Легендарный Хаджи-Умар МАМСУРОВ глазами дочери

15 сентября в Осетии отметили 110-летие со дня рождения одного из самых известных своих сыновей – кадрового разведчика, военачальника, Героя Советского Союза, генерал-полковника Хаджи-Умара МАМСУРОВА. Но человек, внесший неоценимый вклад в укрепление государственности и защиту Отечества, достоин благодарной памяти потомков не только в дни юбилея.

Как и заявил наш сайт, мы продолжаем публикацию материалов о его жизни. Публикуем интервью, которое было взято у дочери Хаджи-Умара Джиоровича в преддверии 100-летнего юбилея Мамсурова.  И хотя с тех пор прошло больше десяти лет, интервью, которого не найти в интернете, открывает много малоизвестных подробностей из жизни героя и его семьи.

Ася МАМСУРОВА: «Мой отец – человек долга и чести»

Хаджи-Умар Мамсуров, ставший известным после боев 1936-37 годов в Испании, прошел Великую Отечественную войну, как и подобает профессиональному военному, «от звонка до звонка». Все пять военных лет он находился на тех направлениях, где мог в наибольшей степени проявить все свои лучшие качества разведчика и отважного защитника Родины: в руководстве партизанского движения или во главе кавалерийских соединений.

В редкие минуты, когда можно было позволить себе отодвинуть на время в сторону мысли о важных сведениях, которые необходимо добыть, о предстоящих сражениях, к которым надо тщательно готовиться, прославленный разведчик и генерал вспоминал свою семью и, прежде всего, свою любимую дочь Пепиту, как он называл восьмилетнюю Асю. Тогда он брал сигарету и садился писать письмо.

Эта фотография, хранящаяся в семейном архиве Мамсуровых, сделана в один из таких «моментов истины» в августе 1944-го года. Командир 2-й гвардейской кавалерийской дивизии Хаджи-Умар Мамсуров у своей штабной палатки: из Советского Союза фашистов уже гонят на запад, впереди – тяжелые бои в Чехословакии и битва за Берлин. Но он этого еще не знает, как не знает и того, как в послевоенные годы взойдет на небывалую для национальных кадров высоту в руководстве Главного разведывательного управления Генерального штаба великой страны.

Каким был Мамсуров генералом и человеком? Об этом Игорь ДЗАНТИЕВ беседует с дочерью выдающегося военачальника Асей Хаджи-Умаровной МАМСУРОВОЙ.

ОТ ЭПОХИ ВОНАЧАЛЬНИКОВ К ЭПОХЕ ДЕЯТЕЛЕЙ КУЛЬТУРЫ

– Этот год для Осетии очень интересный, наполненный юбилеями: 100 лет нашим выдающимся полководцам – Георгию Ивановичу Хетагурову, Хаджи-Умару Джиоровичу Мамсурову, Исса Александровичу Плиеву. И в то же время «круглые» даты у выдающихся представителей нашей культуры – 100 лет Гайто Газданову и 50 лет Валерию Гергиеву. Вот какое аланское созвездие! Вас не поражает такое совпадение?

– В этом есть какой-то перст судьбы. И знаменательно то, что одна эпоха прошла, а ее сменяет другая. Прошла эпоха, когда героями были военачальники, и Гергиев открывает другую осетинскую эпоху – гражданского человека. Осетины – один из самых древних народов в Европе. Народ, который был известен как воинственный, сейчас в лице Гергиева открывает новую историческую страницу – страницу высокого искусства. Это очень знаменательно.

– Фактически и Гайто Газданов открыт для нас совсем недавно.

– Это потрясающий писатель. Есть такой интересный момент, как это ни парадоксально: писатели-нацмены очень часто владеют богатыми возможностями русского языка лучше, чем сами русские.

После того, как мы читали Айтматова, Фазиля Искандера, мы открыли Гайто. Газданов – это не только человек, прекрасно владеющий русским языком, всеми его тонкостями, но он еще и великий мыслитель. Он принял Париж не через рыдания, а по-мужски. Хотя ему приходилось безумно трудно.

– А приближающийся юбилей вашего отца вы ощущаете?

– Еще как! Бегаю из комнаты в комнату, веду постоянные телефонные разговоры, утрясаю многие моменты, связанные с фильмом, который делает тесть сына на киностудии «Надежда». Творческая группа была в Осетии, их там хорошо принимали. Надеюсь, что и фильм выйдет хорошим. Хотя о моем отце не сохранилось никаких кинодокументов. А его воспоминания носили больше военный характер. Но в отдельных дошедших до нас эпизодах он открывается с совершенно неожиданной стороны – как политик, как стратег, что, в общем, не должно было проявляться в военном человеке того времени. Фильм выйдет на канале «Культура» в октябре. Может быть, он кого-нибудь разочарует.

– Почему?

– Когда речь идет о военачальнике, который является путеводной звездой для осетин, то все хотят видеть в нем залакированного, искрящегося, идеального человека. А Мамсуров не был идеальным. Он был противоречивым, потому что время раскололо его на несколько частей. Он был многоликим, непредсказуемым. А так как по натуре был молчаливым, то его буйная непредсказуемость, спокойное выражение несогласия совершенно не вписываются в тип героя того периода. Мне неудобно говорить, но мне кажется, что отец опережал свое время.

– Не каждая дочь скажет о своем отце, что он был противоречивой личностью.

– Он не был иконой, тем не менее, был примером для подражания. Все мы – люди, и у всех нас – тьма отрицательных сторон. Мы сами порой о них не знаем, но они в нас сидят. Мне кажется, что Мамсуров, когда ему было уже за пятьдесят, понимал, что его раздирают противоречия. Я теперь могу это ретроспективно анализировать. Некоторые вещи у меня в памяти сохранились даже не фотографически, а кинематографически. Раньше я многого не понимала. Скажем, папа что-то сказал – я обиделась. Теперь я себя ловлю на тех же выражениях, на том же восприятии. То есть я его пропустила через себя.

«ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ» ПАПА

– Хаджи-Умара Джиоровича нет среди нас тридцать пять лет. Каким вы его воспринимали в детские, в юношеские годы? И каким сейчас?

– Когда я была маленькой, я его воспринимала как папу теоретического.

– ?

– Я родилась в 1938-м. Время было тревожное, предвоенное. А потом – война, военные странствия отца. Мама тоже была военным человеком, работала в военном институте. Так что отца я практически не видела, и мне его сильно не хватало. Но маму я тоже так воспринимала – теоретически. Когда она вернулась с фронта, я походила вокруг нее и сказала: «В общем, ты походящая для меня мама». И для отца у меня была такая же формулировка. Я им гордилась как героем, как военным, но не воспринимала как отца. Когда же пришли студенческие годы, а отец был большим любителем читать нравоучения, я, естественно, видела в нем зануду, отставшего где-то на три века…

Ася Мамсурова: «Когда я стала совсем уже взрослой, только тогда стала понимать жизненные принципы отца».

– Не только это. Отец, который был так беззаветно предан революции, партии, верил только в добро. И вдруг – арест Саханджери, арест его любимейших и близких, чистых и честных друзей, которые прошли с ним и Испанию, и другие войны. Его так перекрутили, так сжали, что он все время ждал возврата той эпохи. И поэтому он меня воспитывал так, чтобы я не попала под каток.

Правда, был эпизод в моем детстве, в четвертом классе, когда в нем верх взял кавказский человек. Это самое сильное и самое стойкое – такой ген, который не растворяется. Шел 1948 год, отец учился в академии им. Ворошилова. Я пришла домой, сели обедать, и он спрашивает: «А почему ты так задержалась?» Я с большой гордостью сказала, что была на собрании. «И что вы там обсуждали?» – задал вопрос отец. Я ответила: «Чье имя дать пионерскому отряду». Он поинтересовался, кто что предложил. Узнав, что я предложила имя Павлика Морозова, отец стал серым. И над столом нависла зловещая тишина. Я ничего не поняла, но испугалась. Как гусь заглотнула всю пищу и убежала делать уроки.

Он походил по квартире – у него была такая привычка, когда готовился сказать что-то важное или хотел подавить гнев. Через полчаса он подошел, положил мне прямо на тетрадь книжечку – приложение к «Огоньку». Там был рассказ Проспера Мериме «Маттео Фальконе». А речь там идет о девятилетнем мальчике, который вместе со своими крестьянами-родителями был в поле. В это время прибежал раненый революционер. Они его спрятали в стоге сена. Но когда пришли карабинеры, мальчик его выдал. Карабинеры забрали карбонария, а отец мальчика подвел сына к столбу и со словами «У нас в семье предателей нет» расстрелял. Отец велел мне читать эту книгу и хотел, чтобы она была у меня настольной.

Отец был убежден, что предательство – самый большой грех. Он и сам от этого страдал. Из-за стукачества погибло столько его друзей, боевых товарищей. И как для всякого горца для отца стукачество и трусость были неприемлемы. Осетия для него осталась такой, какой она была на тот день, месяц и год, когда он ее покинул. Он не принимал многие изменения. Плохо относился к пьянству, переживал, что в Осетии стали много пить. Когда я стала совсем уже взрослой, только тогда стала понимать жизненные принципы отца.

– А вы понимали, что вы дочь легендарного «полковника Ксанти»?

– Нет, что вы! То, что он разведчик, я узнала уже после его смерти.

– И в романе «По ком звонит колокол» вы его не узнали?

– Только когда Егор Яковлев написал статью об этом в «Московских новостях», я прочла этот роман на английском языке, так как на русском он не издавался. Но там он не фигурирует как разведчик. Там он фигурирует как партизан. Прочитав, мне было приятно, но я никогда не интересовалась, а мне никто никогда не говорил, где работает мой отец, и какой пост он занимает. Просто я знала, что он ездит в Генеральный штаб – и все.

РЕВНУЯ, ОН СЛЕДИЛ ЗА МНОЙ С БИНОКЛЕМ

– Где вы жили? Как складывалась ваша судьба?

– Когда я родилась, у отца была комната в коммуналке на Тверской-Ямской. А потом он получил трехкомнатную квартиру на Большой Калужской улице. И, начиная с пятого класса, я училась в школе, которая находится прямо у входа в Нескучный сад. Там прошли мое детство и юность. Поэтому у меня патологическая любовь к Нескучному саду. А в 1958 году, когда я уже была студенткой второго курса английского факультета Института иностранных языков, мы переехали на улицу Чайковского, сейчас это Новинский бульвар. Я окончила институт в 1961 году с очень хорошими отметками, и папа впервые в жизни сказал, что он мною гордится.

Хаджи-Умар Мамсуров (справа) был беззаветно предан партии и Отечеству под названием СССР.

– Почему «впервые в жизни»? Он был скуп на похвалу?

– Очень. Какого-то сверхчеловека хотел из меня сделать. А после института меня направили на Кубу. В то время уже много специалистов туда уехало, а переводчиков не было.

– Но вы же английский изучали?

– Да, но испанский же для меня – домашний язык. А туда собрали людей со всей страны, которые хоть слово «корова» могли по-испански сказать. Я там проработала год и три месяца. Вернувшись с Кубы, поступила в секретную воинскую часть, из которой вырос Институт военных переводчиков. Но через год оттуда ушла, а в 1963 году вышла замуж за кубинца и уехала на Кубу.

– Как ваш папа это воспринял?

– Очень плохо.

– Неужели он хотел, чтобы вы непременно в Осетии нашли себе мужа?

– Нет, он хотел, чтобы я вообще не выходила замуж. Более ревнивого отца трудно себе представить. В 1958 году летом меня пригласили на Международный конгресс архитекторов. Уставшая, я возвратилась домой с какого-то приема и тихо-тихо на носочках прошла в ванную мимо столовой. Передо мной явилась такая картина: открытый настежь балкон, стул на балконе, а на этом стуле – мой отец с биноклем. Это был артиллеристский бинокль ночного видения. Он высматривал, с кем я возвращаюсь. Я специально стал греметь на кухне: боялась, если окликну отца, он упадет с балкона. А он заходит и говорит: «Откуда ты взялась?» Я говорю, что давно уже дома. Он удивился, что не услышал. Я сказала, что ноги устали и, скинув босоножки, ходила босиком. Через несколько дней я спросила: «Папа, а зачем ты на стуле с биноклем стоял?» Он сказал, что смотрел на звездное небо.

У него еще был такой обязательный ритуал. Если я приду с молодым человеком домой, он обязательно усадит нас пить чай. Потом я его спрашивала: «Ну, как, папа, тебе он понравился?» Он отвечал: «Очень умный человек, приятно с ним разговаривать, но, знаешь, должен тебя расстроить, он – грязнуля». Для отца это был страшный порок. Я поинтересовалась: «В чем это проявилось?» Он сказал, что у парня внутренняя часть манжета была темно-серой. Поэтому, чтобы выйти замуж, мне нужно было уехать за тридевять земель.

РЕВОЛЮЦИОННУЮ КУБУ Я НЕ ПРИНЯЛА

– Где вы познакомились с будущим мужем?

– Он был моим начальником на Кубе, когда я там работала. Потом он приехал в Союз, и мы поженились. По занудству и замкнутости он очень напоминал мне моего отца.

– Словом, нашли родственную душу?

– Когда отец с ним познакомился, то очень тепло его принял. Они могли с ним сидеть по два часа и не обмолвиться ни словом. Сидели и читали.

– А когда он с ним познакомился?

– Мой муж Серхио Эрнандес Эстрада приезжал постоянно в командировки, а один раз случилось так, что его послали на шесть месяцев в Запорожье на ооновские курсы для инженеров по обогащению минералов. Хотя он окончил университет в США и занимался кондиционированием в автотранспорте. В Америке и на Кубе это очень актуально.

Но когда на Кубе началась та часть революции, которая затрагивает экономику, о не только кондиционирования и охлаждения там не стало, но и автомобилей не осталось. И мой муж перестроился на обогащение минералов.

– Итак, ваш отец познакомился с Серхио и благословил дочь на замужество?

– Папа сопротивлялся отчаянно. Как мне стало впоследствии известно, даже ходил в ЦК и просил, чтобы меня остановили. А там его гладили по плечу и просили успокоиться, мол, я не в Антарктиду еду, а в нормальную социалистическую страну.

Мы с отцом помирились, когда он увидел моего сына. Это был очень интересный момент. Я прилетела с сыном, которому было тогда одиннадцать месяцев. Меня встречали мама, сестра и моя подруга. Мы прилетели очень рано, и они тянули время, чтобы отец успел уехать на работу. Но отец взял и остался дома. Мы приехали, открываем дверь – стоит отец. Ребенок лежал все время на плече мамы, проснулся, огляделся вокруг, посмотрел на моего отца, протянул руки и прильнул к нему. Отец глубоко вздохнул… Так произошло примирение. И первым словом моего сына было «деда». Позже отец учил его осетинским словам, а малыш с большой серьезностью старался их произнести.

– Вы потом жили уже в Советском Союзе?

– Я полгода пробыла в Москве,  а потом уехала и жила на Кубе до конца 1973 года. А когда там наступил полнейший маразм, который продолжается и поныне, я решила уехать. У меня начались странные проблемы. С одной стороны, я была синхронным переводчиком отдела конгрессов при ЦК Компартии Кубы. С другой – за мной все время следили. И не потому, что я иностранка, а, скорее всего, из-за моих открытых высказываний. В один прекрасный момент у меня возникла стычка с полицией. Причем, я защищала не себя, а детей. Меня оттащили в полицейский участок, но обвела их вокруг пальца, успев позвонить в посольство. Приехала вице-консул, приятная женщина, и сотрудник дипмиссии. Он мне посоветовал, чтобы я уезжала: «Вы не представляете, что здесь начинается». Я предложила мужу уехать, но ему хотелось посмотреть, чем закончится социализм. Мне же надо было спасать сына, ведь ко всему прочему, в стране был жуткий голод. И после того, как мой ребенок заболел, и мне не из чего было делать бульон, я сказала: «Да идите вы со своим социализмом…». И уехала.

– И с тех пор на Кубе не были?

– Нет. Пока Фидель не умрет, я туда принципиально не поеду. Прогнозирую, что после его смерти там повторится Румыния после Чаушеску.

ШПИОНАМИ СЧИТАЛИ И ДЕДА, И ДАЖЕ МЕНЯ

– Ваша дальнейшая судьба сложилась по менее революционному сценарию?

– Всякое бывало. Приехала в декабре 1973 года с сыном, муж написал тысячу бумажек и заявлений, что разрешает мне его забрать. И я стала работать в Москве, в представительствах ряда зарубежных фирм, пока в одном из крупных испанских журналов не появилась статья о моем шефе Мендозе, который якобы является шпионом и сотрудничает с КГБ. В публикации упоминалось и мое имя как его помощницы. Это была чистой воды провокация конкурентов: у Мендозы голубой мечтой, целью всей жизни было стать президентом футбольного клуба «Реал» (Мадрид). Но после такой статьи его «прокатили» в Испании, а меня здесь отправили в «отстойник» – кубинское постпредство для того, чтобы вся эта история улеглась. Это было так глупо.

– Как восприняло ваше появление кубинское постпредство?

– Да никак.

– Там уже все забылось?

– Нет, естественно, ведь там были сотрудники кубинских спецслужб, которые знали обо мне, но им нужны были квалифицированные переводчики. Но, к счастью, я на этой нудной и неинтересной работе проработала недолго.

Потом я была сотрудником в корпункте ведущего испанского информационного агентства, а в августе 1985-го посол Испании в СССР устроил мне экзамен и принял к себе. Я проработала в посольстве по 1997 год. В эти годы уже болела моя мама и в 2000 г. умерла.

Осеннее настроение. Паулина и Хаджи-Умар Масуровы.

– Ваши родители прожили душа в душу?

– Я бы так не сказала. У них были высокоинтеллектуальные отношения. Ругались они через день, но, самое смешное, их расхождения касались только политических вопросов и сфер культурных. Мама была человеком очень резких взглядов и крайне либерального толка. Из таких вырастают настоящие революционеры. Отец был более осторожным, так как был умудрен опытом своей работы и опытом своей жизни. И если на какое-то явление мама могла сказать – как отрезать, папа отвечал ленно.

У мамы было очень сильно развито предчувствие. Во многом она потом оказывалась права. В таких случаях папа говорил: «Ваша мама – ведьма». Что отца покоряло в матери – это ее мужская храбрость и невероятная реакция.

– Где она работала в послевоенное время?

– Мама была старшим преподавателем в военном институте иностранных языков, и ее сестра Аделина Кондратьева там работала. Они проработали там до 1951 года, когда арестовали моего дедушку, их отца.

– За что?

– А за что тогда всех арестовывали? Он был аргентинским и турецким шпионом, да еще и троцкистом.

– И в 1951-м о Троцком вспоминали?

– А как же! В первый же день арестовали и тетю Аделину, но потом ее выпустили. Во время арестов мама смогла поругаться с кэгэбэшником. Он начал орать и хамить, а она захотела поставить его на место. Она-то была майором, а тот, кто пришел арестовывать – капитаном. Он сказал ей: Через год придем за тобой и твоим мужиком». Это происходило на моих глазах.

– Хаджи-Умар Джиорович не пришел на помощь?

– Он тогда был в Западной Украине. Но сразу приехал в Москву и пошел к Берии в МГБ. Отцу предложили такую дилемму: они выпускают тестя, а тот переходит к ним работать. Отец отказался и в МГБ работать не пошел. Тогда дедушке дали 15 лет, и он вернулся из заключения только в 1956 г. по амнистии.

Дедушка был из польских евреев. Его фамилия была Абрамзон. У него очень интересная история. Еще мальчишкой, будучи гимназистом, участвовал в революционной группе Володарского. Из-за чьего-то предательства их арестовали, но товарищи устроили побег. Не все смогли бежать, но он смог. Как он рассказывал, добежал до нынешнего Николаева и спрятался на пароходе, который вез уголь в Бразилию. Там он вышел на берег, начал работать, а потом переехал в Аргентину, где и познакомился с моей бабушкой.

– Так ваша мама родилась в Аргентине?

– Да, и мама, и тетя. Они приехали в СССР, когда маме было семнадцать лет, а тете – четырнадцать.

– Когда ваша мама познакомилась в Испании с Мамсуровым, он был женат?

– По документам он уже был разведен.

– В каком году они поженились?

– Сначала я родилась, а потом они поженились – в 1938.

ОТЕЦ КУРИЛ, НЕ СЛУШАЛСЯ ВРАЧЕЙ И ТАНЦЕВАЛ ЛЕЗГИНКУ

– Вы сказали, что ваш отец, будучи немногословным, все переживания пропускал через себя…

– …И в результате получил три инфаркта. Анекдотичный случай. После второго инфаркта отец лежал в госпитале высшего комсостава в Серебряном переулке. Вдруг раздается звонок от начальника госпиталя. Тот просит мать срочно прийти к нему на собеседование. Мама – в панике. Примчалась, а начальник госпиталя ей говорит: «Вы должны срочно повлиять на своего мужа. Мы ему ставим на вид за его поведение».

А все дело в том, что папа много читал, всем интересовался. После первого инфаркта он попросил у военного атташе США, чтобы ему прислали последнюю литературу, как американцы борются с инфарктами. Ему доставили то, что он просил. И папе очень понравилось, что в Америке инфарктников тут же поднимают и заставляют ходить. Он посмеялся от души и сказал: «Вот теперь я этим покажу!» Его любимое слово – «этим».

После второго инфаркта он встал и появился в коридоре. Медсестры его уложили, а он снова встал. Тогда у него отняли пижаму. Так папа взял простыню и стал ходить в ней. Тогда-то и вызвали на помощь маму. Самое интересное, что он еще давал деньги рабочим, которые красили фасад госпиталя, чтобы те покупали ему папиросы.

– Он курил много?

– Очень много. «Казбек» курил. А мама не курила совсем. Врачи курить запрещали, а он говорил, что резко бросать курить нельзя. И правильно говорил.

– С кем из осетин ваш отец поддерживал контакты?

– С Плиевым. Он всегда приговаривал: «Черт! Исса танцует лезгинку лучше, чем я!» Они всю жизнь соревновались в танце.

Но были и неприятные истории. Один раз к нам приехал из Осетии дедуля с длинной бородой. Жил он у нас. Его младший сын служил в Германии и что-то там совершил серьезное. Отец устроил родственнику встречу с военным прокурором. А через некоторое время к нам домой приехал адъютант и рассказал, что этот дед расстегнул перед прокурором пиджак и вынул деньги. Отец очень переживал.

МЫ ВСЕ – МАМСУРОВЫ

– Чем занимается сейчас ваш сын?

– Он является представителем нескольких испанских фирм и все подбирается к Осетии.

– Как бизнесмен подбирается?

– Не исключено. Серхио был в Осетии в детстве, когда открывался музей моего отца. А второй раз недавно, по делам фильма.

– А когда вы в последний раз были в Осетии?

– В 1984-м. Я приезжала к тете Дунетхан. Она умерла летом прошлого года. Жила в поселке Заводской, была очень скромным человеком, у нее был диабет и конечно, были трудности с тем, чтобы достать хорошие лекарства. Но она не любила жаловаться, что-то просить.

– Какую фамилию вы сейчас носите?

– Мамсурова. Я ее никогда не меняла. У нас все Мамсуровы – и я, и моя мама, и моя младшая сестра Нина.

– Почему вас назвали тургеневским именем?

– Это непростая печальная история. Когда я родилась, отец был уверен, что родится или никто, или мальчик. Хотя потом он говорил, что втайне хотел девочку. Лучшими друзьями отца были Гарри Туманян и Артем Микоян. Когда я родилась, они пошли, выпили, и армяне уговорили моего отца дать мне имя сестры Туманяна, она же – жена Анастаса Микояна. Ее звали Асхен. А дома меня по-русски звали Ася.

– Так по паспорту вы Асхен?

– Долгое время была. А когда начала работать в военном институте, русскому человеку легче было повеситься, чем произнести Асхен Хаджи-Умаровна. Я поняла, что нельзя людям создавать такие сложности. И поменяла Асхен на Асю. Отец так и не узнал об этом.

– Он же все равно вас Асей называл?

– Он называл меня Асява. А вообще дома меня звали в детстве Пепита. Это самое распространенное имя в Испании – производное от Хосефины. У меня все очень сложно. Мой прежний шеф, директор испанской фирмы, сказал: «Асенька, вот у вас – биография, а у других – полное ее отсутствие».

– Насколько мне известно, у вас сохранились воспоминания Хаджи-Умара Мамсурова?

– Да, отец оставил свои комментарии к разным событиям. Они выявляют в нем не просто военного, но и человека, логически мыслящего, человека, который понимает и знает, что надо делать.

– А где сейчас эти воспоминания?

– Они у меня на дискете, я сейчас над ними работаю. А оригиналы отдала в военный архив.

Игорь ДЗАНТИЕВ
Газета «Столичная» (Владикавказ), 16 августа 2003 г.