Юрий БАЦАЗОВ: «Все оперные партии, о которых мечтал, я исполнил…»

Ольга РЕЗНИК

Сегодня свой семидесятилетний юбилей отмечает солист Государственного театра оперы и балета РСО-Алания, народный артист России Юрий БАЦАЗОВ. Юрий Азмадиевич – один из тех, кто стоял у истоков Музыкального театра в Северной Осетии. Еще в далеком 1970-м, услышав об открытии в городе на Тереке музыкального храма Мельпомены, он, оставив карьеру в престижном Саратовском театре оперы и балета, поспешил на родину, чтобы здесь, на земле Осетии, верой и правдой служить высокому искусству.

Сколько партий за прошедшие 40 лет было исполнено, сколько образов создано! Кто их считал? Одно можно утверждать доподлинно: Юрий Бацазов, без преувеличения сказать, за прошедшие годы перепел всю зарубежную, русскую и осетинскую оперную классику, которая только ставилась в театре. Да он и сам сегодня является лицом, визитной карточкой Государственного театра оперы и балета Северной Осетии, которому предан всей своей щедрой душой.

С Юрием БАЦАЗОВЫМ мы встретились в редакции сайта «Осетия-Квайса» в канун его юбилея, чтобы вспомнить, как все это было…

– Юрий Азмадиевич, давайте перенесемся на много лет назад, в ваше детство, которое прошло в Заманкуле. Скажите, могли ли вы тогда себе представить, что станете оперным певцом?

– Дело в том, что у меня в роду было немало талантливых, творческих людей. Отец, дедовские братья пели, танцевали, играли на гармошке. Были гармонистки и среди женщин. А один из наших родственников даже играл на скрипке. Мой отец сначала работал в Закавказском ансамбле этнографических танцев в Тифлисе. Это было где-то во второй половине 30-х годов. Отец великолепно танцевал. До войны он еще год проработал в цирке с Тугановым. Был прекрасным наездником, танцевал, спрыгнув с коня. Труппа была на гастролях в Челябинске, когда началась война.

– Ваш отец вернулся с войны?

– Когда он ушел на фронт, мне было шесть месяцев. Отец прошел всю войну. Был участником Сталинградской битвы. Дошел до Берлина. С войны он вернулся в 45-м – весь израненный. В 1947 году, когда мне было шесть лет, отца не стало. Война, полученные ранения дали о себе знать.

– Значит, в роду Бацазовых было немало творческих, талантливых людей, что только подтверждает: ничто не возникает на пустом месте.

– Да, наверное, так. В шесть лет я пошел в школу. На год раньше положенного срока. Матери не с кем было меня оставлять. Она работала заведующей библиотекой в Заманкуле. А библиотека находилась рядом со школой. Так, в шестилетнем возрасте я и стал учеником.

Тогда в Осетии был ансамбль песни и пляски. Его солисты гремели на всю республику – Плиев, Наталья Тогузова… У нас были пластинки с записями их выступлений. Я слушал их на патефоне. Все песни выучил. Еще у нас была пластинка с песнями Федора Сардоевича Суанова. Их я тоже хорошо знал. Вечерком в школе после занятий мы с ребятами часто пели. Я солировал, они мне подпевали. И как-то на это обратил внимание… Был у нас один Мильдзихов. Он раньше работал в Осетинском драматическом театре, был хорошим актером. А у нас в ту пору он был художественным руководителем в клубе. Так вот, он нам троим и предложил петь героические песни со стариками. То есть, учась в пятом или шестом классе, я уже начал выступать.

– А с оперным искусством когда впервые соприкоснулись?

– Когда к нам впервые провели радио. В центре села на столбе висел громкоговоритель. Я все время, даже домой не уходил, слушал. Когда передавали классику, меня, как магнитом, тянуло туда. Пока не закончится, не уходил. Тогда часто по радио передавали арии из опер. Я слушал их все время. Мама потом тоже купила домой черное круглое радио. Вот, бывало, она уже спит, а я глаза закрою и жду, что сейчас передадут симфонию или оперу. Так что, потянуло меня со страшной силой к классике. Не знаю, почему. Видимо, это было в крови – музыка, музыка. И эта любовь продлилась до 10 класса.

– А как определились с выбором профессии?

– Когда учился в 10-м классе, к нам из города из музыкального училища приехал преподаватель Леон Семенович Давыдов. Раньше в села часто так приезжали. Он впоследствии был дирижером оркестра народных инструментов, которым сейчас руководит Булат Газданов. Давыдов по заданию министерства культуры республики прослушивал наших учащихся – тех, у кого есть слух. Меня он тоже послушал. Я спел две песни. И он мне сказал: «Бацазов, сразу по окончании школы – в музыкальное училище».

И я поехал поступать в музыкальное училище. Но не знал, что там есть разные отделения. Думал, что буду учиться играть на фортепьяно, на гармошке, на скрипке, петь буду. При поступлении я очень хорошо сыграл на балалайке.

– Вы играли на балалайке?

– Ой, я на слух подбирал модные тогда индийские песни. Те, которые пел Радж Капур в кинофильмах «Бродяга» и «Господин 420». Они были у нас на пластинках. Всем нравилось, как я играл. С этими песнями выступал на смотрах художественной самодеятельности – районных, республиканских. В районе занял первое место, на республиканском конкурсе – второе. Первое присудили Алле Дзгоевой, нашей известной танцовщице. Она тогда уже здорово исполняла индийские танцы.

Так вот, когда я поступал в училище, то на вступительных экзаменах лучше сыграл, чем спел. И меня взяли на народное отделение. Там тогда появился новый педагог по фамилии Овечкин. Тоже впоследствии он дирижировал оркестром радиокомитета. В общем, я стал заниматься у него. Играю месяц, два. Потом его спрашиваю: «Извините, а петь когда будем?». Он отвечает: «Никогда». Я ему: «Я из-за этого поступил». Он мне в ответ: «Поют на вокальном отделении. А ты поступил на народное отделение. Будешь играть на балалайке».

После этого разговора я ночь не спал. Все думал: я такой здоровый парень, и буду я ходить с этой балалайкой. Как-то мне стало не по себе. Потом опять-таки приезжает к нам в училище новый педагог по вокалу Прядихин Павел Георгиевич. Вот к нему-то я и зашел. Он спросил: «Ты хочешь петь? А ну, какой у тебя голос?» Павел Георгиевич сразу не смог определить, какой у меня голос. Замечательный педагог, он этого не понял, потому что я и басом пел, и баритоном пел, и высочайшие ноты брал – теноровые. И он сказал: «Да, тебе нужно только петь. Ну, мы разберемся». А он был бывший юрист.

– В общем, разобрался?

– Да, в Запорожье он работал не то адвокатом, не то прокурором. В общем, разбираться умел. И я с Божьей помощью оказался на вокальном отделении. Радости не было конца!

Наконец-то я начал петь, изучал нотную грамоту, учился с удовольствием. У нас были замечательные педагоги. Давыдов, что приезжал к нам в село, преподавал сольфеджио. Мы стали писать на втором курсе диктанты. Лишь один из студентов раньше меня успевал их написать. Но он был выпускником музыкальной школы. А я в первый раз в 18 лет увидел фортепьяно и нотной грамоте был не обучен. За два года я ликвидировал эти пробелы.

– Выходит: училище вам многое дало? А как ваша судьба складывалась после его окончания? Вам ведь довелось поучиться на вокальном отделении Московской консерватории им. П. И. Чайковского?

– Все вышло очень интересно. В 1960 году, когда я учился на третьем курсе училища, приехал из Москвы Вано Мурадели, известнейший композитор. По поручению министерства культуры СССР, ЦК партии он стал помогать Осетии готовиться к Декаде осетинского искусства и литературы в Москве. Мурадели дважды приезжал. Один раз неделю побыл, другой раз – 10 дней. Он прослушивал дипломников училища. Я пофамильно даже их помню, это были четыре девушки. А я учился на третьем курсе. Но мой педагог сказал: «Юра, давай завтра рискнем прослушаться тоже». А прослушивания проходили в филармонии. Я затрясся: «Как? Я после третьего курса». – Он: «Ну, и что? Ну, и что? Все, будешь петь!». Я спел три вещи. Помню хорошо: песню варяжского гостя из оперы «Садко» Римского-Корсакова, «Я смерти не боюсь» Хуцистовой на слова Коста Хетагурова и «М? хуры хай». Мурадели, здоровый такой был дядька, добрейший человек,  тогда сказал: «Послушайте, да он больше подходит, чем дипломники. Быстро собирай манатки – пятого числа в Московской консерватории начинается первый тур».

Я бегом домой. Мой педагог сказал мне, что с собой нужно взять. Я по-быстрому собрался и поехал в Москву. Первый тур прошел – в Малом зале консерватории. Девочки тоже прошли. Потом второй тур прошел. Из девочек осталась только одна. Ее фамилия была Балахтина. На третьем туре пели по две вещи. Я спел опять песню варяжского гостя и «Я смерти не боюсь». А ректором консерватории тогда был знаменитый Александр Васильевич Свешников. Он попросил меня спуститься в зал. Я спустился. А комиссия сидит в ряд. И Свешников меня спрашивает: «А что это за произведение «Я смерти не боюсь»? Что за Хуцистова?». – Я говорю: «Да вы не знаете. Это наш, осетинский, композитор». Я сам ее не знал. Откуда мог знать, когда она жила в Москве. А она, оказывается, со Свешниковым вместе училась. Вышла замуж за известного пианиста Эмиля Гилельса? Он меня спросил «Ляля, что ли?» Откуда мне было знать, что Свешников, его жена, Гилельс, Хуцистова являются друзьями?

После этого иду я по коридору, меня догоняет Оксана Семеновна Свешникова и говорит: «Вы будете в моем классе. Вы хотите у меня заниматься?». В классе у нее было семь человек, из них пятеро – лауреаты международных конкурсов. Известный Мазурок – трижды лауреат. Женя Исаков – бас прекрасный. Яковенко, Васильченко… Условия перед нами были поставлены такие: режим соблюдать, не пить, не курить. И тогда вы на третьем курсе будете лауреатами.

Я держал режим очень крепко, но… Случилось так, что заболела мама, а ухаживать за ней было некому, я у нее единственный. Взял академический отпуск и вернулся домой. Мама, помню, тогда сказала: «Ты возле меня не сиди. Устройся пока куда-нибудь на работу». Я прямиком в театр. Тогда был муздрамтеатр – в помещении нынешнего театра оперы и балета. Туда я и пошел, меня взяли.

В театре я проработал два года, пока болела мама. Потом ей стало лучше. Она мне сама сказала: «Тебе нужно получить высшее образование, иначе тебе будет тяжело». Мама грамотная была. Она мне сказала «Поезжай в Москву, восстановись». Но так случилось, что мой педагог в силу разных обстоятельств взяла академический отпуск. А муж ее в это время был на гастролях в Японии и Австралии – на три месяца. Она сидела дома. Они жили на Горького рядом с Главпочтамтом. Я поехал к ней туда. Встретились, она очень грустная была. Сказала, что сейчас едва ли что получится. Сказала, что меня возьмут в любую консерваторию, а потом, говорит, будем переписываться и вернешься сюда.

– Почему вы выбрали именно Саратовскую консерваторию?

– Я вернулся домой. Как-то иду с работы. А на работе кто-то мне сказал: «А ты что рассуждаешь? У тебя и консерваторского образования-то нет?». Я ничего тогда той женщине не ответил. Иду домой по Джанаева и думаю: «Да, Бацазов, тебе, действительно, надо окончить консерваторию». И мама об этом все время говорила. И сам уже к этому пришел. А на Джанаева были кассы предварительной продажи билетов. Дай-ка, думаю, туда зайду. Зашел, глаза закрыл и ткнул пальцем в висевший на стене список городов, куда летают самолеты. Открыл глаза. Мой палец остановился на Саратове. Ладно, думаю, какая разница: Саратов, Москва? Лишь бы были хорошие педагоги. К тому же, Саратов – город на Волге, климат отличный для вокалиста. Собинов там пел.

– Да и Саратовская консерватория носит имя Собинова.

– Да, вот я и рванул в Саратов. Там меня формально прослушали. Зав. кафедрой сказал: «Можете на второй и третий тур не приходить. Зачем?».

– Так вы начали заниматься опять с первого курса?

– Опять с первого курса. Я сам так захотел, чтобы вспомнить все.

– А со своей супругой Светланой Александровной вы познакомились в Саратовской консерватории?

– Да, можно сказать, с первых же дней. Она тоже училась на вокальном. Я, когда поступал, спел самую сложную партию для баритона – партию Риголетто из оперы Верди и романс Рахманинова «О, нет, молю, не уходи». Впоследствии мы с одним режиссером делали этюды из романсов. При поступлении таких трудных вещей никто не пел. И вот тогда, когда я поступал, меня слушала моя будущая супруга. В зале сидели несколько человек, и она в том числе. После этого по консерватории пошли слухи, что приехал некто из Владикавказа, голос у него красивый, сильный, сам фактурный.

Я стал студентом консерватории, и со Светой мы с первых же дней начали дружить. Как говорится, сошлись характерами. Она тоже прямой, бесхитростный человек. Она мне очень понравилась.

– Поженились вы, будучи еще студентами?

– Да. Консерваторию мы окончили в 1970 году. А в 1968 году у нас уже родился первый ребенок.

В роли Фигаро. Саратов, 1968 г.

– А ведь вы, знаю, поработали еще в Саратовском театре оперы и балета?

– Солистом театра я стал еще в студенческие годы. Тогда была такая история: прослушивали одного (это известный Леонид Сметанников, впоследствии народный артист Советского Союза), а в театре оказался я. Мой педагог повел Сметанникова в театр на прослушивание. А я пришел на урок, педагога нет, урока нет. И кто-то мне сказал, что Александр Иванович со Сметанниковым пошли в оперный театр прослушиваться. Ах, думаю, (молодой же был) как что, меня хвалят, а как прослушиваться… С кипой нот под мышкой я помчался в театр. Когда я зашел, Сметанников уже заканчивал петь арию Елецкого из «Пиковой дамы». Сидят члены худсовета театра… А я эту арию тоже пел. Мне как-то стало так больно. А главный дирижер, который очень не любил, когда заходили посторонние, вдруг заметил меня: «Это что за молодой человек здесь?». Тогда мой педагог сказал, что я его ученик, студент консерватории. «А что, он тоже вокалист?» – «Да, драматический баритон». – «Дааа?», – протянул главный дирижер Исай Моисеевич Альтерман, сильнейший дирижер, знаток своего дела. Он спросил обо мне: «А что он может даже нам спеть?». – «Что нужно спеть – для лирического баритона, для драматического? – «И Риголетто можете спеть?». А в зале сидел Попов Юрий Лазаревич, самый лучший исполнитель этой партии – драматический баритон. Он был маленького роста, а иначе гремел бы во всем мире. Я на него посмотрел, мы знали друг друга, он окончил наше Владикавказское музыкальное училище. Он мне: «Юра, вперед!» И так меня это подбодрило. Я смело пошел на сцену. Думаю: ладно, попробую. Спел. Спрашивают: «А из русской классики?». Я перечислил: у меня есть ария и из оперы «Мазепа» Чайковского. Попросили начать. Начал. Но Исай Моисеевич меня остановил. Потом спрашивает «А из «Чародейки» арию князя?». Это очень трудная ария. Но для меня трудность не составляло верхние ноты брать. Я спел. Мне говорят: «Спуститесь в зал, пожалуйста». Я спустился. И Исай Моисеевич сказал, что я им больше подхожу, потому что Попову вообще замены не было, даже на репетиции его некем было заменить. Так я, студент четвертого курса, начал работать в Саратовском театре оперы и балета. И до окончания консерватории два года и еще чуть-чуть я там проработал.

Но когда услышал, что здесь, во Владикавказе, открылся музыкальный театр…

– Я как раз хотела спросить, почему вернулись домой?

– Потому и вернулся. Когда в семь часов вечера по всем центральным каналам радио передали о том, что в Северной Осетии оперой осетинского композитора Габараева «Азау» открылся оперный театр, мы с Кимом Суановым (царство ему небесное), с которым жили в одной комнате в общежитии, прыгали от радости до потолка. Все, решили мы, едем домой.

На следующий день я зашел в театр, написал заявление. Замдиректора посмотрел на меня недоуменно: «Ты же у нас работаешь в театре». Я ему: «У нас свой театр открылся. Мне домой надо. Мать там одна у меня». – «Привези ее сюда, через два года дадим тебе квартиру, зарплату сделаем хорошую». Я слышать ничего не хотел. Потом главный дирижер, который меня принял, так сказал: «Да, я думал ты немного умнее. Ты представляешь, театр только открылся. Там цеха неукомплектованные. Голосов нехватка, проблемы с оркестром. Пройдет лет 25-30, никуда не денется твой театр, тогда уедешь». Я и слушать ничего не хотел. Вернулся домой.

Сцена из спектакля "Хамат и Залина" Д.Хаханова. Май 1974 г.

– Светлана тоже стала работать вместе с вами в новом музыкальном театре?

– Когда мы приехали, нас обоих прослушали. Мы вместе исполняли дуэт из «Демона» Рубинштейна. Выучили заключительную сцену в келье. Нас обоих взяли в театр. Но получилось так: мы оба в театре, а у нас уже двое маленьких детей. Им нужно уделять внимание, вовремя забирать из садика. И тогда мы решили так: Света пошла солисткой в филармонию, а я остался в театре. Пятнадцать лет она проработала в филармонии, потом ее пригласили преподавать в училище искусств, где она проработала зав. вокальным отделением 25 лет.

– Никогда потом не пожалели, что уехали из Саратова?

– Сейчас, вспоминая об этом, порой жалею. Ведь Саратовский театр третье место занимал в Союзе по значимости после Большого и Кировского, как тогда называлась Мариинка. А тогда – нет, не жалел. Мама еще была жива. В театре кипела работа. Работы было много. Все партии, которые я мечтал спеть, я здесь спел.

В роли Томского ("Пиковая дама").

– А что это за партии?

– Прежде всего, Риголетто. В Большом театре был такой известный баритон Алексей Иванов. Так вот он говорил: «Риголеттто – вот это да! Если баритон справился с партией Риголетто, он состоялся». Я спел Риголетто. В «Паяцах» Леонкавалло спел Сильвио. Спел Ренато в «Бале-маскараде», Жермона в «Травиате», Амонасро в «Аиде» Верди. В русской классике много пел – Онегин, Роберто в «Иоланте» Чайковского, Алеко в одноименной опере Рахманинова. Сейчас даже не могу все вспомнить. А в осетинской опере я перепел все, что есть. Всего национальных опер шесть.

Пел и в опереттах – «Жених сбежал», «Терек поет»…

– Когда-то я прочла, что в вашем концертном репертуаре более 150 произведений. Слушая вас, понимаю, что это действительно так.

– Если не больше. Столько лет проработал, прошел две консерватории. Ничего в этом удивительного нет.

– Мне бы хотелось вернуться к национальной опере. Вы являлись исполнителем партии Коста в опере Христофора Плиева «Коста». Это очень ответственно – предстать перед публикой в образе человека, который являл собой ум, честь и совесть осетинского народа.

– Согласен с вами, ответственно. Кроме того, должен сказать, что, если в итальянской опере самая трудная – партия Риголетто, то в осетинской опере – партия Коста. Почему? Да потому, что только появился человек на свет, а он уже знает, кто такой Коста. И старики, и молодые – все знают Коста. Создать образ поэтому было очень важно. Если что-то похожее ты не вынесешь на сцену, перечеркивается все твое пение. Оно никому не нужно. Или, наоборот, если ты сосредоточишься на образе, но не споешь, то это тоже плохо. Потому что это прекраснейшая партия!

Мы оперу «Коста» целиком пели в Москве в Театре имени Станиславского и Немировича-Данченко во время гастролей. Отзывы были прекрасные. Наш хор Христофор Плиев подкрепил хором московского театра. Я не мог вступить, когда хор исполнял «Додой», у меня мурашки по телу бегали. До того здорово написано! До того здорово пели!

Я к чему это говорю? Прекрасный спектакль получился. Раньше были скупы на похвалу, не то что сейчас. И, тем не менее, отзывы о спектакле «Коста» были прекрасные. Был записан фильм-опера «Коста». К сожалению, он пропал. Как мне рассказали, пришел на телевидение большой начальник, сказал, что из Москвы из ЦК приезжает какая-то важная шишка из области сельского хозяйства, которого нужно было записать, запечатлеть его поездку в один из передовых колхозов Осетии. Вот и стерли первую попавшуюся под руку ту бобину, на которой был записан фильм-опера «Коста».

Юрий БАЦАЗОВ в опере "Коста". 1974 г. Фото Т.Гайнановой.

– И что, вообще ничего не осталось?

– Единственная запись в Москве сохранилась, где я пою арию Коста. Ария осталась. А целиком… Тем более, там такие киношные съемки были… Мне один раз повезло это посмотреть и послушать. Ой, Боже мой! Как здорово все это было снято – крупные планы. Увы, ничего не осталось. Мне об этом рассказал сын Плиева Лева. Он на телевидении работал. Как-то на проспекте встретились, и он расстроил меня этим пренеприятнейшим известием. Меня до сих пор оторопь берет, когда вспоминаю об этом. Ведь все наши лучшие певцы были в опере «Коста» заняты – и Виктор Дзуцев, и Долорес Билаонова, и Кулаев, и Мукагов, и Аза Галуева. Большинства из них уже нет в живых. Жаль, очень жаль, что так получилось

Замечательная опера была и «Оллана» Ильи Габараева. В ней я исполнял партию Амрана. Габараев, считаю, был самым сильным композитором. Плиев был замечательный мелодист. Он сам пел, голос у него был хороший. И он отлично писал. А вот такая гармоничная, полифонически насыщенная музыка, мне кажется, только у Габараева. Когда Юрий Николаевич Леков поставил «Оллану» – это было что-то бесподобное. Этот спектакль мы тоже в Москве показывали. Там такие сильные места были – ой-ей-ей. Хоровые места, отдельные дуэты. Во всех национальных операх я был занят. С удовольствием разучивал партии в них. Хотел, чтобы у нас, в Осетии, оперное искусство было на высоте. Я думаю, что на Северном Кавказе больше, чем у нас, ни у кого нет своих, национальных опер… Много еще чего интересного было.

Я по-прежнему предан нашему театру. И пока пою.

– Из ваших детей никто не пошел по стопам родителей?

– Я такой доли для них не хотел. Для этого надо от всего отказаться. Никого не видеть, никого не знать. Это очень сложно. Мой сын окончил университет, обе дочери – сельхозакадемию. Они, как и многие молодые люди сегодня, не могут найти работу по специальности. Но такого самоотречения, которого требует театр, я им не желаю.

– О чем вы мечтаете?

– Даже не знаю, что вам сказать. В настоящее время я занят в спектаклях. Меня это устраивает. А что бы я хотел? Все партии, которые я мечтал исполнить, исполнил…

– Как собираетесь отметить свой юбилей?

– В театре юбилейный вечер состоится в феврале. А так свой день рождения отмечу, как всегда, в кругу семьи.

– Чем вы гордитесь?

– Скажу так: если человек выбрал себе специальность, если ему удалось в профессии реализоваться, то этим можно гордиться. А самое главное – горжусь своею семьей. У меня хорошие дети, прекрасная жена, которая меня всегда понимает и поддерживает.

– Чего вы сами себе желаете в преддверии юбилейной даты?

– Здоровья себе и своим близким. Будет здоровье – будет и все остальное.

– И мы желаем вам крепкого здоровья. А также долгих лет жизни и новых творческих побед. С юбилеем вас, дорогой Юрий Азмадиевич!