«Скромный осетинский народ почувствовал себя как бы выше ростом и старше культурой»

Январь 1943 года каждый дом Северной Осетии был наполнен радостью и надеждой. И народным ликованием. По-другому и быть не могло, ведь республика не только выстояла под натиском фашистов, но и была полностью освобождена от агрессора.

Это было важно и для всей страны. Потому что именно отсюда, от стен непокоренного и неприступного Владикавказа, с осетинской земли фашистов впервые мощно и бесповоротно погнали туда, откуда они пришли – в Европу, к Берлину, к рейхстагу.

Конечно, до 9 мая 1945 года было еще далеко. Впереди было много битв и сражений, новых потерь, но зимой 1942-1943 стало ясно: нет непобедимого вермахта, нет непобедимых гитлеровских полчищ.

Поэтому в Северную Осетию был срочно командирован самый известный фронтовой корреспондент Петр ПАВЛЕНКО. И хотя наверняка многим сегодня эта фамилия ничего не скажет, но в те суровые годы Павленко, писатель и сценарист, лауреат Сталинской премии первой степени (впоследствии их у него будет еще три) уже считался прижизненным классиком.

И то, что он написал победный репортаж в главную военную газету СССР – одна из ярких и значимых страниц героического участия Осетии в Великой Отечественной войне.

Воспроизводим полностью текст, который был опубликован в газете «Красная Звезда» 8 января 1943 г.

В освобожденной Осетии

От специального корреспондента «Красной звезды»

В канун Нового года мало кто спал в городе Орджоникидзе. Утром предполагался массовый митинг трудящихся в связи с освобождением северо-осетинских земель от немецкой оккупации. Съезжались делегаты освобожденных областей, прибывали родственники горожан, застигнутые в деревнях немецким нашествием. Соседи сходились послушать рассказы очевидцев о немецких зверствах, больницы принимали раненых и больных из освобожденных деревень. На кооперативных аптекарских базах шла упаковка подарков жителям пострадавших районов.

Первый день Нового года совпал со всенародным торжеством осетин. Их республика вновь объединилась под красным знаменем советской власти.

Ночь угрожала снегом, но к рассвету враз как-то все изменилось, стало теплеть, и поднялось утро в весенней пригожести. Митинг был назначен на полдень. Широкий Сталинский проспект стал заполняться народом часов с десяти.

Несколько месяцев не собирались владикавказцы на массовые демонстрации. А месяца полтора назад и вообще нельзя было себе представить толпу на улицах города. Тогда люди проходили быстро, небольшими группами, звуки сирены, грохот зениток, взрывы бомб никак не способствовали росту уличного движения. Люди одолевали пространство от щели до щели, от укрытия к укрытию. Детей вообще не было видно, а 1 января они высыпали на проспект шумными стаями. Давно не стояла над городом такая ясная, мирная, голубая, почти довоенная тишина праздника.

Ночное сообщение Советского Информбюро было отличным подарком к Новому году. Таким же подарком выглядел и самый день 1 января, точно природа подготовила его специально для большого события: и термометр после полудня показывал на солнце +12, мошки резвились в воздухе, точно на дворе весна. Народ важно шествовал по улицам, в сотый раз проверяя свои новые ощущения, постепенно появлялись колонны демонстраций, подходили воинские части.

Вот вышла на проспект колонна народного ополчения. Женщина в белой шерстяной ткани, с винтовкой на плечах, идет рядом со знаменем. Знамя это боевое, да и сама женщина еще месяц назад с этой же винтовкой в руках охраняла окраинные улицы города. Шагают старики в гражданской одежде с автоматами и девушки в цветных беретах — тоже с автоматами, некоторые с сумками санитарок, две пожилые домохозяйки заботливо волокут пулемет. Это своя, местная, городская армия, всем лично знакомая, которая днем щелкала на счетах и дежурила у станков, а ночью вела разведку или охраняла подступы к городу. Ее приветствуют с особенным подъемом — это вооруженные соседи и домочадцы.

Поверх домов на площадь заглядывают светящиеся голубизной силуэты кавказских вершин, и все похоже на радостный, но фантастический сон. Кошмар недавних дней у многих еще в памяти. Бульвары вспучены дзотами, на перекрестках боевые точки, а стены домов даже в центре — в шрамах от осколков.

Немцы были недалеко от Орджоникидзе, а в учреждениях и магазинах люди работали, как и в нормальное время. Функционировала гостиница, где можно было в свободное время от бомбежек получить неплохой обед и заказать ванну. Выходила газета, и население читало ее в витринах. Всем стилем жизни город показывал, что он не собирается никуда уходить. Обком ВКП(б) и Совнарком республики оставались в городе. Это было известно каждому.

Гвардейцы-минометчики ведут огонь в районе Владикавказа. Фото Л.Иванов, ноябрь 1942 г.

Одно время казалось, что жертвы от бомбежек и артиллерийских налетов будут исчисляться тысячами, на деле их было немного. Но материально город пострадал сильно. Еще ощутимее разрушения в окрестностях. В Ардоне немцы, уходя, подожгли здание бывшей семинарии, через которую прошло все старшее поколение осетинской интеллигенции и где при советской власти была открыта первая средняя школа. В Дзуарикау, Ардоне, Дигоре, Чиколе, — всюду сожжены клубы, библиотеки, больницы, уничтожены мосты, снесены телеграфные столбы.

Гитлеровские танки, подбитые под Моздоком. Ноябрь 1942 г.

В деревнях нет ни телки, ни барана, ни курицы. Немецкая сволочь переколола и сожрала весь скот, всю живность, перерыла все дома в поисках ценных вещей, не брезгая даже латаными бязевыми подштанниками. Бесцеремонность немецких животных вызывает у всех отвращение.

— Сволочи! — говорит старик Бесаев, разглядывая остатки своего дома в поселке Рассвет. — Разве этот навоз смеет называться людьми? Их надо переименовать. Назывались германцами, немцами — пусть теперь на веки-вечные называются вонючим дерьмом.

В Алагире фашистские выродки выбросили из музея и сожгли портрет, книги и рукописи Коста Хетагурова, имя которого священно для каждого осетина. Это уже было не хулиганство, а святотатство, осквернение национальной чести. Ничто так не озлобило народ, как это высокомерное надругательство над дорогим и высокочтимым осетинской культуры.

* * *

Сражения отодвинулись на запад, но путь их не порос забвением. Все живо говорит о недавней борьбе. Вот в толще высокого берега реки чернеют зевы узких нор с осыпавшимися выходами. Чувствуется стремительный бег пехоты, следы кованых красноармейских сапог врезаны в сырой берег. Отсюда пехота выбрасывалась на равнину.

Встала на дыбы длинная полоса колючей проволоки и качается на ветру, рядом разбитая на куски винтовка, кучка стреляных гильз. Здесь, очевидно, залегли, долго стреляли лежа. Брошена рукавица, четырежды пробитая пулями. Земля беспорядочно взрыта, вся в бугорках, в укрытиях, в ходах сообщения. Тут же невысокие могильные холмики. Они отмечают путь, каким неслось на запад сражение, и показывают картину того, что здесь происходило. Вот несколько холмов у немецкого дзота, развороченного ручными гранатами. За дзотом, в помятой кукурузе немецкие ранцы, полевые сумки, фляги, пакеты — следы бегства немцев. А потом след новой яростной схватки у крайнего домика, белые стены которого покрыты дырами от пуль, точно оспинами.

Последний могильный холм в районе деревни усыпан стреляными гильзами — их сто двадцать одна. Они лежат на могиле скромным солдатским венком. Спасибо другу, посыпавшему могилу советского бойца, павшего в битве с врагом, этими суровыми цветами войны. Здесь шел безымянный пока для нас бой. Перед могильным холмом сорок насыпок, сорок наскоро закопанных мертвых немцев, сорок прохвостов, освободивших мир от своего существования.

Бой промчался. Могила героя, убившего сорок мерзавцев, еще безымянна, и картина ночного боя пока в тумане, как не взошедшая заря. Но вот закончится сражение, и над холмом встанет красная пирамида, и это кукурузное поле войдет в историю. Место, где погиб этот воин, уже называется жителями «Последние немцы», потому что дальше немцы бежали так быстро, что их не достигали пули. Бой идет за границами Кабарды.

— Они убежали, а все еще издеваются над нами, — горько говорит сельсоветский работник. — Столько орехов в лесу не бывает, сколько они мин набросали сегодня.

Мины, предательски разбросанные на лесных тропинках, в лесах у источников, заложенные под трупы немецких солдат, спрятанные в тушах убитых лошадей, рассованные по чердакам и подвалам, — настоящее бедствие. Жители освобожденных деревень спускаются с гор. Они предупреждены об опасности, но несчастья тем не менее происходят. Не легко быстро очистить от мин огромный горно-лесной район.

* * *

На дорогах вереницы людей — будто где-то поблизости ярмарка. Из деревень, лежащих вблизи вчерашнего фронта, тянутся группы колхозников для починки мостов, идут первые обозы с продовольствием, едут первые письмоносцы. В Дзуарикау письма прибыли спустя четыре часа после бегства немцев, и многие жители получили сразу по нескольку писем, два месяца ожидавших своих адресатов в соседней, не занятой немцами деревне. Из освобожденных районов навстречу письмоносцам, врачам, кооператорам идут толпы с мешками на плечах. В мешках кукуруза с великим трудом припрятанная от немцев. Ее несут молоть в село, где сохранилась мельница. Давно никто не ел свежего хлеба.

На всех колхозных дворах копошатся старики и женщины, откапывая спрятанное добро. Заведующая аптекой Ясевич вытаскивает из ямы ящики с медикаментами, старик Токоев — кувшин с аракой, припрятанный для праздничного дня, красноармейские жены — фотографии и письма мужей. За фотографию мужчины в военной форме немцы расстреливали. С гор спускаются партизаны. Идут расспросы, кто где находится. О сотнях людей до сих пор ничего еще неизвестно. Уходя, немцы угнали немало народу, и где сейчас эти люди, — никто не знает.

Убытки, причиненные немцами Северной Осетии, еще не подсчитаны полностью, но они велики. Однако в страшном несчастьи войны заложено испытание твердости национального характера. Скромный осетинский народ почувствовал себя как бы выше ростом и старше культурой. Повидав немцев, он понял, что его культура чище и глубже немецкой. Испытав лишения и издевательства, но прогнав немцев с родной земли, не пустив их в глубь Кавказского хребта, осетины почувствовали, какова сила их, как одного из советских народов. Разоренные, они сейчас сильнее, чем были.

Дома еще дымятся, их ремонтируют. Еще не убраны немецкие трупы в глубине полей, а бригадиры уже стучат в окна, зовут на ломку кукурузных початков. Уже чинят скотные дворы, хотя в них еще нет ни одного животного, приводят в порядок пустые колхозные амбары. Пройдет немного времени, и Северная Осетия примет обычный вид, залатает дыры в домах и повесит на окна белые занавески.

Но не так скоро заживут раны, нанесенные культуре деревни. Села и районные центры Северной Осетии остались без книг. Все богатые книжные накопления северо-осетинских деревень, — ведь здесь, что ни деревня, то школа-семилетка, — все эти богатства уничтожены. У людей временно отнят весь опыт своей и мировой культуры, собраны и сожжены даже ученические тетради, — очевидно, чтобы дети забыли о грамоте.

— Но будет все! — говорит Ольга Дмитриевна Бритаева — вдова основателя осетинского театра и одного из самых популярных драматургов Осетии, пережившая немецкое иго. — Ничего нельзя забрать у нашего народа. Все будет лучше, чем раньше, потому что мы сами стали сильнее и лучше, чем были.

П.ПАВЛЕНКО
«Красная звезда», 8 января 1943 г.