Илар-сказитель

Нафи ДЖУСОЙТЫ

В Кударгоме было особое расположение к юмористам – худæг лæг. Каждое село имело своих шутников. Они всегда присутствовали на ныхасах, словно божье благословенье: снимали всяческие напряжения от усталости, бытовых невзгод, мелких распрей. Они вносили в трудные будни горцев минуты непринужденного веселья, и каждый род особенно дорожил ими.

Сказителей было куда меньше, и дорожили ими еще больше. Они принадлежали всем жителям  Кударгома, были всеобщей гордостью. Такими в Кударской котловине были Кудза из рода Джусойты, Андо из рода Наниты, Илар из рода Хуыгаты. Кудза я не знал, – он умер в год моего рождения, но слава его жива по сию пору. Великолепным рассказчиком был и его младший брат Сачино, но он так и не вышел из под густой тени своего знаменитого старшего. Однако я в детские годы слышал, как он вдохновенно читал целые главы наизусть из «Витязя в тигровой шкуре» моему отцу.

Андо Наниты я слышал много раз, доводилось мне и записывать от него сказки, притчи, предания, легенды. Однако о нем и о Кудза следует говорить отдельно. Они были редкостно талантливыми сказителями и мудрецами.

Илар Хуыгаты был моложе их на целое поколение, т.е. по кударскому счету – на 25 лет. Я хорошо его знал с колыбельных дней. Я и родился-то в его доме: он – старший брат моей матери, а по стародавнему нравственному императиву первый ребенок у осетин приходил в мир людей в доме матери, по-видимому, в древности и принадлежал роду матери, а не отца.

Илар Хуыгаты – ровесник ХХ века. Прожил в нем всего лишь 70 лет, но за эти годы он стал главой большой семьи и знаменитым на весь Кударгом сказителем, народным лекарем, тонким знатоком обычного права (трижды примирял кровников, один раз за перевалом в Зрукском ущелье Нарской котловины), искусным исполнителем посвящения коня умершему, народных песен и сказок. Хорошо играл он и на хъисын фæндыре, но слышал его игру всего лишь несколько раз. В 1936 году в годовщину смерти своей матери Илар настроил свой фæндыр и стал молча играть какую-то невыразимо печальную мелодию. Я сидел рядом на низкой треноге и видел, как он играл, глотая слезы, и что-то шептал про себя. После этого вечера он уже никогда не играл – фæндыр висел на гвозде, обреченный на пожизненное молчание… Так он простился с матерью и фæндыром.

Иногда он сочинял стихи в духе осетинских народных частушек, но это было всего лишь чудачеством таланта. Никакого значения он им не придавал – он просто добродушно высмеивал нехорошие поступки знакомых и друзей. А вот сказки и притчи он рассказывал охотно и увлеченно. И так своеобразно, что, слушая даже знакомую сказку, текст казался совершенно новым, до той минуты тебе неизвестным.

Как-то в кругу писателей во Владикавказе я рассказал об Иларе-сказителе. И Джатиев Тотырбек, Ардасенов Хадзыбатыр и Плиев Гриш захотели с ним познакомиться. Он тогда лежал там в больнице, и мы пошли его проведать. Илар рассказал нам сказку о бедняке и его злой жене. Это так понравилось писателям, что через несколько дней Джатиев пожелал еще раз встретиться с Иларом, но тот уже уехал в Кударгом, домой.

Однажды, кажется в 1965 году, пришла ко мне на работу в Цхинвал из Квайсы моя двоюродная сестра, которая жила в Одессе и гостила у Илара в горах. С ней был ее маленький сын. Он, играя с детьми, скатился с пригорка и повредил плечевой сустав правой руки. Опытный врач в больнице сказал, что вывиха нет, через день-два все пройдет. Мальчика увезли обратно в горы, и меня тоже прихватили с собой.

Хозяин дома вернулся из поездки только вечером и мы сразу же рассказали ему о мальчике, который не мог поднять руку даже на вершок. Илар ощупал опухшее плечо мальчика и сказал с укором по адресу городского врача: «Как же он не смог выявить очевидный вывих, ведь он же известный наш хилург (так он  произносил слово хирург), мальчик бы давно позабыл о боли, если бы он вовремя вправил кость, когда осматривал его в полдень…».

Как-то рассказал я об этом случае Василию Ивановичу Абаеву, нашему знаменитому лингвисту. Он рассмеялся: «Илар говорил правильно, по-скифски, по велению закона диссимиляции плавных: если в слове два «рр», то первый переходит в «л». Это мы произносим слово на русский лад…».

Одесский мальчик не знал осетинского языка, а Илар русского, поэтому дядя попросил меня: отвлеки его разговором, а я вправлю кость в суставную впадину… Он резко оттянул руку мальчика, и вставил на место кость. Мальчик заорал и поднял больную руку, чтобы оттолкнуть дядю. Через минуту успокоился, а к утру забыл о своей боли.

Мой дядя хорошо разбирался и в лечебных травах, которые водятся в горах Кударгома. Хорошо помню случай, который убедил всех знавших его земляков в том, что у него «хорошая рука лекаря». Зимой 1935 года в один ясный день ближе к вечеру он приехал к нам. К тому времени в нашем селе скот стал заболевать сибирской язвой, а ветеринары были бессильны отвести беду. Осмотрев нашу худобу в скотном дворе, Илар сказал отцу, что бычок наш, трехлетний здоровяк, уже заболел… Отец не поверил, но утром  бычок не мог уже встать на ноги.

Илар спросил у отца, не знает ли он, где поблизости растет галгæрдæг (буквально: бычья трава)? Отец знал такое место, и они вдвоем с лопатами ушли за дальний откос и  к вечеру вернулись с тремя корнями «бычьей» травы, вырытыми из под снега. В пышном подбородке бычка Илар проделал шилом, раскаленном и остуженном в перваче араки, три дырки и протянул в них корни «бычьей» травы. К утру подбородок бычка распух в трех местах вокруг дыр – корни «бычьей» травы стянули к себе всю отраву язвы. Илар надрезал опухоли бритвой и выдавил скопившийся гной. Вскоре бычок стал жевать сено, выпил воды из бадейки, а через два дня «забыл» о своей беде…

Илар знал множество народных песен и тонко чувствовал как скорбь мужских рыданий в героических песнях, так и ироническую смешинку в бытовых юмористических песенках. Пел на кувдах и свадьбах с каким-то юношеским блаженством особенно со своими ровесниками. Для меня это было знакомо с детских ласковых дней, и все будто бы было понятно, но уже в «трудном возрасте» возник один вопрос: откуда в его репертуаре песня о дигорской знати, о  Бадилатæ, – песня прощания с родиной, которое имело место в 1865 году?..

Илар поведал мне рассказ своего деда, который, узнав, о том, что многие осетины Севера переселяются в Турцию к единоверным мусульманам, решил со многими своими друзьями встретить их на окраине местечка Он (Оны Калак). Сказано,  сделано. Переселенцы ехали на простых арбах. Их с трудом тащили быки. Уставшие за неделю тягостной езды люди с радостью остановились на околице местечка Он и отдыхали целую неделю – чинили свои арбы, пасли быков, вели большей частью грустные разговоры о своей национальной беде. И тогда-то и сложили песню прощания с родиной. Илар, порой, чуть не со слезами в горле пел жалобные слова переселенцев: «Ой, цыма кæнæм, хорз дуне, ой, нæ фыды зæххыл нын цæрæн куы нæуал ис!?».

И эта песня с далекого 1865 года живет и печалит людские сердца в Кударгоме, хотя мало кто знает там и о переселении в Турцию, и о Дигорских Бадилатах… Дошла и до меня в отроческие годы эта невыразимая грусть, и я несказанно рад, что моих далеких предков какая-то особая мудрость надоумила вместе с переселенцами сложить эту чудную песню и оставить ее нам в наследство.