Чермен ДУДАЕВ: «Литература – это, прежде всего, состояние. Без этого она пуста»

Ольга РЕЗНИК

В поэзии Чермена Дудаева удивительным образом соседствуют далекие томные горы и угрюмые барсы, охраняющие во Владикавказе Чугунный мост, играющий на фандыре осетинский поэт Коста Хетагуров и загадочная поэтесса Серебряного века Анна Ахматова с нежным взглядом, устремленным во тьму, а еще Есенин, Маяковский, Игорь Северянин, Вольфганг Амадей Моцарт, Йозеф Гайдн, Ференц Лист, Навои, Низами, Саади…

В стихах поэта будто оживает восточная сказка с похожей на леденец бухарской луной, с чарующим красавцем Самаркандом и верблюжьими караванами, идущими сквозь призрачный туман на спящий сумрак Палестины. Читаешь и просто диву даешься, где, как, когда пропиталась душа совсем еще юного поэта этим загадочным воздухом Востока:

Дух Востока проснулся в поэте,

Лился юного месяца свет,

Я стоял у Суннитской мечети

И смотрел на ее минарет.

Так, значит, восточная сказка Чермена Дудаева рождалась здесь, во Владикавказе, у нашей не раз воспетой поэтами и запечатленной художниками Суннитской мечети? Сказка…

И вдруг, словно гром среди ясного неба:

Месяц спит над макушками Шата,

Дремлют реки в ночной тишине…

Я, кавказец, по воле адата,

Объявляю войну войне!

Дальше – больше. В стихотворении «Осетинам» поэт высказывается и вовсе категорично:

О, защити себя, аланский род!

Народом должен управлять народ,

А не знакомства, деньги и седины…

И если блеск чинов и в банке счет

Не помутили разум ваш еще,

Стряхните пыль с черкесок, осетины!

Прочтя эти строки, я, признаюсь, обомлела: неужели их автором является тот самый романтичный юноша, поэт-технарь, впервые закравшийся в душу своими незатейливыми, простыми, но трогательными строчками:

Нет конспекта. И в числе лентяев

За несовершенные грехи

Выставлен за дверь студент Дудаев,

Что писал на лекции стихи…

– Чермен, как оно вообще случилось, что ты, студент технического вуза – Северо-Кавказского горно-металлургического института – вдруг стал поэтом? Стихи-то пишешь давно?

– Стихи пишу с детства. А по образованию я технарь – инженер-строитель.

– Поработать по профессии довелось?

– Довелось – в Москве.

– А сейчас на хлеб чем зарабатываешь?

– Политикой.

– Политикой?

– Да, работаю в Государственной Думе во фракции КПРФ. До этого поработал в Москве на стройках.. Поэтому и говорю, что командирован в политику. Как уже сказал во время встречи с поэтами-чайклубовцами в Национальной библиотеке Северной Осетии, приехал сюда, во Владикавказ, с конкретной целью и буду действовать только в интересах своего народа.

– Ты долгое время находился в Москве, объездил пол-России. Скажи, а проблем в связи с фамилией Дудаев у тебя никогда не возникало?

– Нет, хотя говорят, что в Москве кавказцев вообще часто останавливают. Меня же никогда не останавливали, несмотря на мою ярко выраженную кавказскую наружность. Ведь милиционеры – неплохие психологи, они наблюдают за тем, кто как себя ведет. Если человек уверен в себе, адекватен, поверьте, его не остановят.

– За последнее время тобой было написано немало хороших стихов, в том числе и гражданского звучания. Одно из них «Осетинам», насколько мне известно, наделало немало шума. В нем узрели чуть ли не крамолу, и ни одно республиканское издание не решилось его опубликовать. Я понимаю, что пиши сейчас свои полные боли и гнева стихи Коста Хетагуров, его бы тоже не публиковали, проповедуй сейчас среди нас Иисус Христос – его бы снова распяли. И все-таки чем ты сам объясняешь такое неприятие стихотворения «Осетинам»?

– «Осетинам» – это самое новое, последнее мое стихотворение. Пока единственное, написанное по возвращении на землю Осетии. Есть у меня стихи московского, колымского, байкальского циклов. Я в тех местах не один день был, находился там месяцами. А стихотворение «Осетинам» написано уже во Владикавказе. Когда еще я его писал, не зная, чем оно закончится (если поэт знает об этом, то это плохо), хотя «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется», было понятно, как оно отзовется. Кто прочел это стихотворение, восприняли его негативно. Была агрессия и со стороны церкви, и со стороны власти, хотя я не нахожу там ничего антиклерикального и терпимо отношусь ко всем концессиям. Не надо искать черной кошки в темной комнате, особенно если ее там нет. Но они ищут. Если эти люди считают, что это стихотворение про них – значит, оно про них.

– По такому случаю еще говорят: на воре шапка горит. Раз уж речь зашла о гражданской поэзии, не могу не вспомнить одно твое стихотворение, написанное в 2008 году. Оно о Южной Осетии. Одно четверостишье я все же позволю себе  процитировать:

Если сердце мое хоть когда-то слезу проливало,

То она пролетело сквозь время, столетья дробя,

И упала дождинкой с туманного неба Цхинвала

На тебя…

– Я хорошо помню, как во время трагических событий августа 2008-го в Москве собралось осетинское землячество. Люди переживали за судьбу своих близких, а тем временем некоторые журналисты, которые в той ситуации вели себя, как представители другой древнейшей профессии, заводили душещипательные разговоры с нашими женщинами, фотографировали их плачущими. И почему-то часто произносилась фраза «солнечная Грузия». А еще я хорошо помню, какое впечатление произвели на нас поэтические строки Ирины Гуржибековой:

Выкормыши волчьей колыбели,

Чьи же остановят вас уста?

Может, встать из гроба Руставели

На защиту родины Коста?

Вот тогда-то я впервые по-настоящему понял, что означает быть народным поэтом.

– Ты долго находился в отъезде. Но по твоим стихам, в частности по стихотворению «Я – окунувший губы в бокал Байкала», в котором есть такие строки: «Засыпаю ночами, и мне снится, как осетины танцуют Симд», я поняла, что ты тосковал по дому?

– Конечно, тосковал. Где б я ни засыпал, мне снилась Осетия. Как москвичу снится Арбат, так мне снилась набережная Терека.

– В твоих стихах много восточных мотивов. Читая их, можно поверить в реинкарнацию, в то, к примеру, что в прошлой жизни ты жил на Востоке. Сам-то ты как можешь это объяснить?

– Я не верю в реинкарнацию, но должен сказать, что любой поэт – он не может не любить восточную персидскую поэзию. Потому что это начало начал. Об этом еще Гете писал… Низами, Руми, Саади, Хафиз… Я недавно пересмотрел фильм с участием Бибо Ватаева «Сказание о Рустаме». Там такая мудрость! Как говорят сейчас, Шекспир нервно курит в стороне. Такое впечатление сложилось, когда я смотрел этот фильм (я и читал до этого «Шахнаме»), что под впечатлением от этого произведения и Пушкин писал, и Гете писал, и Шекспир писал. Поэтому, считаю, невозможно не любить персидскую поэзию. Тем более что персы – наши дальние родственники.

– А у тебя самого любимый поэт есть? Вот вспомнилось сейчас одно твое стихотворение. В нем ты писал:

Пусть встречает, как спасение,

Мир, поэзией согретый,

Осетинского Есенина –

Молоканского поэта.

– Это я давно писал. Когда у Ахматовой спрашивали про какое-то ее стихотворение, она отвечала: «Я тогда молодая была».

– В твоих стихах упоминаются Есенин, Блок, Пушкин, Хетагуров, Саади, Навои, Саят Нова, Высоцкий. Кто все-таки любимый поэт?

– Если бы вы задали мне этот вопрос некоторое время тому назад, я бы сказал, что Есенин, Блок… А сейчас я отвечу, что мой любимый поэт – это великий наш народ, потому что ближе всего мне сейчас народное творчество, народные песни, эпос. Есть такая хорошая книга «Сто истин». В ней собраны песни народов Северного Кавказа, переведенные на русский язык талантливыми советскими переводчиками. Там есть и осетинские песни. Если их почитать, то бросается в глаза, что герой осетинских песен – это всегда бедняк. По-моему, мироощущение нашего народа на этом все и выстроено. Никого не хочу из наших соседей обидеть, но у них герой – абрек, разбойник.

– Читателей всегда интересуют адресаты стихов поэтов. Мы, к примеру, знаем, что «Персидские мотивы» Есенин посвятил конкретной женщине – Шагане Тальян, Лермонтов под грифом «Н. Ф. И.» писал стихи Наталье Федоровне Ивановой, Симонов посвящал свои поэтические строки Валентине Серовой. В твоих стихах часто упоминается имя «Зина». Раскрой секрет: кто она, твоя муза?

– Это не один человек.

– А Зина?

– Зина – это, скорее, интрига, нежели муза. Был сговор, определенный с Зиной. Об этом знал Руслан Тотров.

– А Зина – это поэтесса Зинаида Купеева, член владикавказского молодежного поэтического клуба «Мердэста», лидером которого был ты?

– Да.

– То есть между вами было этакое литературное состязание?

– Да, я приоткрываю завесу тайны. Так оно и было. В моих стихах есть слова: «Что люблю я ее и желаю – ложь». Кстати, эта история уже мифами такими обросла, что из Чечни приехал писатель Мусаев и мне рассказывал про нас какие-то небылицы.

– К слову, в одном из твоих стихотворений «Зиночке вместо письма» вдруг «выскочила» ненормативная лексика. В поэзии Тимура Кибирова, допустим, она органична – я это совершенно нормально воспринимаю. А в поэзии Чермена Дудаева?

– Когда это стихотворение было опубликовано в журнале «Дарьял» вместо слова, о котором идет речь, поставили многоточие. Я, помню, потом подошел возмущенный, интересовался, как так? Мне ответили, что меня бы не так поняли. Я лично не считаю, что это слово ненормативное. Как оно написалось, так написалось. Я вообще в жизни никогда не ругаюсь, не употребляю этих слов. Но тут так написалось. Ну, а если вспомнить Тимура Кибирова…

– И все-таки, я считаю, у тебя иной слог. А что ты имел в виду, когда написал, что литература – это, прежде всего, состояние?

– По-моему, все понятно. Иногда читаешь стихи, они мелодичные, складные, мастерски выполненные, грамотные с точки зрения языка, но они не передают состояния, и потому они пусты. Ибо язык для человека, а не человек для языка. Вот когда читаешь Есенина, то проникаешься его состоянием. Я в эссе «Состояние» объясняю, что это такое.

– Эссе посвящено нашему известному кинорежиссеру, поэту и прозаику Герману Гудиеву. Здорово ты о нем написал:

Последним не был я, но буду ль первым

Я в этом мире, среди этих скал,

Пока свои стихи читает Герман

С растущим напряжением в висках?

– Так вот, в одном из последних интервью Герман выдал (а он именно выдавал, как рубил с плеча): «Говорят, если много знаешь, быстро старишься! Может, и так… Но лучше знать много, чем быть глупым или быть неучем». Вот это было состояние. Ведь Герман мог бы сказать по-другому. Но тогда фраза не имела бы потрясающе-точного эффекта шпажного укола.

– Мне нравится финальная фраза твоего эссе «Состояние»: «А в газырях у Германа, в отличие от некоторых его современников-соотечественников, всегда хороший, сухой порох, а не труха». Собственно, хорошего сухого пороха и смелости творчески выстрелить – еще и еще – мы желаем и тебе. Будем с нетерпением ждать новых стихов поэта Чермена Дудаева.