СЫРОЕЖИН Лев Николаевич (по фамилии матери),

- он же БОНАКЕР Юлий Эвальдович,

- он же КАМНЕВ Юрий Вениаминович, инспектор комитета партийного контроля при Северо-Осетинском обкоме КПСС,

- он же ДЕМИН Юрий Николаевич, подполковник милиции,

- он же СЛИВЕНКО Иван Николаевич, майор КГБ СССР.

02.03.69 г. определением народного суда г. Пятигорска признан особо опасным рецидивистом.

23.06.69 г. сроки лишения свободы приведены в соответствие с новым уголовным законодательством. Освобожден УВД Ставропольского края 02.02.72 г. Восстановлены родовые данные – Каплан Лев Вениаминович.

06.06.75 г. Ленинским нарсудом г. Владикавказа судим по ст. 144, ч.III УК РСФСР к 9 годам лишения свободы, освобожден в апреле 1983 г.

Кроме того, по данным ИЦ УВД г. Ярославля имеет судимость под фамилией Каплан:

- в 1940 г. по ст. 162 (кража государственного имущества) к 1,5 годам лишения свободы.

Каплан Л.В. является пенсионером по инвалидности как участник Великой Отечественной войны. При проверке пенсионного дела 5823-663 выявлено, что Сыроежин Лев Николаевич, 1925 г.р., уроженец г. Москвы, был призван Сталинским РВК г. Москвы в действующую армию в 1941 г. и комиссован летом 1945 г. по инвалидности. В деле имеется справка, что Сыроежин Л.Н. имеет право на получение медали «За Победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.». Справка заверена печатью 149 армейского запасного стрелкового полка. Имеется также заявление Сыроежина Л.Н. в Киевский райсобес. При визуальном осмотре текста заявления Сыроежина Л.Н. и почерка Каплана Л.В. имеются различия. Кроме того, Каплан Л.В. в рядах Советской армии не мог быть, поскольку судим в 1940 г. на 1,5 года, а в 1942 г. – еще на 2 года лишения свободы. В связи с этим для установления подлинности документов и их действительной принадлежности Каплану Л.В. сделаны запросы в архивы ЗАГС г. Москвы и г. Ярославля, военкому Москвы и в архив Министерства обороны СССР. УУР УВД Ярославского облисполкома поручено опросить мать и сестру Каплана о его военном периоде, так как он отказывается давать какие-либо объяснения.

Габисов Асламбек Хаджимурзаевич, 1944 г.р., уроженец Владикавказа, проживает у своей сестры по ул. Гагарина, кличка «Гад». Окончил Ленинградскую академию художеств. Часто выезжает в Краснодарский и Ставропольский края для заключения договоров на художественные работы. Познакомился с Капланом Л.В. при совместной работе по оформлению турбазы «Уренгойнефть» в с. Армхи.

Харсиев Магомед-Гирей Татарханович, 1938 г.р., проживает по ул. Балтинская, 53, ингуш, женат, имеет 3 дочерей, ранее судим за подделку документов. В настоящее время не работает. Рассчитался с АК-1439, где работал в качестве шофера. Сожительница Харсиева по имени Лариса работает официанткой в ресторане «Кавказ». Картежник. У Харсиева имеется собственная автомашина – ВАЗ 21063 белого цвета. По учетам 7 отдела МВД СО АССР в 1974 г. проходил объектом наружного наблюдения по подозрению в разбойном нападении на инкассаторов.

Дактилокарты Харсиева и Каплана направлены в ЭКО МВД СО АССР, а фотографии предъявлены потерпевшему Цогоеву Т.Г., но положительных результатов не добыто.

Из числа близких связей Каплана двое подтвердили информацию о совершенных группой лиц под его руководством преступлениях в г. Пятигорске и КБ АССР.

Ввиду того, что агентурные мероприятия по Каплану Л.В. результатов не дали, подобран новый кандидат на вербовку – рецидивист по кличке «Доцент». В настоящее время совместно с оперчастью ИТК-1 готовится комбинация по бесконвойному продвижению «Доцента» в окружение Каплана Л.В.».

В этой совершенно секретной докладной записке Дзиов прозрачно намекнул на то, что Каплан все это время с легкостью раскалывал всех, кого к нему пытались приблизить. Он по-прежнему обладал острым умом, великими организаторскими способностями по сколачиванию и подчинению преступного сообщества и чутким нюхом на фальшь среди окружающих. Над наружным наблюдением, когда этот метод пытались к нему применить, он иногда просто издевался. Что хотел, то и делал: надо было ему уйти от ненужных глаз – делал это играючи, надо было потешить самолюбие – подходил к сопровождающим и говорил: «Да не мучаетесь вы, я сейчас поеду на рынок, следуйте без суеты за мной».

Дзиов даже был убежден, что во время войны Каплан был завербован немцами и прошел у них отличную подготовку. Ничем иным он не мог объяснить, как мог один человек раз за разом переигрывать профессионалов. Кроме того, в неофициальных беседах Лев Вениаминович не скрывал, что люто ненавидит Советскую власть и коммунистов, потому что его отца расстреляли в 1937 году ни за что. А это и его собственную жизнь пустило под откос или, как он говорил, «поломало судьбу».

Но когда в воздухе пахло «жареным», Каплан в таких ситуациях держал себя умно. Он никогда не позволял себе сказать лишнего. Только, например, начальник уголовного розыска МВД республики, подполковник Быковский начинал в беседе с ним выяснить обстоятельства его фронтовых подвигов и будней, как профессор преступного мира отказывался от официальных ответов и вообще прекращал всякое общение на эту щекотливую для него тему.

Дар по сколачиванию и подчинению своему влиянию преступного сообщества Лев Вениаминович отточил в совершенстве. Достаточно сказать, что под его началом были не только серебряный призер первенства СССР по боксу в тяжелом весе, убийцы, грабители, мошенники, но и три вора «в законе». Прошедшие официальное «крещение» и пользовавшиеся известностью в масштабах страны, они входили в обнародованный во времена гласности список 266 самых крутых преступных авторитетов СССР. Сам Каплан много раз отказывался «короноваться». Ему это было не нужно. Он и так был на самой высшей ступени преступной иерархии, к тому же не хотел брать на себя функции арбитра в бесконечных воровских спорах и выяснениях отношений.

Новое преступление, совершенное в Моздоке, вызвало большой политический резонанс. Многие из моих коллег-оперативников не без основания считали, что оно могло быть связано с целым рядом предшествующих преступных деяний. О судьбе Шабраева еще ничего не было известно. Никто не мог предположить, что между разбойным нападением и исчезновением человека существует прямая взаимосвязь. Но за раскрытие моздокского дела взялись основательно, что и дало первый результат.

Перед тем, как позвонить Дзиову, Бахышеву сообщили, что одна из шкурок песца появилась в квартире небезызвестного им скупщика краденного Михайлова, который проживал в девятиэтажке около «Танка», как называли площадь Победы из-за водруженного там на пьедестале «Т-34». Квартира, которая была одной из сбытовых точек Хациаева, попала в поле зрения оперативников еще летом. И сразу же после Моздокского происшествия за ней установили наблюдение. Дзиов вместе с Бахышевым, которому он передал все накопленные материалы по Каплану и его преступной группе, действовали стремительно. Они тут же установили, кто принес мех, и уже вечером в МВД говорили с Хациаевым.

– Валентин, – обратился к нему Казбек, – я очень прошу тебя, не тяни «резину», скажи, откуда у тебя появился песец?

– Да один знакомый…

– Валентин, я же тебя просил, – перебил его Дзиов. – Ты даже не представляешь, насколько все серьезно. Ты же не знаешь, где я сейчас работаю?

– Нет.

– В Моздоке. И ты думаешь, что я просто так сюда в праздничный день примчался? То, что вы натворили, на контроле в Москве. Ты должен понять, что тебя ждет, если ты нам не поможешь сэкономить время.

– Не могу я сказать, – после паузы ответил Хациаев. – Меня же «завалят».

– Ты нам скажи, а мы тебя вместе с остальными возьмем. Никто ничего не узнает. Зато относиться к тебе в тюрьме будем по-человечески, определим в спокойную камеру, не будем дергать. Ты же не хочешь, чтобы мы слух запустили, что ты всех сдал?

Серия аргументов, настойчиво доводимых до сознания задержанного, была настолько неотразима, что Хайцаеву ничего иного не оставалось, кроме как рассказать все под гарантии Дзиова. Но это случилось не сразу. Он «раскололся» только на четвертом часу допроса, но зато даже сообщил о тайном месте для встреч, добавив, правда, что это была не единственная такая «хаза».

Дзиову было хорошо известно, что указанные преступниками «стрелки» далеко не всегда соответствуют действительности. В отношении Каплана и его людей такие проколы получались особенно часто. Поэтому он не стал дергать коллег, каждый из которых отрабатывал свою линию, а, встретив в коридоре майора Нодара Гаглоева, который также был в орбите этих дел, пошел на названную квартиру по ул. Кирова вместе с ним.

К их удивлению в квартире оказались Бизикоев, Огаев и Зиданов. Еще более удивительным было то, что они не оказали никакого сопротивления. Видимо, психологический шок от того, что их накрыли на следующий же день после второго нападения на Бибоевых, был слишком велик. Да и не могли они предположить, что офицеров милиции – всего двое. Они поняли это уже потом, когда их разоружили, поставили к стене и вызвали по рации опергруппу.

На этом точка не была поставлена. Аресты шли всю ночь. При обыске основного дома Бизикоева были найдены пистолет «Парабеллум» и 32 патрона к нему. Его жена добровольно выдала 12 песцовых шкурок, которые накануне принес муж. К утру в КПЗ министерства внутренних дел Северной Осетии сидели уже восемь бандитов. Каплана среди них не было.

Последний арест

Многоопытный и хитрый Каплан никогда бы не прокололся на каких-то песцах. В отличие от многих из тех, кем он себя окружил, Лев Вениаминович действовал по-крупному. Мелких грабителей почти всегда подводит шкурный интерес. Все это Каплан оставил в далекой юности. Для него, заслуженного и бывалого, отсидевшего целых семь сроков, получившего по совокупности статей уголовного кодекса 89 лет, это выглядело несолидным.

За девять башкирских лет и два года на свободе Каплан многое изменил в своей жизни. Он порвал старые близкие связи. Вернее, они изменились сами собой. Ольга Тоткина переехала в Москву, где ее дочь успела окончить факультет вычислительной математики и кибернетики МГУ и устроиться на работу в академическую лабораторию. Шеин то ли и в самом деле свихнулся, то ли нет, но был уже явно не тот, что раньше. Да и трудно с возрастом стало по всему Кавказу гастролировать, Каплану хватало Осетии, где постепенно вокруг него, словно у главного паука, образовались десятки и сотни невидимых постороннему глазу нитей. Уже позже лучший в республике специалист по изучению организованной преступности Батраз Алдатов насчитает 314 (!) человек, вовлеченных в криминальную деятельность и так или иначе связанных с Капланом.

Возвышаясь над преступной пирамидой, Каплан чурался современных реалий. Немало из его новых корешей были сбытчиками наркотиков, а часть из них – одновременно и наркоманами. Раньше человек его уровня и веса не мог иметь серьезных отношений с такого рода безвольными существами. Однако времена менялись, а вместе с ними менялись и правила игры.

Однако, когда речь заходила о сугубо личном укладе жизни, он следовал былым традициям. Выбив как инвалид Великой Отечественной войны очередную квартиру, правда, в старом двухэтажном доме в одном переулке от здания турбазы во Владикавказе, Каплан жил под одной крышей с представительницей новой волны. Жена Каплана Райхат Албогачиева, в миру называвшаяся Тамарой, была ровно на 30 лет моложе его. Со своей землячкой его познакомил Харсиев, умолчав при этом, что она не прочь «поймать кайф». Иногда Тамара еще и приторговывала наркотическими веществами, привозимыми из Назрани.

Однако Харсиев не догадывался о другой, более важной тайне Албогачиевой. Когда ее однажды взяли с поличным, она пошла на «бартерный» обмен, согласившись работать на органы. Каплан это быстро распознал, но виду не подавал и ей о своей деятельности и действительных планах ничего не рассказывал. Наоборот, иногда запускал «дезу». Он привык так припеваючи жить «на зоне». Моментально вычисляя информаторов, Лев Вениаминович невзначай сообщал им слухи о готовящемся побеге или других дурных намерениях в колонии. Когда «источник» (для оперчасти), он же «стукач» (для заключенных) докладывал «куму» (оперу в зоне) о дерзких планах и получал задание внедриться поближе к Каплану, тот начинал рассуждать о своих наклонностях гурмана. Этот фокус у него проходил постоянно, и за государственный счет он и в колонии время от времени умудрялся получать продовольственные и иные блага.

Но к «кайфу» был беспощаден.

– Ты заканчивай дурью маяться, – тихо сказал он однажды Албогачиевой.

– Юрочка, я не маюсь, а только иногда – для настроения, ты же знаешь, –стала оправдываться она.

– Если еще хотя бы один раз попробуешь, лишишься всех волос, я тебя сделаю лысой. Для начала, – с пугающим спокойствием сообщил Каплан.

И он свое слово сдержал. Вернувшись однажды из «командировки», он застал супругу в том самом настроении, от которого предостерегал. И побрил ее наголо. Тамара не сопротивлялась. Она знала, что, если перечить, будет много хуже.

Когда в квартиру Каплана и Албогачиевой, после тщательной разведки прилегающей обстановки, нагрянула группа уголовного розыска МВД Маирбека Гатагонова, на звонок в дверь, раздался вопрос хозяина.

– Кто?

– Гатагонов, – ответил руководитель оперативной группы.

– Ой, миленький, сейчас я открою.

Каплан прекрасно знал милицейское начальство и офицеров уголовного розыска. Но после любезного восклицания последовала довольно долгая заминка.

– Лев Вениаминович, лучше по-хорошему откройте, а то мы вынуждены будем взломать дверь.

Угроза подействовала, и Каплан открыл. В квартире, кроме него и жены, никого не было. Тамара сидела в ожидании в зале за столом, даже не пытаясь делать вид, что чем-то занимается. Каплан подошел к ней и встал рядом.

– Как здоровье, Лев Вениаминович? – поинтересовался Гатагонов.

– Спасибо, пока живой, – ответил Каплан.

– Если у вас есть оружие, лучше сразу его положить на стол.

Каплан вытащил из кармана шило, на острие которого была наколота резинка, и положил перед собой. Гатагонов придвинул шило к себе и отдал команду приступить к проведению обыска.

Обыск начали производить с окна. И когда дошли до стола, за которым сидели хозяева, подняли скатерть и ахнули. Под столом сидел перепуганный мужик, который весь скрючился и боялся пошевелиться. Придя в себя, он затараторил: «Туалет. Пустите в туалет». От страха он действительно не удержал в равновесии мочевой пузырь, о чем свидетельствовала лужица прямо под тем местом, где он свернулся в клубок.

Кроме запуганного мужичка, оказавшегося медвежатником, специализирующимся, главным образом, на вскрытии сейфов, обыск весомых результатов не дал. Единственное, что удалось обнаружить – это четыре патрона к «Парабеллуму». Завернутые в газету, они лежали в прихожей на полке, предназначенной для головных уборов. По поводу находки Каплан не проронил ни слова. А Тамара, отличавшаяся напускной болтливостью и быстрой сообразительностью, стала давить на логику.

– Зачем патроны, если их не к чему применить?

Больше в квартире ничего не нашли. В эту ночь Каплана арестовали последним, но те, кто уже содержался в камерах в министерстве, этого не знали. Как не знали и большинство сотрудников милиции. В целях безопасности Каплана отвезли в Пригородный РОВД и упрятали там.

Перед тем, как вернуться в Моздок, Дзиов встретился в с. Октябрьском с главным арестованным. О делах Каплана немало рассказали его подельники, оказавшиеся за решеткой, но в письменной форме зафиксировать какие-либо сведения категорически отказывались. Они боялись его больше, чем милиции.

– Лев Вениаминович, по-моему, вы приплыли, – начал разговор Дзиов.

– О чем вы говорите!?

– Мы о вас многое знаем. Вы из «Маузера» стреляли на Вознесеновке? Стреляли.

– Вот суки, а они про свои трупы не рассказали? – воскликнул Каплан с нескрываемой злостью на своих мягкотелых подельников.

– Да все они рассказали, куда денутся, – сделал вид, что так оно и есть Дзиов.

Но тут Каплан, поняв, что проявил излишнюю разговорчивость, перешел к обычной для него тактике.

– Все, не будет никакого разговора, – внезапно заявил он.

Дзиов доложил об услышанной им реплике. В УГРО стали думать, что мог иметь в виду Каплан, так нелестно отзываясь о своих дружках? Нераскрытых убийств на территории республики за последние полгода не числилось. Исчезновение людей? Только один человек считался пропавшим без вести – Шарбаев. Никакой другой зацепки не было. Но как это доказать? Как ни воздействуй, никто не возьмет на себя добровольно «мокрое» дело.

И надо же такому случиться, что, пока велись допросы арестованных, на труп натолкнулся местный подросток, игравший с собакой. Один из ноябрьских дней выдался очень погожим. Судя по всему, это был последний звонок уходящей золотой осени. И подросток воспользовался этим. Он кидал овчарке палку, стараясь научить ее быстро находить предмет и вернуть хозяину. И вдруг пес забежал за кусты и стал жалобно скулить и лаять. Когда мальчик подошел, чтобы посмотреть, что так заинтересовало овчарку, то увидел, что из земли торчит человеческая нога в туфле. Перепуганный, он прибежал в село и забил тревогу.

Выехавшая на место оперативно-следственная группа изъяла труп, и вскоре личность погибшего была установлена. Страшная находка, сделанная 25 ноября 1985 года, прояснила судьбу отца Светланы. Но кто убил Шарбаева? На этот вопрос был дан быстрый ответ. Отпираться теперь было бессмысленно. И преступники начали давать показания.

В тот же день было заведено уголовное дело по факту убийства Шарбаева, а на следующий день вышло совместное распоряжение, которое подписали прокурор Северо-Осетинской АССР, государственный советник юстиции 3 класса В.Т.Путимцев и исполняющий обязанности министра внутренних дел республики полковник Т.Д.Батагов. В документе говорилось:

«В результате проведенной следственной и оперативно-розыскной работы разоблачена организованная группа преступников в составе Бизикоева, Огаева, Коймазова, Зиданова и других, совершивших ряд тяжких преступлений, а именно: убийство, разбойные нападения, кражи, мошенничество.

Для всестороннего, полного и объективного расследования указанного уголовного дела, выявления всех эпизодов преступной деятельности, создать оперативно-следственную группу в составе:

– следователя по особо важным делам прокуратуры Северо-Осетинской АССР, мл. советника юстиции Гальперина В.А. (старший группы);

– старшего следователя прокуратуры Северо-Осетинской АССР, юриста 1 класса Габеева А.В.;

– старшего следователя по особо важным делам следственного отдела МВД Северо-Осетинской АССР, майора милиции Малкарова Т.М.;

– старшего оперуполномоченного отдела уголовного розыска МВД Северо-Осетинской АССР, майора милиции Гаглоева Н.И.;

– оперуполномоченного отдела уголовного розыска МВД Северо-Осетинской АССР, капитана милиции Бахышева А.А.

Контроль за работой оперативно-следственной группы возложить на:

– начальника следственной части прокуратуры Северо-Осетинской АССР, мл. советника юстиции Иванова В.И.;

– начальника отдела уголовного розыска МВД Северо-Осетинской АССР, подполковника милиции Быковского В.Д.»

…Следствие по преступлениям, совершенным группой Каплана, продолжалось почти два года. Группе по уголовному делу №18388 инкриминировалось:

– убийство Шарбаева Бориса Александровича (кличка «тетя Боря», голубой) 29 сентября 1985 г.;

– разбойное нападение на гр-на Хачирова, проживающего по ул. Цаголова во Владикавказе в ноябре 1984 г. ;

– кража 8 мая 1985 года из квартиры гр-ки Амбаловой ценных вещей и ювелирных украшений в форме офицеров милиции (уходящих преступников застала хозяйка, придя с работы);

– разбойное нападение на гр-ку Торчинову С.Б. 6 июня 1985 г. в Промышленном районе г. Владикавказ;

– разбойное нападение на заготовителя Цогоева Т.Г. летом 1985 г.;

– похищение 14 июня 1985 г. автомобиля ВАЗ-2107, принадлежащего гр-ну Плиеву Г.В.

– разбойное нападение на работника торговой сферы, жителя г. Моздок Бибоева А.Р. 15 октября и 7 ноября 1985 г.;

– 18 краж личного имущества».

Кроме того, в материалах следствия фигурировали следующие преступные эпизоды, доказательную базу по которым собрать не удалось:

– по «наколкам» местных несколько разбоев на дельцов в Пятигорске в 1984 г. (использовали газовый пистолет и стрелковое оружие, стреляные гильзы собирали);

– разбойное нападение в 1983 г. на «соковика» в Нальчике (милиция вышла на них, преступники отдали им и прокурору района г. Нальчик крупную сумму денег, и дело «замяли» – потерпевший не опознал).

Достоянием суда также стала важная деталь, ярко характеризовавшая высшую степень опасности для общества разоблаченной преступной группы. Находясь в ИВС МВД СО АССР, Мэлс Бизикоев с задержанным, которого освободили и должны были отпустить на волю, отправил записку своей жене. В ней говорилось:

«Лиза, передай срочно это письмо брату.

Славик, возьми у известного человека автомат, заряди полный рожок и привези его на место, указанное на схеме. Присыпь его немного землей и обязательно сними с предохранителя. На этом месте в землю воткни маленькую веточку, чтобы я мог это место быстро узнать.

Они узнали про убийство, завтра меня или нас повезут туда для проверки показаний. Когда приедем туда, я попрошусь отойти по нужде и попробую совершить побег.

Мэлс».

К записке была приложена схема, на которой Бизикоев точно указал, где был закопан труп Шарбаева, и куда надо было спрятать автомат. Он готов был перестрелять всех, лишь бы оказаться на свободе.

План был хорош, но он подчеркивал и другое, а именно то, почему Бизикоев с его гангстерскими устремлениями так и не встал, и никогда не мог встать на один уровень с Капланом. Для этого надо было обладать нюхом. А он не мог предположить, что его записка будет перехвачена оперативными сотрудниками. Как не мог предположить и того, что таких счастливых случайностей не бывает.

16 октября 1987 г. в Верховном суде Северной Осетии начался открытый процесс, который длился полтора месяца. Обвиняемыми проходили Каплан и семеро его подельников. Ни один из тех, кто находился на скамье подсудимых, как и ни один из 26 потерпевших, проходивших по делу, показаний на Льва Вениаминовича Каплана не дал. Он вызывал настоящий страх даже у тех, кто физически был многократно сильнее его. Показателен следующий пример.

В качестве свидетеля в суд был вызван и допрошен заместитель начальника Моздокского РОВД Казбек Дзиов. Когда он завершил давать показания, судья, как и положено, обратился к обвиняемым:

– Есть вопросы к свидетелю?

Неожиданно со скамьи подсудимых поднялся Зиданов.

– На каком основании твои архаровцы меня избивали после моего ареста?

Дзиов ответить на брошенное ему обвинение не успел. С той же скамьи подсудимых Лев Вениаминович Каплан, который все дни процесса демонстративно молча сидел с краю, чуть поодаль от остальной группы и вполоборота к ней, не вставая, ровным голосом сказал:

– Ты что думаешь, что Казбек и его подчиненные когда-нибудь руку на кого-то поднимали?

Негромко сказанная реплика набатом прозвучала в зале.

Зиданов, который одним ударом любому мог расшибить мозги, как нашкодивший школьник, которого отчитали и поставили в угол, опустил вниз голову и, пряча глаза, медленно сел на место. В этот день боксер тяжелого веса не проронил больше ни слова.

Участники банды были приговорены к длительным срокам лишения свободы. Бизикоев получил пятнадцать лет, «молотобоец» Зиданов четырнадцать лет с отбыванием наказания в колонии особого режима. Другие – от девяти до двенадцати лет лишения свободы.

Лев Вениаминович Каплан был освобожден от уголовной ответственности в связи с отсутствием доказательств его непосредственного участия в указанных преступлениях. Ни один человек не дал против него никаких показаний.

Это была последняя гастроль большого криминального артиста. После этого процесса Каплан отошел от дел, наступали совсем другие времена, когда как в политике, так и во всех сферах жизни, не исключая криминальной среды, рушились привычные стереотипы и отвергались прежние авторитеты. Советский Союз вступал в завершающую фазу своего существования, впереди были первые годы современной России с еще более зримыми элементами анархии и беспредела. Лев Вениаминович постепенно оказался в одиночестве, но опекал сына своей последней жены – Спартака Албогачиева – до его полного совершеннолетия. Когда тому в 1999 году исполнилось 18 лет, отчим передал ему все свои ценности – золото, бриллианты, валюту, оставив себе самую малость – на последние годы жизни.

Каплан умер естественной смертью в 2004 году во Владикавказе, где и был предан земле. На его похоронах, говорят, было всего несколько десятков человек.

По удивительному совпадению тогда же в возрасте 44 лет трагически погиб в результате автомобильной катастрофы на трассе Москва – Санкт-Петербург мастер спорта СССР по боксу Альберт Зиданов, который хотя и не занял в новые российские времена трон Каплана, но после своего освобождения из заключения стал «смотрящим» в Республике Северная Осетия-Алания.