Геннадий АЛЕКСЕЕВ: «Я не сделал ничего того, чего не должен был делать»

С генерал-лейтенантом милиции в отставке Геннадием АЛЕКСЕЕВЫМ я встретился в Москве в мае 2007 года. Поводом для встречи стало нашумевшее много лет назад преступление, которое в обиходе называли «софийским» – по названию ресторана «София», располагавшемся на проходящей через всю Северную Осетию трассе недалеко от районного центра Эльхотово, что в 60 км от Владикавказа.

Там 10 октября 1979 года произошло небывалое в послевоенную советскую эпоху массовое убийство. Позже, когда преступники были выявлены и схвачены, уголовное дело получило официальное название «Дело четырех» – по числу участников банды.

Геннадий Александрович работал в то время министром внутренних дел Северо-Осетинской АССР. А мой друг и бывший подчиненный Алексеева, автор вышедшей в 2006 году книги «Владикавказский опер» Марик Лейкин, задумал написать вторую часть своих документально-художественных мемуаров. И попросил меня получить от экс-министра его комментарий и воспоминания по «Делу четырех», предварительно договорившись с ним об этом.

Мы встретились с генералом Алексеевым в одном из кафе в центре столицы. Заказали по чашечке кофе, я включил диктофон, Геннадий Александрович закурил и начал рассказывать. Мой собеседник был интересен не только в связи с пусть и громкой, но всего лишь одной из страниц осетинского периода своей жизни. Поэтому очень быстро наш разговор вышел далеко за рамки первоначально обозначенной темы.

К сожалению, по причинам разного свойства ту нашу беседу мне так и не довелось обнародовать. Приходится делать это сейчас – уже как дань памяти Г.А.Алексееву, на днях ушедшему из жизни.

По «Делу четырех» написано немало (хотя огромное количество нюансов и деталей пока еще остаются нераскрытыми), а в ноябре 2009 года даже вышел отдельный выпуск популярной программы «Следствие вели…» под названием «Расстрелянный банкет» с участием Геннадия Алексеева. Поэтому в публикуемое интервью вошли многие темы вне этого уголовного дела, хотя и не все из затронутых в ходе нашего разговора. Некоторые из высказанных моим собеседником оценок, несомненно, вызовут разную реакцию и разные точки зрения. Но бесспорно одно: это мнение человека, беззаветно преданного своей стране, делу по поддержанию законности и правопорядка.

– Геннадий Александрович, почему то «софийское» дело вызвало столь беспрецедентную реакцию на высшем государственном уровне, что вылилось в командирование в столицу Северной Осетии целого десанта из Москвы во главе с начальником уголовного розыска МВД СССР Волковым?

– Таких дел, чтобы было одновременно такое количество потерпевших (только убитых было восемь), а преступниками была проявлена такая наглость, в те времена не припомню. А я в силу своей последующей должности мог оценивать, что происходит по всей стране. Скажем, в Хибинах в общежитии, там было убито четыре человека. А вот в таком количестве – это вообще больше чем ЧП.

Вход в ресторан «София». Фото - из уголовного дела.

События в ресторане «София» получили и политическую окраску. Ведь трагедия произошла накануне ноябрьских праздников. И Москва была этим обстоятельством обеспокоена: если быстро не раскроем, то большое количество оружия, которое было у убийц, могло быть использовано в праздники и привести к новым жертвам. Эта обеспокоенность была ненадуманной, поскольку мотивы преступления были совершенно не ясны. Из-за такой мелочи, как взятые 700 рублей, пойти на массовое убийство – это было выше логического понимания.

– Как вы узнали о случившемся?

– Уже дома. Я жил рядом с МВД, на улице Ленина. Ближе к ночи в моей квартире раздался звонок: дежурный сообщил о страшном преступлении в Эльхотово. Я тут же позвонил моему водителю – Казику Каболову, который жил за следственным изолятором. Мы помчались в Эльхотово и увидели в ресторане жуткую картину.

Поскольку в банкетном зале отмечался день рождения заведующей районным общепитом, то первым предположением стало, что убийства связаны с этим событием. Не буду называть конкретных фамилий, но на это торжество не приехали два высокопоставленных начальника. И у нас даже возникло подозрение, уж, не на них ли охотились. То есть преступники считали, что эти лица там будут, а те не пришли. Один из начальников даже выехал из Владикавказа, но потом что-то вспомнил и с дороги повернул обратно. А второй был на аналогичном мероприятии в столице республики, с которого так и не смог уехать. Хотя первоначально оба собирались быть в Эльхотово. Вот такой, пожалуй, была начальная версия.

Между прочим, ресторан «София» – это первое, с чем я познакомился в Осетии. Мы остановились там по пути из Минеральных Вод (тогда еще в Осетию самолеты не летали), чтобы попить чаю. Я прилетел из Москвы и ехал во Владикавказ возглавить министерство внутренних дел. До этого я работал несколько месяцев главным инспектором Главного управления кадров МВД СССР.

В свое время в МВД была такая практика, когда появлялась какая-то кандидатура на повышение, то этого человека вызывали в Москву и назначали, как правило, на должность главного инспектора управления кадров. За время пребывания в этой должности претендент изучал, «какие двери как скрипят», и сам становился объектом изучения. Тебя смотрели в деле. Если ты отвечал соответствующим требованиям, ты получал назначение.

Очень интересный и очень правильный был ход. Эту школу вместе со мной прошли будущие министр внутренних дел Кабардино-Балкарии, начальники УВД Ульяновской области, Приморского края и Хабаровской области. Все время в МВД СССР было несколько таких человек. Их оценивали и подбирали должность.

– А в МВД СССР вас с какой должности взяли?

– Из Саратова. Там интересная была история. Я был заместителем начальника УВД, когда решили восстановить городское управление Саратова (город-то под миллион и считалось, что так правильнее). Меня назначили начальником городского управления, чтобы я его создал. Я это сделал, но в то же время оставался замом начальника УВД области. Когда прошло пару лет после создания городского управления, мой зам стал начальником, а я вернулся на «чистую» должность заместителя начальника УВД. С этой должности меня и вызвали в Москву.

– Откуда вы родом?

– Есть такая в Саратовской области на границе с Казахстаном деревня Клинцовка. Раньше она даже была районным центром, но потом во времена Хрущева, когда шли укрупнения, она потеряла статус района, стала просто селом Пугачевского района Саратовской области. Сам я из медицинской семьи. Отец – хирург, главный врач, мать – медсестра, брат – хирург, сестра – фельдшер.

– Как же вас угораздило тогда в другом направлении пойти?

– Это целая история. Но все равно медики и милиционеры – на одну букву. И еще роднит их то обстоятельство, что ни к тем, ни к другим лучше не попадать.

А пришел я в милицию совершенно случайно. Как на духу – и мыслей таких не было. После войны папа получил новое назначение – в Золотовский район Саратовской области. Там я и окончил десятилетку. Врачом категорически не хотел быть. Потому что уже знал, что это такое. Еще в Клинцовке, а потом в Золотом не было ночью электричества. И когда случалась ночная операция, вся наша семья шла на нее. Сначала я держал лампу, потом получил «повышение» – поддерживал голову пациента: наркоз-то давали через маску. Так я за свою школьную жизнь побывал на многих операциях.

А отец настаивал, чтобы я стал врачом и готовил меня к этому. Я ему сказал: «Папа, если ты хочешь, чтобы я стал медиком, то имей в виду: я буду или терапевтом, или «ухо-горло-носом» – и не больше». Крови-то я насмотрелся… Потом опять же – бессонные ночи.

Не всегда и в жизни бывает все гладко, бывают неприятные врачебные ошибки. И вот я посмотрел на эти муки отца, когда он переживал из-за того, что сделал ошибку – мнимую или реальную. И это все меня отторгло от медицины.

Я до сих пор вспоминаю Амосова, когда он описал свое состояние в своей книге «Сердце на ладони». Ведь надо иметь огромное мужество, чтобы честно признать свою оплошность. Когда он делал операцию на сердце, и сделал один шов, ему показалось, что он слишком мало захватил, и шов может порваться. Но потом решил, что шов выдержит, и не стал делать повторный стежок. Утром пришел в больницу – а девочка умерла. Произошло именно то, чего он так опасался. Так вот, когда он это написал, я перед ним склонил голову – это же какое надо иметь мужество, чтобы честно сказать: я же видел, я боялся, но вот решил не делать повторного шва.

На самом деле такого рода случаи бывают у всех хирургов в жизни: что-то не предусмотрели, что-то не увидели…

– Когда вас забирали в Москву, вы не предполагали, куда вас намечают послать?

– Абсолютно нет. Абсолютно.

Первый раз, еще до Москвы, меня вызвали сразу к министру – Щелокову. Начальник управления кадров Рябик потащил меня к нему. Говорю ему: «Куда меня, вы хоть скажите?» А он: «Узнаешь». «Что же вы так – втемную?» – воскликнул я.

Рябик был чудесным человеком. Настоящий кадровик, умница большой. Он возмутился: «Что еще за темная, будет мне тут жаргонить?»

Первоначально намечалось направить меня во Владивосток, в Хабаровск, в Ставрополь или Краснодар. Вот четыре реальных варианта были. Но в чем было «но». Везде меня переводили замом с тем, чтобы моими руками убрать предыдущего руководителя и меня поставить на его место. Я этого не хотел. Зачем я поеду явно «подсадным»?

И вот я оказался у Щелокова. Он прочитал мою «объективку» и спросил Рябика: «Ты куда его хочешь?» «В Кострому», – отвечает тот. «А он сам хочет туда?». Они за меня разговаривают, решают, а я просто сижу. И тут Щелоков спрашивает меня: «Геннадий Александрович, а что вы знаете о Костроме?» Я не остряк и не хотел острить, но ответил честно: «Честное слово, знаю, что есть костромская порода коров и больше ничего». Щелоков расхохотался и говорит Рябику: «У него два сына, Саратов – город вузов, и он должен думать о сыновьях. А ты, куда его тащишь оттуда?»

Это было накануне марта. И Щелоков сказал: «Езжай домой, Геннадий Александрович, а ты его вызови к нам главным инспектором, пусть поработает, а мы подумаем. И не надо ему Кострому».

Я уехал домой. Щелоков был очень пунктуальным. Министр сказал, что переговорит с Шибаевым – первым секретарем Саратовского обкома партии. И действительно, 4 марта раздался звонок, что я назначен главным инспектором. И я еще говорю Рябику: «Ну, что же вы накануне 8 марта, дайте праздник хотя бы с семьей провести!» Он, конечно, разрешил. Отношения-то у нас, несмотря на «уколы», были хорошие.

10 марта я уже вышел на работу в МВД СССР. Вообще должность главного инспектора была очень интересной. Во-первых, ты считался на уровне замначальника управления кадров. Ты мог запросить любой документ, любое дело. Для тебя все открыто. А вот тебе дать указание могли только два человека – министр и начальник управления. Это было такое привилегированное положение.

Где-то с месяц я так покрутился, потом Рябко вызывает меня и говорит: «Хватит дурака валять. Езжай на Украину в Черновицкую область. Там город прекрасный, речка, рыба – все. Езжай, там начальник управления, ему было 44 года, но немного зарвался. Он по третьему разу начал менять замов. Но говорит, что тот выдвиженец второго секретаря ЦК КП Украины, который в Черновицах раньше был первым. И что мы ни делаем, никак его не уберем. Как доходит до ЦК – так конец. Вот если ты его уберешь, все тебе прощу. Если нет – не обижайся».

И я приехал туда в командировку. Разбирался-разбирался, дошло до того, что зам по кадрам говорит: «Если начальник уволится, то и я уволюсь». А начальник: «Уберите этого кадровика, и я уйду». Я написал справку, в обкоме меня поддержали, что такой ситуация дальше быть не может. Поехали в Киев в ЦК, к завотделом административных органов. Хороший мужик, партизан. «Третьякова мы освободим», – пообещал он мне. После этого я завоевал расположение Рябко. Ну, а потом, прошло примерно еще три месяца, и мне говорят: «Завтра быть в форме, чисто выбритым и отутюженным. В ЦК пойдем».

Пришел я в ЦК в отдел административных органов (начал с Иванова – зама, потом к Савинкину), и мне объявили, что я еду в Осетию. А я и не знал, что такое Осетия. От Савинкина меня направили в орготдел ЦК на собеседование, расспрашивали, что я знаю о национальном вопросе. В ЦК считали, что это будет главная трудность, что меня могут воспринять в Осетии, где министр всегда был осетином, как инородное тело. И что там три кандидатуры из местных. Был Сикоев такой – зам председателя КГБ, по-моему, Алагирский секретарь райкома партии и еще один товарищ из обкома. Но ни с одной кандидатурой в ЦК не согласились. Так я и попал в Осетию.

– Почему выбор на вас пал?

– Наверное, биография такая. Во-первых, в институте на комсомольской работе, после института – следователь, потом старший следователь прокуратуры, потом секретарь горкома комсомола. Работа следователем – это блаженное время. Ты знаешь, за что отвечаешь, отвечаешь за себя и за свои собственные дела, у меня были поощрения и досрочные звания. Меня выдвинули секретарем горкома по пропаганде. Я наставивал: не пойду. Но партия сказала надо, человек ответил есть.

Потом работал в обкоме комсомола, и получилось так, что в обкоме все секретари 1930 г.р. Когда на это обратили внимание, то воскликнули: «Братцы. А где же преемственность?». И давай нас растаскивать (я родился 10 июня 1930 г.). Меня забрали инструктором обкома партии в отдел административных органов.

В обкоме партии я проработал года два. Тогда были ночные дежурства. И вот сижу в приемной первого секретаря, выходит из своего кабинета Шибаев вместе с работником ЦК. И говорит гостю, показывая на меня: «Думаете, это кто у меня в приемной сидит? Инструктор обкома партии? Нет. Это зампрокурора области сидит». У меня глаза полезли на лоб.

Утром я рассказал об этом заведующему отделом Ивану Матвеевичу Елистратову, изумительнейшему человеку. Он придал мне уверенности, убедил, что надо идти и не сомневаться.

Проходит несколько месяцев – тишина. Вдруг, когда я был в командировке по жалобе на секретаря Безымянского райкома партии о том, что он кукурузу зарыл в силос. А тогда вопрос этот очень серьезным был. Я приехал, стал разбираться, на самом деле так и есть. А секретарь райкома – фронтовик, безрукий, он мне говорит: «Ну, какая разница, когда меня снимут с работы? Или сейчас за кукурузу, или зимой за падеж скота? Я выбрал первое. Зато скот перезимует». И он мне говорит: «Слушай, у меня есть председатель колхоза, старый уже, который не хочет уходить с этой должности, и я его все держу. И есть директор совхоза – такой паразит, от которого я никак не избавлюсь. Давай бюро райкома проведем, одного на пенсию отправим, а второго снимем». И мы провели.

Потом состоялось бюро обкома. Оно посчитало, что на жалобу реакция последовала адекватная. Я уже встал, чтобы уйти, а Шибаев мне говорит: «Останься!» И объявил всем, что будет заслушан еще один вопрос – о моем назначении заместителем начальника УВД. Так меня и назначили. И зам начальника УВД я работал где-то 11 лет.

– А как семья восприняла ваше назначение во Владикавказ.

– Жена восприняла, как жена офицера. Пожалуй, у ее родителей реакция была своеобразная. У них почему-то Владикавказ ассоциировался с кинжалами. Они волновались. И еще один аргумент приводили, мол, куда ты едешь со своей язвой желудка? Там же острая кухня.

По приезду в столицу Северной Осетии нас поселили в гостиницу «Кавказ». Вечером прошлись по городу. А утром – в обком партии. Представлявший меня Голубинский из отдела кадров МВД СССР еще мне сказал, что здесь самый опытный в стране по стажу первый секретарь обкома.

Кабалоев, когда мы ему доложили о нашем приходе, собрал руководство и спрашивает: «Как вы сюда приехали? По собственной инициативе или, может, мечтали побывать у нас?» Сказал, как есть, что меня вызвали в ЦК партии, предложили, и я дал согласие.

«Вы нас сейчас будете уверять, что останетесь здесь на всю жизнь?» – последовал новый вопрос. «Нет, я степной человек, я родился на Волге и работал в Саратове, где у меня друзья и знакомые. Мне в ЦК сказали, что я направляюсь в Осетию где-то на два-три года, а потом будет замена».

Билар Емазаевич усмехнулся: «Ну, хоть один сказал, что не на всю жизнь». И вдруг дверь открывается и в проеме появляется знакомое лицо. «Знаете его?», – спрашивает Кабалоев. «Знаю». «А откуда?» «Вместе учились». В кабинет вошел заведующий отделом административных органов Асланбек Каиров. Кабалоев говорит: «Учились вместе, а в разные стороны развиваетесь», – отметив нашу абсолютно разную комплекцию.

– Итак, вы планировали проработать в Осетии два-три года. А сколько вышло на самом деле?

– Намного больше. Не знаю, хорошо это или плохо, но за время моей работы в Осетии в соседних регионах – в Дагестане, в Кабардино-Балкарии, в Чечено-Ингушетии, в Калмыкии, даже в Ростове сменилось по два-три человека.

Но я понимал, что ничто не вечно. Первым, кто подал сигнал, что пора уходить, была жена. Она мне говорит: «Я не пойму тебя. Когда ты приехал, я за тебя боялась, ты уж больно шашкой махал здорово. А потом что-то ты затих. Надо думать».

О тогдашнем заместителе министра внутренних дел СССР Чурбанове ходят разные характеристики, но его отношение ко мне было нормальным. И вот вызвал он меня в Москву и начал воспитывать. Что, мол, я распустил личный состав, что у меня берут взятки, особенно, гаишники. Вот, мол, я уже посадил четырех человек, а союзная республика – Азербайджан, не мне чета – одного. Туркмения – одного, Армения – одного. А я – четырех. И что так нельзя. А я ему говорю: «Товарищ первый заместитель министра, – он только так позволял к себе обращаться, – зато ко мне люди пошли».

А люди действительно приходили и говорили: «Вот он – взяточник». И я реагировал. Досконально проверял. Если не было «железных» доказательств – увольнял, если были – направлял материалы в прокуратуру. Прокуратура по нашей же инициативе возбудила около десятка дел, четыре до суда дошло. Я и возразил Чурбанову, разве это плохо. Заодно и напомнил, как мне говорили, что я еду в Осетию на два года, а я уже проработал около восьми лет. Чурбанов тут же вызвал замначальника управления по кадрам Богданова и сказал (а разговор был в июле): «До нового года найдите ему место».

Мне предложили главным инспектором штаба. А что это такое? Ездить по республикам и областям, проверять и писать о том, что начальник УВД – бяка. А это не в моем характере. Любой начальник УВД может сказать: «Слушай, а ты не такой был министр?» Накопать – дело несложное, а вот найти что-то разумное…

– Геннадий Александрович, давайте вернемся к «софийскому» делу. Тогда из Москвы во Владикавказ были направлены лучшие специалисты – сыщики, криминалисты, даже художники…

– Волков создал штаб прямо в моем кабинете. Ежедневно докладывал о ходе расследования в Москву. Это был удивительный человек. Меня поражала его работоспособность. Вот сидим до двенадцати, до часу ночи, а был у него начальник штаба Ивановский. Уходят ночью в гостиницу. Рано утром приходят, и у них четыре-пять листов написано, что надо делать. А когда они спят? Бывший пограничник, Андрей Михайлович был резким, горячим, но изумительным оперативником и прекрасным человеком.

Он не курил, и мне приходилось выходить из кабинета – я уже тогда выкуривал не меньше, чем полторы пачки.

Когда Волков уехал, у нас осталась группа – несколько человек из центрального аппарата. И главная заслуга в раскрытии этого преступления принадлежит нашим коллегам из союзного МВД.

Мы все, конечно, работали день и ночь, работали на износ. Отрабатывали сотни вариантов версий, людей, а спас нас «господин случай». И в преддверии 7 ноября все четыре участника убийства в ресторане «София» были арестованы.

– А как было, когда Волков спустя какое-то время уехал? Все равно докладывали в Москву?

– Каждый день должен был докладывать. Хотя делал запас. Говорил не все. Не врал. Но говорил не все. Волков научил меня этому. И у меня на завтра что-то оставалось.

Кстати, когда пришел Федорчук, а я тогда уже работал в МВД СССР, то он поставил себе задачу всех убрать, кто пришел при Щелокове. У меня было очень тяжелое время. Я был в списке. Причем, новый министр этого не скрывал. Он прямо заявил об этом на партсобрании Главного управления уголовного розыска. Сказал, что будем от щелоковщины избавляться. И начал меня выживать.

Убийство двух сотрудников ГАИ в Рязанской области. Алексеев – с докладом. Убийство инкассаторов в Пролетарском районе Москвы. Алексеев – с докладом. И я вынужден был каждый день по огромному количеству дел докладывать. Вот тут опыт, который мне передал Волков, пригодился: держи всегда запас. Федорчуку я должен был докладывать каждый день в 8.15 вечера. Он уезжал с работы, слушал «Вести» и после этого я должен был ему звонить. И он меня этими докладами донял. В Астрахани взяли кассу с зарплатой на железобетонном заводе, 40 тысяч. Пишет: Алексееву – с докладом. Был начальником нашего главка Бруно, латыш, тоже из КГБ, я ему говорю: «Ну, елки-палки, у нас трупы висят, а тут сорок тысяч»… Тот звонит Федорчуку: «Товарищ министр, если мой замначальника начнет бегать за сорока тысячами, невозможно все охватить в огромной стране. Это же не самое страшное, что происходит в стране». Федорчук: «А вы сложитесь с Алексеевым, сдайте государству сорок тысяч, и можете не ехать». Но мне в Астрахани повезло, я вернулся оттуда где-то через неделю.

– А как вы выдержали вообще этот период?

– Везло. У меня не осталось из всех этих попыток ни одного нераскрытого дела. Самое сложное было похищение братьев-близнецов, учеников четвертого класса в Ереване. Это было, пожалуй, одно из первых похищений детей с целью выкупа. Я там безвылазно сидел три месяца. Через полтора месяца нам подбросили трупы. И еще через полтора месяца мы раскрыли.

Я и начальник уголовного розыска МВД Армянской ССР – вот два человека, которые занимались этим делом. Как-то сидели вместе с министром Армении – а надо отдать ему должное, он вел себя очень тактично, вежливо спрашивал и не позволял себе бесцеремонно вмешиваться во все – и говорит: «Геннадий Александрович, ну, когда вы раскроете?» Я ему говорю: «10 июня». А разговор был в мае. И так получилось, что 9 июня мы задержали первого убийцу. А 10-го меня министр спрашивает: «Геннадий Александрович, а как вы назвали точную цифру?» А 10 июня – просто мой день рождения. Такие бывают совпадения.

– Сколько вы проработали в системе МВД?

– С 1961 года 35 календарных лет. Плюс более трех лет афганских, которые шли как год за три. В Афганистане я был полтора года до вывода войск и полтора – после. Был советником министра внутренних дел Афганистана. Там была самостоятельность. Успех – это твой, ошибка – твоя.

В то время, да и сейчас, для нас было понимание, что делаем большое дело. Это стало принято говорить: оккупанты, наркотики… А мы в то время гордились собой и тем делом, которое делали. Были патриотами – и долг, и честь, и профессионализм, все это присутствовало.

Первым из МВД приехал в Афганистан Борис Дзиов.

Часто думал о Борисе. В каком плане? Он целых полтора года замещал министра внутренних дел Северной Осетии Бесолова, когда тот болел. И тоже был в числе претендентов на должность. Четвертым. Как вдруг появляется какой-то Алексеев и переходит ему дорогу.

Дзиова направили в Академию МВД. А когда создавалась академия, то была такая установка, что лица, успешно окончившие академию, получают очередное звание и очередную должность. И вот мне звонят: куда Бориса? Предлагаю его сделать министром, а меня перевести. Нет, говорят, министром должен быть русский. Тогда делают должность первого зама (такой должности не было), и Борис Бесланович становится рядом со мной в этом качестве.

Потом, когда я все-таки уехал в Москву, Бориса опять обошли: на должность министра приехал Комиссаров. А Дзиов прошел весь Афганистан и опять не стал руководителем. Он даже награду получил не ту, которую заслуживал. Ему как-то просто не везло. Я его очень понимал. С его характером – прямой, резкий мужик, деятельный. Он мог допустить где-то ошибку. Я – по мягкотелости. Он – по жесткости. У каждого есть ошибки, свои достоинства и свои недостатки. Но ему никак не везло.

– К вам у него ревностного отношения не было?

– Может, на первом этапе. Потом притерлись. И у нас не было ни разу такой открытой стычки. Такой случай. Я был в отпуске, обворовали Каирова. Полное безобразие. Он жил в доме на Бутырина на втором этаже, там же Дзиов жил. Жена офицера из соседней квартиры увидела, что под балконом Каирова какие-то типы болтаются. Она позвонила дежурному Ленинского РОВД и сказала, что-то ребята какие-то на балкон Каирова косятся. Дежурный отвечает: «Хорошо!» Проходит время, она выглядывает, звонит дежурному и говорит: «Они лестницу принесли!» Тот опять отвечает: «Хорошо!» Через какое-то время она опять звонит: «Слушайте, машина подошла!» Дежурный: «Хорошо!» И последний раз она звонит: «Ну, все машина ушла, можете не приходить!»

Украли ковер, еще кое-что из вещей. Я приезжаю, мне рассказывают об этом случае. «И что вы сделали с этим дежурным?» – спрашиваю. «Мы ему выговор объявили». Я и говорю: «Вы что, с ума сошли?» А мне аргументы приводят: мол, если бы среагировали, то сказали бы, что из подхалимажа к Каирову. Вот тут у нас произошла стычка. Потому что я отменил приказ Бориса Беслановича и уволил дежурного с должности. Звонок-то был не от неизвестной женщины. Она представилась, назвалась, что жена такого-то и такого.

У меня по национальному вопросу еще одна стычка была. Поступила жалоба в обком на то, что я якобы беспощаден к осетинам. Что я давлю их в райотделах. Вызвали меня в обком партии с отчетом по кадровой работе. Отчитался. Бюро вел Кабалоев, но вопрос задал кто-то из членов бюро: мол, подсчитываю ли я кадры по национальному составу. Отвечаю, что, конечно, подсчитываю. Осетин у нас больше, потом идут русские, потом другие национальности. Поэтому, конечно, у нас самый большой процент увольнения среди осетин.

И тут Кабалоев вмешался и говорит: «При чем тут, кого больше и кого меньше. Вы делайте то, что нужно. Предателей, взяточников не должно быть в органах милиции. И не смотрите, кто из них какой национальности». Для меня это была такая поддержка! После такой реплики вопросов больше не возникало.

– Были хоть какие-то основания для такой постановки вопроса?

– Скажем, поступила жалоба на 19 листах от Бирагова – моего зама по кадрам. В адрес Брежнева, Савинкина, Щелокова и Генерального прокурора СССР. В жалобе как раз перепевались вот эти вопросы, что национальные кадры Алексеев зажимает.

Я же сдержал свое слово, которое дал сам себе: ни одного человека в Осетию не привез. Из Саратова был один только Таймураз Батагов, который приехал раньше меня. Он действительно работал у меня в Октябрьском районе Саратова, когда я возглавлял городское управление милиции. Он тогда еще просился на родину, в Осетию, а я ему не разрешал. Но он все-таки пробился. И я считаю, что ставший после меня министром Комиссаров сделал ошибку, когда он из Волгограда стал подтягивать своих ребят. Ко мне тоже двое приезжали из Волгограда, но их направили, это не мои люди были.

И еще я дал себе слово, что в первые шесть месяцев не буду решать кадровых вопросов. Так случилось, что я не сдержал этого обещания. Прихожу на работу, спрашиваю дежурного: «Как у нас дела?» Отвечает: «Все нормально. Вот только в Пригородном районе участковый и опер на машине попали под поезд, и оба погибли». Два человека наших погибло, а ты…

Собрал коллегию, и сказал, что не могу работать с такими дежурными. Попросил назвать, не мотивируя, мне фамилии, поскольку никого не знал. Те, кого назвали чаще других, и стали дежурными. Все довольны, особенно я. И тут заходит ко мне один из подчиненных и говорит: «Товарищ министр, вас же «купили»! «Купили», извините, по-детски». Как так? «А вы, посмотрите, кто остался в итоговом списке». И назвал, не помню сейчас, что то ли одних иронцев, то ли одних дигорцев. «Вас не поймут, Геннадий Александрович!» Опять всех собираю. Давайте заново. И в результате по этой же методике сбалансированный состав дежурных получился.

А после того, как Бирагов написал на меня жалобу, приехала комиссия из Москвы. Приезжие пошли к Кабалоеву, тот позвонил Щелокову и сказал: «Что, вы нам уже не доверяете, мы сами со своими министрами не разберемся, что ли?» Щелоков попросил передать трубку старшему из командированных и сказал тому: «Вы там пару дней поживите, никуда не лезьте, и назад».

Через два дня комиссия уехала. Собралось бюро обкома. Вызывают меня и Бирагова. Он повторяет жалобу. Потом дают слово мне. Я говорю, что я уже достаточно пожил на Кавказе и знаю: порядочный человек с непорядочным кусок хлеба делить не будет за одним столом. А каждое 10 ноября после торжественного собрания мы – члены коллегии с женами – по уже сложившейся традиции шли к Бирагову. И отмечали наш праздник. «Ну, если я такой паршивый, если я такой подлец, то как же Бирагов меня приглашал за свой стол и делил со мной хлеб-соль?» Все члены бюро хмыкнули, заулыбались.

Спросили мое мнение о создавшейся ситуации. Ответил, что нам вдвоем не работать. За Бирагова вступился только Михаил Гацирович Цагараев, председатель Совета Министров. Он был единственным человеком из руководства, с которым мы не ругались, но у нас и не было откровения и доверительности.

В общем, бюро обкома признало жалобу необоснованной, плюс поставило вопрос об укреплении МВД. Тут же Бирагова сделали, по-моему, начальником управления по делам религий.

Но я до сих пор не могу понять подноготной той жалобы. Уверен, что это была не инициатива Бирагова. Абсолютно в этом уверен. Сергей Ражденович не мог на это пойти. Думаю, что его к этому подтолкнули…

– По прошествии многих лет, какое в целом у вас впечатление о периоде работы в Осетии?

– Должен сказать, что я встретил большую поддержку. И, прежде всего, со стороны Билара Емазаевича Кабалоева. Те годы навсегда остались в моем сердце. Двадцать лет не был в Осетии после того, как уехал. У меня внук живет в Германии, я его спросил, куда поедем: на Волгу или на Кавказ? Он говорит: «На Кавказ!» Поехали, еду и думаю: а как меня там встретят? Хоть ты и министр внутренних дел, но это – не министр здравоохранения. И ехал с большим опасением. Но нас встречали так, что везде я был, как дома. Сохранились добрые впечатления до сих пор. И это льстит мне. Видимо, такое отношение не потому, что я что-то выдающееся сделал, а потому, что я не сделал ничего того, чего не должен был делать. Вот и все…

Игорь ДЗАНТИЕВ