Георгий ГУРЖИБЕКОВ: «Пусть же струны мои не порвутся!..»

Сегодня замечательному осетинскому композитору-песеннику Георгию Гуржибекову исполнилось бы 100 лет. Прожив так мало, в Осетии – и того меньше, он успел сделать для родного края много больше, чем те, кто так кичится своим патриотизмом, за словами о котором не находится реальных и значимых дел. Вообще судьба Георгия Гуржибекова – это яркий пример для молодого поколения. Публикуем воспоминания об отце, которые написала к юбилею его дочь – народный поэт Осетии Ирина ГУРЖИБЕКОВА.

Из ста лет он прожил только 57. Песни начал писать в 50, когда вернулся на родину из Азербайджана, стал работать худруком ансамбля, нынешнего «Алана», прикоснулся к народным мелодиям, народным песням… С учетом того, что несколько лет играл на альте сначала в Бакинском, потом во Владикавказском симфоническом оркестре, вполне логично звучит строка, вынесенная в заголовок. Сразу скажу – она из папиных стихов. Да-да, стихов, о существовании которых мы с братом узнали, когда ушла из жизни мама, светлая ей память. В глубине старого сундука лежал дневник, где рукой юного Георгия-Заурбека писано немало стихов и прозаических творений: от новелл до сатиры.

Но самое интересное – полностью вышеуказанное стихотворение, вернее, одна из строф, звучит так:

Пусть же струны мои не порвутся!
Пусть же песни звенят и звенят!
В каждом сердце они отзовутся.
В каждом сердце они прозвучат.

Значит, в декабре 1935 года он как бы предугадал, что будет композитором-песенником. И тогда всплывает другая загадка: почему же к своим мелодиям он не писал тексты? Почему никогда не говорил об этой юношеской своей страсти, не показывал эту толстую тетрадь? К сожалению, никто уже не ответит. Но, предлагая мне творческое сотрудничество, он бесконечно обогатил мою жизнь, привнеся в нее аромат со-творчества, со-творения одного из самых дивных чудес – чуда Песни.

Короткое пребывание папы на этой Земле вместило в себя и предательство его отца, оставившего троих мальчишек и их мать ради безумной любви к ее младшей сестре – Наде Бугуловой, и военные годы, когда совсем еще юный Жора Гуржибеков воевал в артиллерийских войсках, и консерваторские будни, и симфонические праздники, и встречу с моей мамой – Сусанной, главнейшим человеком в его жизни, и, конечно же, ансамбль, без которого он не мыслил себя в последние двадцать лет.

Вот он – директор госфилармонии… Худрук какого-то слабенького заезжего коллектива, которому он отказал в филармонической сцене, стрелой пробегает мимо техсекретаря, бросив на ходу: «Надо же, сумасшедший какой-то: взятку не берет!» Вот он ночует с танцорами в вагоне на железнодорожных путях в Москве, хотя ему одному, как руководителю, предложили гостиницу. Вот готовит ансамбль к первой зарубежной поездке – в Германию. А вот накрывает стол к моему 10-летию, сплошь из блюд собственного приготовления…

Нет, я не плакал, никогда не плакал.
И утешений в горе не просил.
Всегда один, в сыром, холодном мраке,
Я все же жизнь неистово любил.

1929 г.

Вот встречает маму после концерта (она играла на флейте в оркестре), нежно проводя рукой по ее густым черным волосам…

Всегда тот день я проклинаю,
Когда в себе не чувствую любви.

Вот вспоминает с трогательной улыбкой свое черноярско-моздокское детство… Эти строки родились, когда ему было 15 лет:

Катит Терек волны мутные
На пологих берегах.
Пораскинулись уютные
Домики в садах.

Все они так чисто белены,
Крыши камышовые,
И деревья темно-зелены,
Расцвели плодовые…

Хорошо в жару нырнуть,
Плыть в воде прохладной…
Накупавшись, отдохнуть
В зелени отрадной.

А как солнце тихо спрячется
Далеко в горах,
Так поет баян и плачется
В знающих руках…

В 43-м я, совсем малышка, спала, когда он, запыленный, грязный, заскочил на минутную побывку домой. Всего поросшего щетиной – я его просто испугалась. Это же папа, – сказала мама. И шок мой не проходил долгие-долгие годы: я не могла выговорить слово «папа» без слез, и все мы от этого очень страдали.

…А вот мы стоим на Красной площади, я – студентка МГУ, папа – приехал на гастроли, и с хитрецой спрашивает: «С кем дружишь, признавайся..». И произносит фразу: «Главное – чтобы тебя понимали, чтоб понимал тот, кого полюбишь, это всего важней…» – произносит на несколько лет раньше, чем подобное подтвердил герой фильма «Доживем до понедельника».

Он очень дружил с министром культуры Степаном Битиевым, с Биларом Кабалоевым, ужасно гордился каждым солистом ансамбля, среди которых были такие знаковые личности, как Диляра и Тамара Карсановы, Наталья Тогузова, Зоя Гониева, Лиля Калмыкова, Бексолтан Торчинов – неподражаемый Пигу, Батырбек Сопоев, Ахсарбек Сланов, Хаджисмел Варзиев, Георгий Суджаев и другие, певец Петя Бутаев… Альбину Баеву звал дочкой, даже не уточняя, вторая она или первая. Но я не обижалась. Строгий, даже суровый на работе, дома был веселым, открытым, с удивительным чувством юмора. Если приходили гости, выкладывал на стол все, что было в доме съестного, и задумчиво говорил: «Кажется, еще постное масло осталось…»

Этот обычно сдержанный, но временами довольно вспыльчивый человек очень оберегал свой внутренний мир от фальши, подобострастия и политизированности мира внешнего. И песни, танцы, сюиты типа «Семь братьев гор», «Праздник в колхозе» – они-то и были его настоящей творческой сущностью. И когда врачи сказали: работа у вас для гипертоника слишком напряженная, нервная, уходите, подольше проживете, – он не ушел.

А песни… Казалось, они сами вылетают из-под его рук, чтоб окрепнуть потом в полете. «Песню о родном крае» народ окрестил «Горы родные» (по словам из припева), «Песню о матери» – «Милая мама». А еще были – «К любимой», «То ли Мадинка, то ли Заринка», «Осетинский вальс», «Шахтеры Садона», «Песня о городе Орджоникидзе», «Песня о Тереке» и много-много других. И когда провожали папу в последний путь, я не плакала, я очень сдерживалась, но только до той поры, пока у его гроба в здании филармонии не встали Мария Котолиева и Доля Билаонова – одни из первых исполнительниц его песен. Тут уж ком в горле растаял – и хлынули слезы, уж слишком тесной была наша с ним духовная связь.

Он абсолютно равнодушен был к наградам – по крайней мере, внешне; как должное принял российское звание, а еще через несколько лет Битиев кричал ему по телефону в московской гостинице: «Ты что, не рад? Ты понимаешь, что это такое – орден Красного Знамени?!» Да рад он был, рад. Только никогда не выставлял свои чувства напоказ ни в делах, ни в любви.

Не забывая трудное свое детство, давно простил отца и навещал его в домике, где они жили с женой. А сам он жил, до рождения сына, с тремя, как он говорил, девчонками – это значило мама, бабушка и я. Когда б ни ушел в композиторы, точно стал бы известным альтистом – знатоки говорили, что у него необыкновенной теплоты и глубины звук. Такими же были рожденные им мелодии и стихи.

Он писал маме, уехавшей на лето в село:

Приходит ночь – цыганка звездоокая,
К себе в объятья сон тебя манит.
Спокойно спи в стране своей далекой,
Пусть горный дух всегда тебя хранит…

Пусть песня льется радостно и звонко!
Аккорды бодрые, звучите же сильней!
Счастливой будь ты, милая девчонка,
Ведь впереди у нас так много дней!..

И последнее. В том же тридцать пятом, в 25 лет, еще не сочинив ни одной музыкальной строчки, он говорил в стихах: «Мои песни не все еще спеты». Вот и сегодня мне продолжает казаться, что не все и не всеми еще спеты его песни. 2 марта ему 100 лет.

5 марта во Владикавказе в Национальной библиотеке Северной Осетии вечер его памяти. Приходите. Вспомним. Споем…