Вспоминая Беслан – три дня в заложниках. Часть 2
Публикую, как и обещала. Спасибо за перепосты, мне важно знать, что люди читают правду, не прикрытую вуалью СМИ, без цензуры. Жалею, что разбила все повествование на три дня, но так задумывала. За три дня открою все, что было, и по возможности больше не буду к этому возвращаться.
День второй, самый длинный
Проснулись рано, часов в семь. По-прежнему душно. Есть не хочется, только пить. Ужасная жажда. Хочется спать, а с Этими поспишь… Начинают стрелять, неизвестно почему, видимо показать нашим, что мол, мы здесь, у нас оружие есть, мы страшные, и патронов много, так что не расслабляйтесь. А мы сидим. После каждого выстрела детки начинают плакать. У матерей истерика. Они еще не знают, что сегодня придет добрый дядя Аушев и заберет их (матерей с грудными детьми). А мы останемся, останемся ждать. После ухода Аушева у нас появится надежда, вернее обретет вторую жизнь. Но это все случится вечером.
Вчера Они бегали по залу и кричали: «Никто не выходит на связь! Никому вы не нужны, мы все вместе сдохнем!» И, действительно, ни Дзасохов, ни Зязиков, никто не выходил на связь. После их слов Л.А. сказала: «Тут есть дети Мамсурова, может к нему?» «Кто?» И тут встала Замка и ее брат. Их повели куда-то, видимо в учительскую. Но как их сдала Лидия Александровна, даже мы, дети (подростки), поняли это предательство. Неужели нельзя было промолчать, соврать? Также на вопрос: «Кто у вас завхоз?», она быстренько ответила: «Света, где Света?» Слава Богу, им ничего не сделали, но все же. Можно было сказать: «Она заболела». И никто бы ее не выдал. Так и про Фатиму (медсестру). Хотя не знаю, как бы поступила я, будь на ее месте, ведь на счету стояла не только ее жизнь, но и жизнь тысячи с лишним человек.
К концу первого дня Они с кем-то стали вести переговоры. Выставляли следующие требования:
1. Вывод войск из Чечни;
2. предъявление Рошаля, Путина, Аслаханова, Дзасохова, Зязикова;
3. отделение Чечни от РФ.
После этих требований все взрослые поняли: отсюда живыми мы не выйдем. Выполнить эти требования просто невозможно. А дети наивно говорили: «Ну, пусть они выведут эти войска! Пусть эти пять человек придут! Ну, что им сложно?» Я тоже думала: «Что там такого? Пусть выведут». А Мама сказала, что это невозможно, что войска выводятся годами. Сказала, но для меня все казалось простым. Тогда я еще не знала, что всем до нас по фигу, что мы никому не нужны. Мне казалось, что люди должны быть благородными, что эти пять человек обязательно придут и обменяются собственными жизнями. Наивная была, маленькая, глупенькая. Даже террористы и то были умнее, когда говорили, что мы никому не нужны, что мы все сдохнем, и всем на нас наплевать.
Когда Они вели переговоры, мне послышалось вместо Рошаля «Рушайло». Я еще кому-то сказала: «Зачем им Рушайло, его же Путин давно снял с поста?» А мне сказали, что Они не Рушайло просят, а Рошаля. Я тогда даже и не знала хорошо, кто он такой. Я слышала, что он детский врач и ездит по миру, помогает, лечит, что-то о нем во время терракта на Дубровке слышала.
Они не разрешают пить воду, ссылаясь на то, что она отравлена. Выпускают в туалет выборочно. Возле выхода в туалет образовалась огромная очередь, которую Они время от времени разгоняли своими криками и угрозами.
Второй день тянулся долго… Очень. Делать было нечего, ноги затекали, хотелось только воды, иногда в туалет. А мы сидели по-прежнему, о чем-то говорили. Настроение еще было ничего, пытались шутить. Иногда раздавался звонок мобильного – маленькой красной раскладушки (конечно, было смешно смотреть на боевика со столь миниатюрным женским мобильником, но тогда мы об этом не думали)… Мелодия “Nokia Tune”. Теперь, когда я слышу этот звук, то внутри сразу возникает чувство тревоги.
Вот и опять кто-то позвонил. Они разговаривали, конечно, на повышенных тонах, иногда даже кричали в трубку, иногда говорили с иронией, наверное, думали, что шутили очень остроумно. Вроде особо матом не ругались или нам не было слышно. Хотя, конечно в плане слышимости мы сидели в удобном месте. По крайней мере, я многое слышала, больше чем другие. Еще рядом были окна, что позволяло нам более-менее нормально дышать, в отличие от других, которые задыхались в центре спортзала. Они так плотно сидели там, и им не хватало воздуха настолько, что люди падали в обмороки уже в конце второго дня.
Мы с Мадиной решили «сесть» в ту самую очередь. Мы проходили мимо Альбины Викторовны. На ее коленях лежала девочка-пятиклассница, у которой уже почти не было сил, а А.В. гладила ее по голове, отвечала на ее вопросы и успокаивала. Заметив нас, она сказала «Ой, вы здесь, девочки мои? С вами все в порядке? Ну, хорошо. Все будет хорошо». А я была так рада ее видеть. Как будто не видела родного человека несколько лет. У нас с Мадишкой настроение поднялось.
Еще в этой очереди мы встретили Дзерочку. Спросили, где она сидит. Мадишка пыталась ее переманить в нашу сторону уговорами, что там почти все «наши». Но Дзера сказала, что сидит там с Зариной В. и не пошла.
Но выйти в туалет нам с Мадишкой так и не удалось – Они опять разогнали очередь.
Утром я удивилась одной вещи. Я сидела очень близко к той линии, где были развернуты снаряды и где могли проходить люди, поэтому хорошо слышала боевиков, когда они вели переговоры по телефону или обращались к нам, говоря что-то мерзкое типа «Вас нникто не спасет, мы все сдохнем» или когда просили о дисциплине: «Руки зайчиком!». От этой фразы передергивает до сих пор, до сих пор везде бродят картинки из видео, где заложники сидят «зайчиками». Очень руки затекают, кстати.
Утром мимо нас прошел один из Них со стопкой газет. Я почувствовала запах свежей бумаги и начала думать о том, откуда газеты взялись у них. То же самое я задавала себе, когда один террорист проходил мимо с канистрой воды, хотя они грозились, что вода в водопроводе отравлена. А день все тянулся… Никакого движения, никаких новостей. Сил на шутки и вообще приподнятое настроение оставалось все меньше, но, несмотря на это, мы продолжали держаться. В туалет не выпускали, воду не разносили с начала захвата. Становилось тяжело.
Внезапно боевики воодушевились и стали вести себя более активно. Подняли Л.А. и пошли с ней куда-то… Через некоторое время она вернулась с одним мужчиной в камуфляжной шинели. Я его совсем не знала, видела впервые. Л.А. что-то сказала, потом начал говорить он. Я не слышала их речи, потому что они стояли у выхода, но когда они замолчали, заложники стали улыбаться и хлопать, кто-то плакал. Я подумала, что людям уже психологически очень тяжело. Некоторых Мам поднимали с детьми. Потом по слухам толпы, мы узнали, что их вывел этот дядька, Аушев. Не знаю, для чего именно и из каких целей он это сделал, но благодарна ему, он спас многих…
До вывода, еще в первый день ходили женщины и записывали, сколько детей и сколько кому лет, тем самым давали надежду на освобождение. Вообще, даже сидя в зале, слухи разносились мгновенно. Сколько раз люди говорили между собой о том, что «Вот через час (два часа, вечером, завтра в 11) начнут выпускать детей, оставят взрослых»… Видимо с надеждой было легче.
После ухода Аушева атмосфера в зале стала как-то полегче. По-прежнему было очень жарко и душно. Днем одному пожилому мужчине в зале стало плохо. Рядом с ним все это время сидела очень красивая женщина в черном платье с кружевами, она обратилась к одному из боевиков с просьбой о помощи, лекарствах, на что он, со своим диким вайнахским акцентом отвечал: «Мы ничего вам не дадим», «Пусть умирает». Женщина стала ругаться и кричать, что вывело боевика и заставило его поставить дуло автомата перед лицом этой женщины. Она его не боялась, говорила что-то типа «Стреляй». Подбежала Лидушка, начала кричать Им: «Мальчики не надо, пожалейте ее, она и так вдова». У этой женщины было красивое, сильное лицо, будто с вырезанными чертами. После этого она еще будет лежать в ЦИТО, в Москве, с травмой черепа и височной кости.
Около часов 9-10 в террористах снова проснулись человеческие качества, и они сказали нам, чтобы пожилые люди, учителя по желанию вставали и перемещались в тренажерный зал. Мы поднялись и пошли туда. Там было довольно прохладно, до этого момента я никогда не была там. Мы сели. Практически на голый бетонный пол…
Ходов оставил нас и вышел в спортзал. В тренажерном зале дежурил террорист, который был одним из нескольких оставшихся ко второму дню в маске. Глаза его были хорошо видны и почему-то казались нам не такими страшными, хоть под левым глазом был огромный синяк. При этом он приподнимал свою маску, и заметить бороду мы тоже не могли. Он стал нас запускать в душевые по очереди. Это было очень кстати, потому что силы были на исходе, очень хотелось в туалет, но мы терпели весь день.
Я зашла в душевую с Мадиной и ее братом Дзамбиком, на полу были разбитые стекла, поэтому я решила взять босого и раздетого Дзамбика на руки, он был очень худым и невысоким мальчиком. С плакатов, висящих на стене нам улыбались спортсмены: боксеры, баскетболисты и бодибилдеры. Пока Мади была в «туалете» я отвлекала Дзамбика разговорами о футболе – это его страсть. Потом пошла сама и наконец пила воду. Ничего вкуснее, приятнее, сытнее этой воды я не пробовала в своей жизни. И мне тогда было совершенно все равно, отравлена она или нет. Мы вернулись, потому что этот молодой террорист подгонял всех быстрее, «чтобы все успели зайти» и, видимо, боялся возвращения Ходова. Но он все-таки успел заметить то, что залоЖники были в душевой и орал на этого парня… Мы легли спать. Мама положила рядом Дзамбика – он был ее учеником, одним из любимых, а я легла рядом с ним, при этом стараясь обнять маму, потому что он был совсем раздетым, еще у него были проблемы с почками, а мы таким способом старались его греть. К автоматным очередям и вообще перестрелкам мы привыкли, поэтому легко и быстро заснули под пулевую «музыку».
Агунда ВАТАЕВА,
студентка
Agunya,
2.09.2010
