Тамерлан ТАДТАЕВ: «Ничего страшнее августа 2008-го уже произойти не может»… Часть 2
Публикуем вторую часть интервью с лауреатом Русской премии, писателем-воином Тамерланом Тадтаевым, который сегодня знают не только в Цхинвале и Владикавказе, во всей Осетии, но и востребован читательской аудиторией России, а его произведения, особенно о войне в Южной Осетии, охотно печатают солидные литературные журналы. Будучи не только свидетелем, а и активным участником боевых действий, он знает войну и ее изнанку со всеми присущими атрибутами – отвагой одних и трусостью других, соседством благородства и подлости, безмерным человеческим отчаянием и неумирающими даже в такой ситуации надеждами. Собственно, из всего этого и состоит банальная проза жизни, которую Тадтаев попытался перевести в неприкрашенные литературные откровения.
Первую часть интервью читайте здесь.
НАЧАЛ ПИСАТЬ, СТАВ БЕЗРАБОТНЫМ
– Вы не раз говорили, что если бы вас не уволили, то Тамерлана Тадтаева не узнала бы литература. Как все-таки вы пришли в нее?
– В 2004 году я еще работал. После того, как убили Хубула (Валерий Хубулов был убит 31 мая 1998 г. во Владикавказе, его убийство до сих пор не раскрыто), меня начали крутить. В мое отсутствие в доме проводились обыски. Пытались забрать оружие. Я вынужден был уехать во Владикавказ. А когда пришел Джабелич (так называют Э.Кокойты), мне дали место в охране таможни – самое низкое по положению, хотя я и был в числе основоположников этого ведомства. Тогда, в те времена, на трассу с целью поживиться редко кто смел выходить. У нас были постоянные стычки с этими грабителями. Но потом Андрейку убили, и все пошло по-другому.
– Когда и почему вас сократили?
– Почему, не знаю. А сократили после войны августа 2004 года. Хотя и в той быстротечной войне я тоже дома не отсиживался. Воевал, кстати, неплохо. Это знают все. Но вот взяли и сократили 140 человек. В это число попал и я.
– Кстати, сколько вы получали?
– Я? 2500. Потом, по-моему, 3000. Точно не помню. Но так как я не пил, не курил, мне этого как-то хватало.
– А только недавно в нашем разговоре выяснилось, что вы курили с первого класса. Получилось бросить?
– Я могу курить, когда захочу, и завязать с курением тоже могу, когда захочу.
– И сколько так можно не курить?
– Много.
– Например?
– Год, два. И три. Потом могу покурить неделю или месяц и опять бросить.
– Здорово! Курящая молодежь может брать за образец, как минимум, такой подход.
– Думаю, что не стоит. Лучше вообще не курить. У меня вот с сердцем не все в порядке, поэтому я себе мысленно говорю: «Зачем тебе это курение нужно!?»
– Тимур Цховребов рассказал, что первая литературная попытка делалась в школьной тетрадке.
– Он выпускал новый номер своей газеты и хотел что-то написать о первой войне. И попросил меня рассказать про бой на ТЭКе (так в Цхинвале называют возвышенность при въезде в город со стороны Гори). И я начал ему описывать, как в 92-м, в июне, мы брали ТЭК. Во главе с Парпатом пошли в наступление и взяли высотку. Но дорогой ценой: в этом бою у нас погибло семь человек. Мне повезло, я был только ранен.
Честно говоря, Тимуру я позавидовал, потому что у него был компьютер, на котором он печатал мой рассказ. А я тогда не умел печатать. Но я рассказал не очень хорошо. Поэтому, когда пришел домой, задумался. Начал писать сам. И, мне показалось, что получилось. Так я и принес Тимуру ту самую школьную тетрадку, в которой красовались мои каракули. Но я старался, чтобы их можно было разобрать. Не знаю, куда эта тетрадь потом делась.
– Неужели пропала?
– Не знаю. У меня исписанных тетрадей в один момент накопилось очень много. Иногда я ими топил печку. Потому что дома дров не было.
– Хотя бы первую надо было сохранить…
– Много чего сохранилось, но в первых опытах – там много неграмотного, есть откровенно слабые вещи. Я ведь вначале не знал, как вообще писать. Потом потихоньку научился. Вот меня недавно на встрече с читателями в национальной библиотеке во Владикавказе спрашивали, кто мне помогал. Помог сначала Тимур Цховребов, потом Алан Парастаев и его жена Аннушка Чочиева, затем я познакомился с журналистом Аланом Цхурбаевым, а он меня познакомил со Стасом Хариным, который в свою очередь ввел в круг местной интеллигенции. Многие люди меня очень сильно поддержали, здорово мне помогли, за что я всем безмерно благодарен.
– Кого-то еще можете назвать?
– Заура Дзодзоева. Сколько раз он читал вслух мои рассказы, собирал аудиторию для обсуждения. Для меня это было очень важно. Когда ты пишешь, не замечаешь ошибки, а вот когда слушаешь свой рассказ со стороны, их сразу видишь. Иногда бывало неловко. Благодаря таким обсуждениям, я вносил важные, на мой взгляд, исправления в текст. Я Зауру очень благодарен. И Стасу тоже, он многому меня научил. Благодаря ему, я отправился на литературные форумы, которые, кстати, организует Сергей Александрович Филатов. Это огромное, хорошее дело.
– Если бы Сергей Александрович еще во времена Бориса Николаевича Ельцина немножко в сторону Южной Осетии повернулся – цены бы ему не было. Но, наверное, не он в этом вопросе правил бал…
– Я узнал о том, что он работал у Ельцина уже потом. И во время первой войны не знал об этом – не до тонкостей политики было тогда.
– Руслана Тотрова, главного редактора журнала «Дарьял», видимо, тоже надо назвать?
– Руслан, безусловно, человек, который тоже оказал на меня влияние. Хотя мы в первый раз, когда я ему принес свои полусделанные рассказы, не поладили. Даже на него поначалу обиделся. Мне казалось, что я написал гениальные вещи, а он их не принял. Потом мы нашли общий язык. Он очень хороший редактор. Когда я был на форуме, он тоже туда приехал, мы долго разговаривали, и он меня поддержал хорошо. Я очень благодарен и Таймуразу Саламову, его заму. Отзывчивый, добрый человек, таких я редко встречал. Фатиме Абаевой благодарен – очень мне помогла. Она филолог, заведующая кафедрой в СОГУ.
– Прямой вопрос: вы себя считаете осетинским или русским писателем?
– Считаю осетинским. Потому что все мои герои – осетины. И даже в душанбинском цикле рассказов мой герой – осетин. У меня есть рассказ, он называется «Трубка мира». В его основе – мое детство. У меня была жестокая учительница осетинского языка, которая вбивала в нас учебу кулаком, а так как я был весьма трудным, то мне доставалось сильнее всех. И я старался на эти уроки не ходить. А потом, когда мы уехали в Среднюю Азию, осетинский язык, как бы вообще не существовал. Имею в виду литературную речь. На бытовом я хорошо говорю. Но вот нелюбовь к родному литературному языку мне привили мои же учителя. Как это ни странно.
– У нас есть часть интеллигенции, считающая, что тот, кто пишет на русском языке, по определению и изначально осетинским писателем быть не может. Аргументация в принципе понятна, но она же не может абсолютизироваться и распространяться на все и вся?
– В ответ приведу другой довод. Коста писал на двух языках. Нельзя же сказать, что он чуть-чуть осетинский писатель и чуть-чуть – русский!? Он одинаково принадлежит и Осетии, и всей России.
– Можно писать на осетинском и не выполнять главной задачи – не пробуждать души людей словом…
– Я много читал своих, цхинвальских. Вернее, пытался читать. Среди них есть люди, которые пишут рассказы и романы про Великую Отечественную войну. Но они ее не видели, они ее не чувствуют. Этого я не могу понять. Сегодня столько героев, столько перед глазами материала! Или пишут о жизни наших предков, о горах. Конечно, наши горы очень красивы, и историю свою надо знать, но напиши сначала о том, что произошло сейчас, что свежо в памяти народной.
То же – и в публицистике. Все время пишут статьи о том, как нас убивали, как нас притесняли. Но мы же тоже воевали, мы тоже, защищаясь, убивали. Кто-то же эту республику отстоял. Почему не пишут об этих людях? Почему не поднимается вопрос об увековечении памяти этих героических ребят? Чтобы молодые, если опять встанет ребром вопрос, не говорили: «Я ни за что не буду воевать! Пусть воюют те, кто награбил». А такие разговоры сейчас в Цхинвале сплошь и рядом.
СЕЙЧАС У НАС ВСЕ ЛУЧШЕЕ – УНИЧТОЖАЕТСЯ, ВСЕ ХУДШЕЕ – ПРОЦВЕТАЕТ
– Вы всерьез рассматриваете вероятность того, что Грузия может решиться на реванш? Что что-то снова может начаться?
– Исключать ничего нельзя. Хотя, понятно, что Россия – это щит, который никому не по зубам. Но здесь вопрос больше даже в общественном самоощущении. Надо ведь очень серьезно задуматься, если люди сегодня все чаще говорят: «Почему я должен воевать? За что?» Такие разговоры сейчас в Цхинвале очень распространены. Ведь многие считают себя обойденными и просто нищенствуют.
– Действительно, то поколение, которое вынесло на своих плечах тяжесть первой войны, осталось в тени. А ведь там были, можно сказать, выдающиеся, легендарные личности…
– И были, и, к счастью, еще есть среди нас. Тот же Коко, он же Владимир Дзуццати. В 89-м он был в первых рядах защитников Цхинвала, не пропустивших колонны грузин в город. В 91-м он в числе первых взял в руки автомат, который тогда был большой редкостью. И первым, кто начал стрелять в напавших на нашу Осетию – это был Коко. В моем рассказе «Судный день» он выведен под именем Буго. А сейчас один из самых доблестных защитников Цхинвала вынужден пребывать во Владикавказе, хотя его самое реальное место – в системе обороны. Я уверен, если бы Коко состоял в министерстве обороны в августе 2008-го, грузины бы понесли бы намного больше потерь и так вольготно себя бы поначалу, до подхода русских, не чувствовали.
– Вместо этого у Коко перед самой войной конфисковали оружие.
– При Чибирове у Коко конфисковали четырехствольный пулемет, миномет, а за два месяца до августовской войны 2008 г. власти у него отобрали «Фагот» –, переносной противотанковый ракетный комплекс. А ведь все это оружие он приобрел сам, на свои деньги. Если бы «Фагот» в августе был в его руках, думаю, еще два-три танка на улицах Цхинвала были бы сожжены. Стопроцентно. И многие бы знали, куда идти, куда побежать, что делать. А получилось так, что мы оказались сами по себе, никто ничего не знал.
– Полный контраст с тем, что было двадцать лет назад. Я вспоминаю первую войну: январь 1991 года; внезапное нападение на город; временная оккупация грузинскими бандами части Цхинвала – и никакой растерянности у молодежи…
– Тогда после первого шока был всеобщий патриотический порыв, искреннее желание дать отпор тем, кто пришел к нам с мечом. Помню бутылки с зажигательной смесью. Они были в осажденном Цхинвале на каждом углу каждой улицы. Это был самостийный процесс. Ребята проявляли чудеса изобретательности, придумывали на ходу все, что могли. Например, люди делали оружие из антенны «Москвича». Туда подходили пули калибра «мелкашки». К антенне прилаживалась защелка – шпингалет от окна. Все это монтировалось, и можно было стрелять. Такое оружие пробивало, по крайне мере, дверь. Антенн на «Москвичах» ни одной не осталось. Вот это я помню. У многих были ножи, прутья от забора – для рукопашной. А те, кому посчастливилось обладать квайсинскими гранатами, они вообще считались тиграми.
– Квайсинцы сразу встали плечом к плечу с Цхинвалом?
– Конечно. С первых же дней. Они были хорошо вооружены. У них были карабины, новые двухстволки. Что я всем этим хочу сказать? Только то, что взявшись с оружием в руках защищать родину, никто в те первые дни и месяцы войны не думал о расчете, о какой-то собственной выгоде. Тогда, в начале девяностых, общество было другим, и люди руководствовались по большей части душевным порывом.
– Почему же многие из тех ребят, кто защитил Южную Осетию, сегодня оказались вне нее?
– У нас все лучшее уничтожается, все худшее – процветает. Не знаю, почему.
ЮЖНАЯ ОСЕТИЯ: В АВГУСТЕ 2008-ГО
– Поговорим теперь о последней войне – очень страшной. Интуиция повидавшего многое воина говорила о столь трагической возможности?
– Не скажу, что такой уж я там воин, но для меня обстоятельства складывались так. Восьмого числа я хотел выехать во Владикавказ. Меня как раз опубликовали в «Дарьяле», и я этому так обрадовался, что жил ожиданием поездки. И строил планы: приеду, накуплю журналов и раздам экземпляры друзьям – Зауру, Стасу, всем. Подборка рассказов вышла немного раньше. Но война же, по сути, началась 1 августа. Были сильнейшие обстрелы Цхинвала. Думал, пережду, когда все успокоится, и поеду во Владикавказ.
7 августа у моего друга сын родился. Его жена осталась в Цхинвале, машин не хватало на эвакуацию. И мы пошли на вокзал. Нашли такси, а водитель оказался нашим знакомым. Он сказал, что повезет без денег. Потом выступил Саакашвили и сказал, что Грузия прекращает огонь. И все подумали – Олимпиада, хоть на какое-то время будет мир, соблюдая ранее священные традиции. У меня есть друг – Аца Харебов. С ним мы договорились 8-го вместе поехать во Владикавказ.
В общем, до вечера седьмого августа мы просидели, даже фотография есть – кто-то из нас снял на телефон. А мой друг – тот, который отправил жену и ребенка, ему стало скучно, и он стал на меня наезжать: «Это из-за тебя я их отправил»… Я его успокаивал, мол, извини, потерпи до завтра, ведь мы же тоже приедем во Владикавказ. И тут ночью началось такое! А у нас дома не было подвала. Ну, о том, что было, это все в моих рассказах есть – в «Добровольцах» и в других. Нового я сейчас ничего не скажу.
– Несколько раз в ходе разговора затрагивалась материальная сторона жизни. Неподдельную радость у вас вызывает уже то, что, например, таксист согласился бесплатно из Цхинвала во Владикавказ повезти. На что вы сейчас живете?
– Даже не знаю. Я – безработный. Помогают друзья – огромное им спасибо. Но помогают в чем? В том, чтобы добраться до Северной Осетии. В каких-то других вещах. А так живу я на стипендию, которую выдал на один год филатовский фонд. И этот срок как раз закончился. Стипендия – это 3000 рублей в месяц, но они разом за весь год выдали. Потом еще Русская премия была. То есть на какое-то время хоть чуть-чуть себя нормально почувствовал. А что будет дальше – не знаю. О гонорарах сегодня говорить не приходится. Они или мизерные, или вообще отсутствуют. Многие издания испытывают трудности.
– В Цхинвале вы с кем живете?
– С матерью.
– Ваш дом пострадал в августе 2008-го?
– Дом не пострадал, но его крыша изрешечена, неизвестно с каких времен. Может, просто постарела. Все протекает. И зимой в нашем доме образуются льды. Дом бетонный, и отбиваются эти льды очень плохо. Печки, конечно, замерзли.
– А вы не попали в тот заветный список, кому должна оказываться помощь?
– Нет. Помощь должны в первую очередь оказать тем, у кого было разрушено жилье в ходе последней войны. Но в тяжелой ситуации оказались не только погорельцы. Таких, как мы, очень много. Вот мой брат, он женат, у него двое детей. В таком доме, как наш, дети, конечно, не могут жить, они обязательно заболеют. Семья брата вынуждена была жить на квартире. Потом его попросили оттуда. И они года два прожили отдельно. Она с детьми у своих родственников – шесть человек в однокомнатной квартире. А мой брат жил у нас. Сейчас они, слава богу, опять нашли временное жилье. Но что будет дальше, как они будут жить – непонятно.
ТОГДА ПОДЛОСТЕЙ БУДЕТ ПОМЕНЬШЕ
– На той же встрече в Национальной библиотеке во Владикавказе прозвучала мысль: невозможно в литературе жить только одной темой. В вашем случае имелось в виду – военной. Хотя механический подход к таким вещам и календарное определение того, наступил предел какой-то темы или нет, это, по-моему, неправильно. Но здесь в постановке вопроса больше чувствуется забота: нельзя все время жить одной войной. Писатель должен чувствовать нерв общества, нерв времени, нерв того мира, в котором ты живешь. Вот этот нерв послевоенной жизни в Южной Осетии он не цепляет пока вас? Ведь не меньшие людские драмы происходят, чем во время войны?
– Да, люди взвинчены, обозлены сейчас. Обозлены тем, что их дома не строятся. Обозлены, что живут в таком холоде. Что гуманитарку украли. Многие на грани нервного срыва. И во что это выльется и как это выльется, трудно сказать.
– А у Тамерлана Тадтаева это во что выльется? Я имею в виду писательство.
– Не знаю, выльется ли и во что. Я собираюсь писать о мирной теме, но пока о другой. О своем детстве, о жизни в Душанбе. Меня эта тема сильно волнует. То есть я в этом состоянии в данный период нахожусь. Хотя из жизни сегодняшнего Цхинвала материала не на один роман хватит. У меня и дома драматичная ситуация. Моя мать старая…
– Сколько ей лет?
– 75.
– Осетинские женщины – живучие. Еще юбилей столетний отпразднуем.
– Дай бог, конечно, но… В общем, пока я не готов к послевоенному осмыслению. Пока я нахожусь в том периоде своей жизни, о котором сказал. Но военная тематика, думаю, для меня тоже не закончена. В Цхинвале за эти двадцать лет произошло столько всего, что я даже одну тысячную часть не успел отразить. Прямо на моих глазах разыгрывались огромные людские драмы, рушились судьбы. Ведь была не только стрельба. Были и другие вещи. Двадцать лет длилась война, и все время что-то происходило. В том числе невероятное, которое я видел своими глазами. Надо сесть и об этом написать.
– Говорят, вы еще занялись миниатюрами?
– Пишу как бы стихи в прозе. Я отправил на сайт верлибров свои стихи. И там считаюсь вроде бы одним из лучших, кажется, второй по рейтингу. Белые стихи пишу периодически на мобильнике, потом «скидываю» их на компьютер и редактирую. Уже много получилось, на книжку, думаю, наберется.
– А что вас сейчас по жизни волнует?
– Мне просто важно, чтобы те ребята, которые сражались, заняли свое достойное место в истории, чтобы внедряемое в наше общество беспамятство прекратилось и уже не могло бы иметь продолжения. Если они – и Парпат, и Колорадо, и все ребята, которых уже сегодня нет с нами, которые были на самом деле героями, займут свое место в истории Осетии, то все встанет на свои места. И тогда подлостей будет поменьше. Это мое глубокое убеждение.
БЫЛ СТОПРОЦЕНТНО УВЕРЕН, ЧТО СДОХНУ, А ОСТАЛСЯ ЖИВ
– Когда был опубликован ваш первый рассказ?
– Первый рассказ? Сразу так и не вспомню. У меня был черновой вариант рассказа «Колорадо», а к Тимуру Цховребову как раз приехали друзья из Еревана, и они стали интересоваться, есть ли у наших писателей что-то интересное на современную тему. И он им дал этот черновой вариант. Они взяли и поставили на свой сайт. На нем «Колорадо» до сих пор висит в таком виде. Это была моя первая электронная публикация.
– А первая печатная?
– Первая была в журнале «Вайнах». Мы были в Нальчике на писательском форуме и там у меня взяли тексты для публикации. Еще раньше меня опубликовал Гобозов, когда он возглавлял газету «Пульс Осетии». Но те мои рассказы – это «Встреча с ангелом», еще какие-то – были не очень хорошими.
– То есть, вы их потом переработали?
– Нет, к ним я уже не возвращался. И они никуда у меня не вошли.
– А когда состоялся переход от авторучки к компьютеру?
– Через какое-то время после того, как начал писать. Потому что Тимур мне постоянно наезжал, что все равно придется самому печатать, что без компьютера сейчас – никуда. А девочки уже устали от разбора моих каракулей. Вот и решил внять совету. Начинал очень медленно. Одно предложение печатал целую вечность. А сейчас – нормально. К сожалению, я слишком поздно узнал, что компьютер – такая необходимая вещь. Но рукописей у меня очень много.
– Сам собой напрашивается вопрос о выходе первой книги. Где и когда она вышла?
– Должна была выйти в Цхинвале, а вышла в Москве. Правда, тиражом всего в 200 экземпляров. Но я был безумно счастлив и этому. Такой бесценный подарок сделал мне Тарас Миронович Шамба – московский предприниматель из Абхазии.
– Как это произошло? Мне кажется, было бы важно, чтобы люди об этом узнали.
– Вышло таким образом. На церемонию награждения Русской премией пришел Шамба. На банкете, поздравив меня, он спросил: «Книжка есть?» Чем поверг меня в смущение. Тогда он спросил: «А в электронном варианте у тебя есть тексты?» Я ответил, что есть. «Принеси, и у тебя будет книжка. Огромный тираж я тебе не обещаю, но чтобы друзьям раздать, чтобы о тебе знали – это я смогу», – его слова показались мне невероятным, сказочным сном. Потому что моя цхинвальская книжка должна была выйти два с лишним или три года назад. Время шло, шло, шло, а она никак не выходила.
Шамба настоял, чтобы я пришел к нему в офис. И направил меня в небольшое издательство, располагавшееся в каком-то институте. Там сначала хотели напечатать 100 экз., но я перезвонил Шамбе, и он подтвердил заказ на 200 экземпляров. И книгу сделали за неделю. Я так удивился. Текст там конечно не тронули. Даже буковку. А в Цхинвале совсем другая история была.
– Неужели цензура?
– Цензура в том смысле, что в Москве книга издана так, как она есть, а на родине – нет.
– Это почему же?
– Мне сказали, что у меня много ненормативной лексики с учетом менталитета наших людей эти места придется вырезать. Я возражал, что ничего предосудительного в своих текстах не вижу. И это, действительно так. Я же на улицах Цхинвала вырос и знаю, как люди говорят. И речь своих персонажей я старался максимально приблизить к реалиям. Никто же в Цхинвале не говорит изысканными аристократическими выражениями. Вот и свои рассказы я как бы переложил с цхинвальского жаргона на разговорный русский язык. И постарался сделать это политературнее. Несколько раз мы с издателем договаривались вместе сесть и критические места переработать заново. Но как бывает обычно, они все сделали по-своему. И вдруг говорят: книга готова. Я взял книгу, она называется «Отступник», стал листать и, честное слово, чуть не заплакал. Смотрю на свой текст, а там ахинея полная. Потом стал себя успокаивать, что хоть в таком виде книга вышла.
Откровенно говоря, книгу «Отступник» с такой редакторской правкой мне очень не хотелось бы видеть на прилавках магазинов и на полках библиотек. Понятно, что редактор внес отсебятину вроде бы из лучших побуждений, что он считал это своим патриотическим долгом, но зачем же текст кромсать? Концовка рассказа «Неформал» крутилась у меня в голове года два. Написал, по-моему, не меньше десяти вариантов. И эту концовку они взяли и изменили.
– Надеюсь, книга вышла не очень большим тиражом?
– По-моему 1000 экз. Я думаю, после такого интервью все будут знать, что в Цхинвале издана совсем другая книга.
– А если это вызовет конфликт?
– Чего мне бояться? Чего бояться человеку, который прошел 8 августа? Люди, которые пережили 8 августа, уже ничего бояться не должны. Потому что ничего страшнее уже произойти не может. Я был стопроцентно уверен, что сдохну, а остался жив. Я так радовался, когда русские вошли! Как никогда в жизни! Извиняюсь за выражение, офигевший был. Двое суток не мог ни кушать, ни пить. И в подвале не мог сидеть, потому что там скапливался народ, от них несло страхом, и надо было держаться подальше, чтобы самому не заразиться этим. И делать свои дела. Мы подбили БТР. Спасли раненного. Привезли хлеб. Как мы воевали, описал в рассказах «Судный день», «Добровольцы» и «8 августа». Те, кто были со мной, остались живы-здоровы.
– Когда читателям ждать вашу новую книжку? Войдет ли в нее из написанного вами что-то новое?
– Обязательно. Думаю, книжка будет хорошая. Мне так кажется. Сергей Александрович Филатов сказал мне, что лично берется за ее издание, мол, не переживай. Я сильно не переживаю, но хотелось бы, чтобы эта книжка вышла пораньше. На днях все-таки мои опасения частично подтвердились. Как стало известно, издание книги откладывается на неопределенное время.
– Слышал, у вас есть интересные задумки, связанные с созданием фильма о войне в Южной Осетии?
– Это моя мечта – снять правдивый фильм. Тот, что сняли про бабочек…
– «Олимпус инферно».
– Не запомнил его название. После показа этого фильма мне многие звонили и спрашивали: «Похоже на то, что было на самом деле?» Ну, что я мог сказать? Уже не говорю про пальмы. Но там вообще много крика и ничего реального. А я хочу, чтобы был правдивый фильм. Мне уже говорили, что по моим рассказам можно было бы снять то, что происходило на самом деле. Потому что они как бы вживую смотрятся. А, может, и сам напишу сценарий. Вот и собираюсь поступить во ВГИК. Вроде бы согласован вопрос о том, что из министерства культуры Южной Осетии мои документы направят в институт.
– Во ВГИК – на сценарный факультет?
– Да, на сценарный. Отдельные сценки я писал раньше. И много писал. Но потом они куда-то подевались. Надеюсь написать хороший сценарий, который не затеряется.
