Руслан АЛИКОВ: «То, что в Беслане до сих пор нет мемориала, просто неприлично». Интервью – часть 1

Ведущий архитектор Северной Осетии, член Союза архитекторов России, профессор кафедры архитектуры Северо-Кавказского горно-металлургического института, лауреат премии Совета Министров СССР, зонального смотра-конкурса лучших архитектурных произведений 2007 года в г. Ставрополе и всемирного Триеннале архитектуры «INTERARCH-2009» в Софии Руслан АЛИКОВ вот уже более сорока лет на творческом «посту».

За это время он успел побывать в должности главного архитектора РСО-Алания и председателя Правления Северо-Осетинской организации Союза архитекторов России (сейчас он  является заместителем председателя), Заведующего кафедрой архитектуры СКГМИ, был удостоен медали им. И.Жолтовского «За выдающийся вклад в архитектурное образование»… Все это лишь часть профессиональных заслуг Руслана Харитоновича – человека, беззаветно преданного своему делу, оставившего заметный след в градостроительной летописи нашего горного края.

Еще в начале творческой деятельности Руслан Аликов спроектировал аэропорт города Владикавказ, участвовал в проектировании Республиканской клинической больницы, готовил генеральный план Моздока и многих других населенных пунктов Северной Осетии. А в конце прошлого года на московском архитектурном фестивале «Зодчество-2010» был удостоен диплома Союза архитекторов России за комплекс, посвященный жертвам схода ледника Колка.

Об этой работе, о многочисленных перипетиях на пути реализации проекта Бесланского мемориала, о годах творческой жизни Руслан АЛИКОВ рассказал корреспонденту сайта «Осетия-Квайса» Марине КАДИЕВОЙ.

Солнечный зайчик, который растопит опасный лед

– Несколько лет вы работали над архитектурными аспектами решения проблем Кармадонского ущелья после схода ледника Колка, за что впоследствии получили признание российских коллег. Поделитесь своей авторской концепцией?

– Вы правильно подметили – это именно авторская концепция, поскольку она никем не заказывалась и не продвигалась. С момента схода ледника Колка я, как многие специалисты в других областях, долго думал над этой проблемой. И как архитектор попытался со своей стороны тоже ее решить. Мне видятся два пути. Первый заключается в том, чтобы создать такие условия, когда люди уже никогда не будут бояться этого ледника, а второй  – сохранить память о нем на века. На мой взгляд, мне удалось соединить оба этих пути в одном проекте.

– И в чем же такое двуединство проявляется?

– Мемориальный комплекс Кармадонского ущелья представляется мне в виде стройных рядов из зеркальных щитов на восточной створке Кармадонских ворот, которые поворачиваются за солнцем и направляют лучи на поверхность ледника Колка. По одной из будущих легенд, а легенды в горах рождаются сами, ряды воинов, выставивших перед собой зеркальные щиты – это своеобразная форма присутствия многочисленных жертв ледника,  объединившихся для защиты своих потомков от очередной ледниковой агрессии.

Из истории мы знаем о зеркалах Архимеда, с помощью которых были подожжены римские корабли, а из мифологии – зеркальный щит Персея. По моему замыслу, зеркала, направляющие солнечные лучи на поверхность ледника, должны стать отличительной особенностью почти всех  сооружений Кармадонского ущелья – жилых, общественных, технических. Запрограммированный поворот зеркал вокруг вертикальной и горизонтальной осей может выполняться за счет энергии смонтированных с зеркалами солнечных батарей. От направленных лучей солнца ледник будет таять, процесс накопления ледовой массы замедлится, а, по мере увеличения числа отражателей, может прекратиться полностью. В идеале, угроза катастрофических сходов ледника Колка станет достоянием истории.

Невзрачный, малозаметный ледник, высвеченный большим солнечным зайчиком, перейдет в категорию самых заметных ледников Кавказа и станет еще одной  достопримечательностью республики. Он будет заметен не только из Кармадонского ущелья, но и со всей Осетинской равнины, так как в его ложе, находящемся на высоте более 3000 метров, за счет направленных солнечных лучей создастся особый благоприятный микроклимат. Это позволит разместить там приют для адаптации альпинистов перед восхождениями на вершины Казбека, Джимарай-Хох, Сау-Хох и Майли-Хох.

– Вы заинтриговали. И, уверена, не только меня…

– Освободившись от висящего над ним ледового дамоклова меча, Кармадонское ущелье получит мощный импульс для развития рекреационных и лечебных учреждений. Мемориальный музейный и исследовательский комплекс, который может разместиться в центре ущелья, станет для российских и зарубежных исследователей научной базой изучения ледниковых и поствулканических геологических процессов не только Казбеко-Джимарайского горного массива, но и всего  Кавказа.

Пучки ярких солнечных лучей станут символом заинтересованного внимания к леднику ученых, туристов, художников, поэтов, и будут будоражить память людей – память о великом бедствии и грандиозном явлении природы.

– Как долго рождалась столь неординарная идея?

– Года два. Я прочитал три книги известного геолога, профессора М.Г.Бергера. Как-то мы разговаривали с ним на эту тему, и он сказал: «Ты интересуешься Колкой? Тогда я дам тебе необходимую литературу». Это была пока еще только первая его книга, в которой он описывал историю ледника. Позже вышла вторая, потом третья…

Все это время я думал, как полученные знания можно реализовать в работе. Посмотрел на месте расположение ледника. Увидел, что источник бедствия и скала, защитившая равнину (Кармадонские ворота), находятся друг против друга. Мысли, конечно,  возникали разные. В итоге я пришел к тому, к чему пришел.

– В одиночку?

– В соавторстве со мной работал сын Олег, он тоже архитектор.

– Каково будущее вашего совместного проекта? Оно вообще есть?

– Представленный проект является пока лишь гипотезой, которая требует тщательного анализа всех природных и технических факторов, строгих научных расчетов, а также учета современных технических и технологических возможностей. Я подал заявку на грант. Посмотрим, может, что-то да получится. Для скрупулезного исследования этого вопроса надо привлекать многих специалистов, нужно финансирование.

– А как с этим проектом вы попали на ежегодный фестиваль «Зодчество-2010»?

– Проект у меня был, и я его послал на фестиваль. Правление Союза архитекторов России посчитало, что он достаточно интересен, и наградило проект дипломом.

«Санта-Барбара» с трагическим концом

– Среди других ваших наград имеется и серебряная медаль Международной академии архитектуры за проект Бесланского мемориала. А как складывалась судьба этого проекта?

– Изначально, когда после теракта 2004 года, поспешно, без продумывания программы и желаемых результатов, объявили российский конкурс на создание проекта мемориального комплекса в память о жертвах Беслана. Руководство нашей республики настаивало, что конкурсные работы должны быть готовы не позже, чем через месяц. В Союзе архитекторов России деликатно объяснили, что за такое короткое время подобного рода конкурсы не проводятся. В октябре 2004-го состоялся съезд Союза архитекторов России, на котором мы, его члены, заявили, что, во-первых, срок проведения конкурса должен быть минимум год, а, во-вторых, конкурс должен быть всемирным, а не только всероссийским.  Но Союз архитекторов ничего не мог поделать, заявив, что «республика желает срочного решения вопроса».

В ходе долгих споров стороны все же договорились на сроке в три месяца. Но вообще-то для такого масштабного мероприятия три месяца тоже очень мало. Потому что, прежде чем приступить к работе, нужно для начала «переварить» весь ужас произошедшей трагедии в голове. А сделать  это весьма непросто даже сегодня, по прошествии нескольких лет.

– И все же вы решили принять участие в битве проектов?

– В конкурсе я не думал участвовать, поскольку еще не осознал, что произошло на моей родной земле. Да и никто тогда не понимал. В итоге спустя три месяца не было подано ни одного проекта, как я и предполагал.

Время, отведенное на конкурс прошло, проектов не было… Тогда срок был продлен еще на три месяца. В результате по России было подано 18 проектов. Кстати, из Северной Осетии не поступило ни одного.

– Как так?!

– Вот так. Более того, состоялось рассмотрение всех предложений и в республике пришли к выводу, что нет ни одного проекта, который можно было бы реализовать.

– Что же потом?

– После этого уже объявили международный конкурс, решив заказать проекты конкретным людям. Из России заказы получили три московские компании, а вот зарубежные архитекторы посмотрели условия конкурса и отказались. В частности, американскому архитектору Даниэлю Либескинду, который в свое время выиграл конкурс в Нью-Йорке после теракта 11 сентября, тоже предложили участвовать. Но он отказался. Таким образом, участников получилось трое. Кстати, одним из них был наш земляк, известный скульптор Лазарь Гадаев, которого сегодня, к сожалению, уже нет в живых.

– Какие же условия не устроили иностранных коллег?

– Надо полагать, временные рамки, состав жюри, размеры премии…

Дело в том, что потом на рассмотрении готовых трех проектов, проходившем в Москве, тоже пришли к выводу, что нет работы, которую бы стоило воплотить в жизнь. Жюри решило продолжить обсуждение непосредственно в Беслане, дескать, вдруг пострадавшим какой-то вариант понравится, и его захотят оставить. К моменту, когда проекты выставляли в Бесланском  Дворце культуры, у меня уже была готова своя, собственная модель мемориального комплекса.

– То есть вы трудились вне конкурса, просто исполняя свой патриотический долг?

– Можете это так назвать. Знаете, я решил выставить вместе с теми тремя московскими проектами и свою работу. Они провисели во Дворце культуры в Беслане около месяца, и никто из руководства республики не удосужился обратить на них внимание. Неужели так трудно было провести официальное обсуждение, выработать общие замечания? Я сам неоднократно обращался в разные республиканские инстанции, чтобы они организовали открытую дискуссию. Все впустую. Проекты висели, на них попадало солнце, в итоге они выцвели, пожухли и, в конце концов, авторы их забрали.

Когда реакции со стороны республики не последовало, организаторы взяли и назначили выигравшим одного из тех троих – московского архитектора Бориса Улькина. Назначили просто так, не собирая жюри. Сказали: «Вот проект. Его и будем строить». Улькин приехал на место трагедии, встретился с руководством, с матерями Беслана. Те идею не до конца одобрили.

А я, например, задал вопрос одному из должностных лиц, которому в то время было поручено курировать этот вопрос: «Где написано, что Улькин выиграл конкурс?» Он сослался на решение жюри в Москве! Но на просьбу показать документ, нужный протокол не обнаружился ни во Владикавказе, ни в Москве…

Что поделать, Улькин, так Улькин, в конце концов, в его проекте был определенный интерес. Архитектор приступил к работе, но в скором времени умер.

– Почти детективный сериал…

– …В котором до сих пор много непонятного. После смерти Б. Улькина в Москве сообщили, что он перед смертью завещал продолжить проект другому московскому архитектору Михаилу Крышталю. Крышталь привез свой вариант, немного измененный, показал его в Правительстве, в Беслане… Опять-таки никому он не понравился.

А до этого я передал председателю правительства Николаю Хлынцову свой проект, чтобы тот показал его главе республики Т.Мамсурову. И, вроде бы, Мамсуров проект одобрил. Когда вариант Крышталя не пришелся по душе, стали интересоваться моей работой. В Беслане проект понравился, но мне сказали, что, так как расследование теракта еще не завершено, они бы не хотели «терять школу» (по моему замыслу предполагается снос большей части школы, сохраняется только спортзал).  «Если сделаешь такой же проект, но с сохранением здания школы, тогда мы будем за», – вынесли свой вердикт матери Беслана и написали Мамсурову соответствующее письмо.

Естественно, я подготовил другой вариант, но сам понимал, что он слабее, чем первый. Тем не менее, его представили в Беслане, где он был единогласно одобрен. Шел 2008-й год. Проект мне заказали.

– Что это значит?

– Значит, что я подписал с Правительством республики контракт, по которому меня обязали за невероятно короткий срок  – полтора месяца – выполнить проект.  Учитывая предельно сжатые сроки, не дожидаясь аванса, я  срочно приступил к работе.

Однако через какое-то время выяснилось, что республика заказала в Москве такой же проект. Мне платить не собирались, а в Москву отправили аванс. На дворе 2011-й, а до сих пор общественности непонятно, что же собираются делать на месте трагедии. Хотя деньги в столицу улетели.

– Вы ничего не предприняли?

– Написал письмо в Управление капстроительства республики, отвечавшее за исполнение условий контракта, что у меня на руках договор, что я уже выполнил часть работы. А мне ответили, что в договоре есть пункт, предусматривающий началом работы момент перечисления аванса. И, мол, если аванс не перечислили, то я зря работал.

– А что же матери Беслана? Ведь они одобрили представленный вами вариант?

– Их успокоили, сказав, что проект заказан в Германии, что работать будут немцы, что школу сохранят. Кстати, немцы сюда приезжали. Их пригласили для  проведения работ по консервации здания школы, чтобы не шло дальнейшее его разрушение. Как мне позже передали, немцы интересовались – какова же концепция всего этого, ведь консервировать надо, как говорится, «под что-то». А концепции-то нет. Я, конечно, мог бы представить им свою – у меня она есть.

– Расскажите о ней?

– Она заключается в том, чтобы обособить место трагедии от окружающих жилых домов, улицы, железной дороги двумя озелененными земляными насыпями. Сама школа большей частью сносится. Остается только спортзал, где находились заложники, а из школьного кирпича выстилается план школы. Одна из насыпей ограничена дугообразной подпорной стенкой высотой 6 метров, которую я назвал «Стеной памяти». В эту стену должны быть вмонтированы стеклянные блоки по числу жертв теракта, внутри которых размещаются надписи с фамилиями погибших. Эти блоки с оборотной стороны покрыты слоем фосфоресцирующего материала, чтобы ночью фамилии высвечивались за счет накопленной за день солнечной энергии.

Под  другой насыпью предусматривается небольшой музей подлинных документов и материальных свидетельств трагедии.

– То есть фактически здание школы сохраняется…

– Да, память о нем сохранится. Я считаю, спортзал должен остаться в таком виде, в каком он до нас дошел – со следами взрывов, обстрелов, и с надписями, которые сделали на стенах. Для этого здание надо консервировать и накрыть по существующим конструкциям (фермы сохранились) крупными листами стекла, чтобы находясь внутри, видеть небо (как в первые дни после трагедии).

Что-то должно быть символическим выражением трагедии. Я предлагаю в виде такого символа – стеклянную стелу высотой 12 метров в виде треугольной призмы. Призма из сплошного монолитного стекла  складывается из шести отдельных блоков. В нижнем блоке, в массиве стекла содержится школьный дневник, заполненный на первой странице «1 сентября 2004 год».

Свойства отполированной стеклянной призмы таковы, что стекло преломляет и отражает. Стоя перед этой призмой, человек видит все, что находится вокруг – спортзал, стену памяти, стелу, а вместе с ними – себя. То есть создается некий эффект соучастия.

– Проект дорогой, если его реализовать?

– Недешевый. Потому что делать его нужно тщательно, на века. Кстати, я встречался в Москве с представителями крупнейшей немецкой фирмы по производству стекла и спросил, смогли бы они изготовить такую стелу. Те вначале подумали, что я имею в виду простое стекло, и тут же заявили: «Конечно!» Я уточнил, что говорю о стекле монолитном. Немцы пообещали подумать над этим. Вскоре они мне позвонили и сказали, что смогли бы.

– Может, все-таки к этому проекту когда-нибудь вернутся?

– Во всяком случае, идея еще не устарела. Буквально в прошлом году, на месте теракта неожиданно начались какие-то работы. В школе поменяли крышу, залатали дыры… Непонятно с какой целью. Проявили так сказать для галочки некую активность. Просто неприлично, что за столько времени ничего не сделано для увековечивания трагедии.

– А как с проектом Бесланского мемориала вы оказались в Софии?

– В ГМИ пришло приглашение для участия в триеннале – всемирном конкурсе архитекторов, который Международная академия архитектуры проводит раз в три года в Софии. Почему в Софии? Потому что президент академии – болгарин Георгий Стоилов. Приглашение поступило как для студентов, так и для профессионалов. Институт решил отправить дипломные проекты двух моих учеников – Мурата Муриева и Михаила Плаксина. А я подумал: «Отправлю-ка я и свой проект,  авось, оценят идею». Наши работы приняли, и мы вылетели в Софию. Правда, я там заболел и все время провалялся в постели. Но под конец, когда выяснилось, что меня удостоили серебряной медали, я смог прийти на вручение.