Осетия Квайса



Дом желтого сна

16155781«Дурдом!» – приговаривает порой человек, попадая в определенную ситуацию. Приговаривает, и не понимает, насколько его представления расходятся с реальностью. Что такое провинциальный дурдом? Это маленький ад на колесиках. Не потому что черти жарят там грешников. А потому что ад это место,  котором никто уже ни во что не верит.

Владикавказская психиатрическая клиника располагается в месте весьма живописном. На самой окраине города, она с трех сторон окружена огромным кладбищем, которое убегает в даль и упирается в грандиозную городскую свалку – 50-метровую гору мусора, которая перманентно горит почти круглый год, кроме снежных и дождливых дней. Когда снег накрывает окрестности, пейзаж выглядит еще более сюрреалистично. Белое плато, усеянное черными точками надгробий. На проходной тебя  встречает свора дворняг, от маленьких до огромных лохматых барбосов, и ты ощущаешь голодный взгляд на своей филейной части и гадаешь, вцепятся ли они в тебя, просто облаят или пронесет.

Обнесенная забором из бетонных плит, больница представляет из себя ряд построек – пятиэтажное административное кирпичное здание и 4 двухэтажных корпуса, соединенных между собой длинным коридором с желтыми стенами.

То, что представляет из себя административное здание – разговор отдельный. Деревянные полы покрашенные облупившейся красной краской, кафельные вставки давно крошатся и осыпаются. Я имел время и возможность побродить по этажам, и понаблюдать за местными руинами. Огромный актовый зал с 6 метровой высотой потолков находится на хроническом ремонте, он завален строительным мусором и коробками из под лекарств. Аминазин. Галоперидол. Гемодез. Огромная куча – памятник достижений фармакологии. Старая биохимическая лаборатория, в которую я зашел, чуть не превратила меня в заику. Несколько соединенных между собой помещений, из которых вынесли половину оборудования, оставив ржаветь старые вытяжки и термостаты, с голыми бетонными полами и сиротливым стулом посреди. И тишина кругом. Я зашел туда без всякой мысли о том, что там может кто-то быть. И тут из дальнего угла на меня выпорхуло нечто. Я отпрянул и чуть не разбил себе голову о штырь, торчащий из стены. А существо металось по комнате из угла в угол. Как оказалось, это синица, которая случайно залетела в комнату и никак не могла из неё выбраться. Она была растрепанной и изможденной.

Но даже этот случай не сравнится с атмосферой отделения… Попасть в него можно, только через коридор врачебных кабинетов, комнату свиданий и пост медсестер. На дверях нет замков. На дверях нет ручек. Медсестры ходят со съемной ручкой, которой и открывают все двери. Попав в отделение – ты попадаешь в иной мир. Просторный темный коридор, выкрашенный в зеленый цвет. Палаты без дверей, в которых штабелями стоят койки. По 15 на одну палату. По коридору слоняются психи – женщины, в старых цветастых халатах, они с отстраненным видом бродят от одного конца коридора к другому. Они тихи, потому что заглушены нейролептиками. Они тихи, потому что знают, что стоит им начать буянить, как наказание не заставит себя ждать. Медсестры – суровые женщины, которые не станут отправлять в изолятор. Влепят оплеуху и закончат дискуссию. От них пахнет прогорклым салом, мочей и нечищенными зубами. Они постоянно пьют воду, потому что таблетки их сушат. Им не хорошо и не плохо. Им НИКАК. Совсем никак. Некотрые провели в этом заведении по 25-30 лет. У некотрых это уже 10 по счету госпитализация. Кого-то привезли из горящего Цхинвала и не понятно, что с ними, потому что война сожрала истории их болезней. Кого-то привезла милиция в обнимку с гитарой. Кто-то устраивал поджоги в изоляторе или танцевал голышом на Вечном огне. Каждая жизнь – бесконечная история – дурка-дом-дурка-дом-дурка-дурка-дурка-кладбище. Каждая жизнь – бесконечный, яркий нейролептический сон. И наверное с их точки зрения – ненормальные мы, потому что держим их взаперти.

Воздух в отделении наполнен сыростью. Возникает ощущение, что ты находишься в плохо прогретой сауне. Потолки посерели от времени, а стены съедает грибок. В столовой железные миски, в которые разливают вонючую баланду, похожую на кашу. Заходишь в отделение – прячь всё. Мелкие предметы могут пропасть. А потом твою ручку воткнут кому-то в бедро. Или засунут себе в прямую кишку. С одной девочки незаметно сняли три невидимки, которые впоследствии нашли у одной олигофренки во влагалище. Ничем не угощать. Ничего не давать. Потому что даже безобидная просьба о тетрадном листике может превратиться в трагедию.

Но, наверное, самое страшное не в этом. Я общался с дочерью моей пациентки-шизофренички (девочке 15 лет). Так вот, на мой вопрос о том, каково вам без мамы, она ответила: «Гораздо легче чем с ней!» Печально. Когда дети заживо хоронят своих родителей в психиатрической больнице. Потому что дома они могут причинить вред. Себе и окружающим.

Они не верят в свое исцеление. Они ничего не могут сделать для того, что бы исцелиться. Они просто догорают в этом скорбном месте. Они не верят в то, что больны. Стоит ли им жить?

Manavar,
Северная Осетия-Алания, 10.03.2011